Сделка с патриархатом. Как общество с детства учит девочек молчать

Я снова в школе для девочек. Вновь разговариваю с ними и удивляюсь их молчанию. В 1980-е годы я опросила сотни девочек в возрасте от 7 до 18 лет в различных школах и иных учебных заведения США. В жизни каждой девушки бывает поворотный момент, когда она начинает считать свое честно высказанное мнение «глупым» или «грубым», «эгоистичным», «подлым» или «безумным». Анна Франк часто использовала прилагательные «неприятное» и «невыносимое».

Девочки-подростки помнят, что случилось с их голосами. Шестнадцатилетняя Нити говорила мне: «Голос, который отстаивал то, во что я верю, похоронен глубоко внутри меня». Семнадцатилетняя Айрис призналась: «Если бы я сказала, что чувствую и думаю, никто не захотел бы быть со мной, мой голос был слишком громким». И затем добавила в качестве объяснения: «У меня же должны быть отношения». А я в ответ задала ей вопрос: «Но если ты не говоришь того, что чувствуешь и думаешь, какова твоя роль в подобных „отношениях“?»

Помню, что больше всего меня удивило то, как люди заставляют девочек замолчать. Как будто невозможно дать девочкам высказаться и продолжить жить так, как мы живем. Как будто девочки обязательно раскроют какую-то тайну.

Меня поразили объяснения причины, по которым девочкам нужно держать язык за зубами, когда они достигнут совершеннолетия: если их мнения будут высказаны открыто, они будут восприняты как «слишком громкие», или слишком многословные, или какие-то неправильные, не будут выслушаны или восприняты всерьез.

Слушая девушек, я задумалась о том, что мы имеем в виду под «отношениями». Главный хирург США говорит о распространенности одиночества в нашем обществе и о том, что отношения необходимы, если мы хотим выжить и процветать. Однако молчание девушек говорит о более глубокой проблеме. От девушек я узнала о кризисе в отношениях, поворотном моменте, когда они находятся на грани — ситуации, когда партнер не хочет быть с тобой, если ты скажешь, что чувствуешь и думаешь. Но если ты не скажешь, что чувствуешь и думаешь, это тоже не приведет ни к чему хорошему. В любом случае ты останешься совсем одна. Дело, конечно, не только в девушках, хотя именно голоса девушек, как оказалось, разоблачают противоречия нашего общества и являются революционными в том смысле, что четко обозначают проблему — кризис взаимоотношений.

Прошлой весной, когда я снова брала интервью у девушек, я поняла, что снова спрашиваю у них то, что спрашивала у Айрис в 1980-х годах. Когда шестнадцатилетняя Лиза сказала мне, что она «сдерживает себя», чтобы не поставить под угрозу «более глубокие связи», я спросила ее: «Должна ли я задать очевидный вопрос?» Она говорила о «заботе и защите», а от других девушек я слышала о том, что нельзя задевать чувства людей, или что нужно сохранять мир, или не создавать проблем, или не провоцировать отчуждение. Руководствуясь этими мотивами девушки принуждают себя к молчанию или приходят к выводу, что отстаивание своих прав в отношениях — это «игра на понижение», «битва, в которую не стоит вступать».

«Людям не понравится, если ты так скажешь», — я слышу, как люди в той или иной форме говорят это девушкам снова и снова. Я знаю, о чем они говорят. Джейн Эйр в начале романа Шарлотты Бронте десять лет. Когда ее тетя называет ее лгуньей, Джейн говорит, что, будь она лгуньей, она бы сказала, что любит ее, хотя на самом деле это не так. Это не тот голос, который люди хотят слышать.

Когда люди говорят мне о том, что у девочек должен быть свой голос, я думаю об Элизе, пятикласснице из городской государственной школы. Когда мы говорили о том, хорошо ли лгать в принципе, одиннадцатилетняя Элиза сказала: «Мой дом оклеен обоями лжи». В трагедии Еврипида Ифигения говорит своему отцу Агамемнону, что он «безумен», если думает пожертвовать ею, чтобы подчинить ветры, которые принесут греческую армию в Трою. Она бросает вызов культуре, которую он защищает, культуре, которая ценит мужскую честь превыше жизни. В фильме «Ваджда» (2012), автором сценария и режиссером которого является Хайфа аль-Мансур (будучи женщиной в Саудовской Аравии, она была вынуждена снимать из фургона), десятилетняя Ваджда хочет велосипед. Ее не смущает культура, в которой женщины не умеют водить машину, а девочки — ездить на велосипедах. Она участвует в конкурсе чтецов Корана, выигрывает и с помощью своей матери получает зеленый велосипед, о котором мечтала. В конце фильма мы видим, как она ездит на нем.

Тринадцатилетняя Джуди говорит о том, что потеряла связь со своим разумом. Она объясняет, что разум «связан с сердцем, душой, внутренними переживаниями и подлинными чувствами». Она противопоставляет разум мозгу, который находится у нее в голове и ассоциируется с сообразительностью, интеллектом и образованием.

Джуди замечает, что в процессе взросления детям грозит опасность забыть о том, что они на самом деле думали, из-за всего того, что «запихивают вам в мозг». Таким образом, она обвиняет школы в том, что дети теряют связь с «более глубоким знанием», как выразилась Джуди.

Спустя годы я вернулась в школы. Директора школ для девочек снова бьют тревогу или, точнее, берут на себя инициативу, видя какие большие задачи встают перед ними. Вот что я узнала, разговаривая с девочками, и вот что меня удивило. Мы говорим, что девочки обретают собственный голос, но на самом деле этот голос у них уже есть. Их откровенность, их уверенность, их смелость и ясность их сознания могут быть поразительными. Восьмилетняя Диана рассказывала, что чувствует себя плохо, потому что каждый вечер за ужином, когда она пытается заговорить, брат и сестра перебивают ее, «воруя» внимание матери. «Как ты справляешься с этим?» — спрашивает ее интервьюер. Диана рассказывает, что однажды вечером она принесла свисток к обеденному столу и, когда ее прервали, дунула в свисток. «Мама, брат и сестра внезапно прекратили разговор и повернулись ко мне, и в этот момент я сказала своим обычным голосом: „Так намного приятнее“».

Когда я разговаривала прошлой весной с первоклассницей, я обратила внимание, что она с той же ясностью рассказывала о том, что происходит в ее мире, и она была столь же самостоятельной в своих реакциях на происходящее. «У меня замечательные друзья, — говорит мне Талия, но у нее также есть „заклятый враг“. — В детском саду она насыпала мне песка в глаза, а в первом классе она заставила весь класс вести себя как она, хотя мне на самом деле не нравится, как она себя ведет. Она такая: „Я хозяйка этого класса“… Все следуют ее правилам». На вопрос, предпринимала ли Талия что-нибудь, она отвечает: «Нужно просто уметь использовать силу игнорирования».

В книге «Встреча на перекрестке» (1992) мы с Лин Микел Браун рассказываем о результатах нашего пятилетнего исследования, в котором приняли участие около ста девочек в возрасте от семи до восемнадцати лет; в контексте отношений мы называем этих молодых девушек «осведомителями». И вы прекрасно знаете, что случается с такими!

«Я не знаю… Я не знаю… Я не знаю». По мере того, как девочки перешагивали из детства в юность, эта фраза появлялась в наших интервью все чаще. После тщательных расспросов выяснилось, что девочки часто знают вещи, о которых говорят, что не знают — о себе, других и мире, в котором они живут.

Они словно потеряли доверие к своим знаниям или скрывают то, что поняли на собственном опыте, чтобы никого не обидеть или не дать неправильный ответ. В сущности, они не говорят того, чего другие не хотят услышать.

В 14 лет Анна, отличница, пишет две работы о герое из легенды: работу, за которую хочет получить высший балл, и работу, которую она хочет написать. Девочке из рабочего класса Анне нужна пятерка, чтобы получить стипендию, которая позволит ей поступить в вуз. Но ей также нужно, чтобы ее учительница знала, что она на самом деле думает о герое из легенды, потому что для Анны, чей безработный отец склонен к насилию, это опасная легенда, поскольку она заставляет мужчин скрывать свою уязвимость за агрессией. В итоге девочка сдает две работы: одну, которая, как она полагает, понравится учителю, и вторую, которая, как она полагает, «разозлит» учителя. Учительница, к ее чести, читает обе работы.

Анджли, ученица двенадцатого класса, опрошенная нами в 1980-х, проинтерпретировала стихотворение Эндрю Марвелла «Застенчивой любовнице» (1681) «неправильно». Учитель написал ей: «Это работа не для колледжа». Дело в том, что Анджли попыталась понять Марвелла, человека, озабоченного своей смертностью, с точки зрения его любовницы, леди, чье сопротивление он стремится преодолеть. Получив задание проанализировать интонацию стихотворения, Анджли оценила ее как «мощную», «устрашающую» и «пугающую». Другая учительница, участвовавшая в общегородском перекрестном оценивании, прокомментировала: «Она [Анджли] неправильно истолковывает игривость Марвелла. Она не понимает, что означает латинское выражение „лови мгновение“»; учительница оценила работу на тройку с минусом. При этом школьный учитель Анджли признал, что работа оригинальна.

В своей рецензии на «Встречу на перекрестке» для «Нью-Йорк Таймс» Кэролин Хейлбрун, выдающаяся феминистка и заслуженный профессор английского языка Колумбийского университета, описывает сформулированную Анджли интерпретацию стихотворения Марвелла как «новую оценку силы стихотворения и его новое прочтение». Тем не менее, размышляет Хайльбрун, «есть университеты, которые по-прежнему не в состоянии оценить такого рода переосмысление».

Подразумевается, что Анджли для поступления в университет, возможно, потребуется умерить свою оригинальность.

Хайльбрун назвала «Встречу» «революционной книгой». В 1992 году «Нью-Йорк Таймс» выбрала ее книгой года. «Должна быть объявлена национальная тревога», — написал обозреватель «Бостон Глоуб», назвав книгу «разоблачительной». Сейчас весь тираж распродан. Исследование показало, что девочки сопротивляются запрету на выражение своего мнения, но культура направлена на то, чтобы они выражали его как можно реже. У студенток семинара по борьбе с несправедливостью, который я провожу на юридическом факультете Нью-Йоркского университета, «Перекресток» и сейчас получает живой отклик. Одна студентка написала в своем эссе: «Я помню огромный отрезок своей жизни, когда моим ответом на все было „я не знаю“, и я до сих пор могу вообразить множество ситуаций, в которых буду предварять свой ответ этой фразой». Размышляя о последствиях этого для борьбы с несправедливостью, она представляет поразительный образ: «Когда мы учим людей не выражать свое мнение открыто и достоверно, мы заставляем их сомневаться во всем, что они знают, что подавляет их готовность говорить и противостоять конфликтам». Для другой женщины в классе это было «травмой моего детского образования».

В своей книге «Ошибка Декарта» (1994) Антонио Дамасио сообщает о результатах своих исследований в области нейробиологии. Согласно его выводам, картезианское разделение между разумом и чувствами, долгое время считавшееся обязательным условием рациональности, является следствием черепно-мозговой травмы. Такая травма оставляет нетронутой способность к логической дедукции, то есть способность решать логические головоломки, но препятствует способности рассуждать индуктивно, извлекать уроки из своего опыта и, таким образом, ориентироваться в социальном мире. В своей книге «Травма и восстановление» (1992) психиатр Джудит Херман высказывает аналогичную точку зрения. «Выключение» «я» из отношений, которое когда-то рассматривалось как переход от зависимости к независимости и считалось признаком зрелости, на самом деле является пережитком травмы, реакцией «я» на переживание чувств, которые были подавлены.

Однако именно разговоры с девочками обратили мое внимание на гендерную природу подобных разрывов и на то, что они стали неотъемлемой частью обряда посвящения, который ставит под сомнение способность детей жить в ладу с самими собой и с другими людьми.

Отделяя мышление («мужское») от эмоций («женское») и самость («мужское») от взаимодействий («женское»), такое гендерное кодирование человеческих способностей создает кризис связи. То, что раньше казалось обычным (свободно выражать свое мнение, находясь в отношениях), впоследствии становится чем-то экстраординарным.

Именно девочки-подростки вынесли это противоречие на всеобщее обозрение. Отношения предполагают право свободно выражать свое мнение, а культура патриархата предполагает, что женщины будут молчать.

Не так давно голоса двух девочек-подростков произвели действительно ошеломляющий эффект. Я думаю о пятнадцатилетней Грете Тунберг, в одиночку пикетировавшей шведский парламент с самодельным транспарантом. Организованные ею школьные забастовки вылились в крупнейшую на тот момент демонстрацию против изменения климата, когда миллионы людей по всему миру вышли протестовать против неспособности политиков серьезно отнестись к климатическому кризису. Когда Грета посетила Капитолий и члены Конгресса США собрались, чтобы поблагодарить ее, она сказала им: «Не благодарите меня, сделайте что-нибудь». На Всемирном экономическом форуме в Давосе она подчеркнула: «Я хочу, чтобы вы почувствовали страх, который я испытываю каждый день. А затем я хочу, чтобы вы начали действовать». Тем, кто говорил, что она должна ходить в школу, она ответила: «Поскольку вам, взрослым, наплевать на мое будущее, я не буду тратить время на школу».

Я также думаю о семнадцатилетней Дарнелле Фрейзер. Среди толпы людей, ставших свидетелями убийства Джорджа Флойда полицейским Дереком Шовином, она была единственной, кто достал свой мобильный телефон, включил камеру и записал весь инцидент. Ее запись стала доказательством, которое позволило осудить Шовина. По ее словам, если бы она не сняла то, что видела, никто бы ей не поверил. Все понимали, что происходит, и все же Дарнелла была единственной, кто решился что-то сделать.

Я назвала свою новую книгу «Человеческим голосом» (2023), поскольку то, что когда-то вызывало недоумение, теперь стало очевидным. «Другой голос», который изначально воспринимался как «женский» и ассоциировался с женщинами, на самом деле является человеческим голосом. Голос, от которого он отличается, — это голос патриархата, привязанный к гендерным бинарным системам и иерархиям. А там, где патриархат по-прежнему действует и насаждается принудительно, человеческий голос — это голос сопротивления.

Благодаря девочкам я научилась прислушиваться к человеческому голосу, который долго скрывался и таился, и различать разницу между голосом-обложкой (санкционированным культурой) и собственным голосом (основанным на опыте). Я научилась обращать внимание на выражения «действительно» и «на самом деле», а также на фразу «быть честной» и распознавать, как они могут сигнализировать о переходе от голоса-обложки к собственному.

Девочки научили меня, что собственный голос более доступен, чем я себе представляла, но также и тому, что, чтобы услышать его, мне, возможно, придется подвергнуть речь голоса-обложки сомнению.

Общаясь с парами, я обнаружила, что это справедливо и в отношении мужчин. Моя способность слышать человеческий голос могла зависеть от того, поставлю ли я под вопрос голос-обложку, который звучал более мужественно.

В конце осеннего семестра прошлого года одна студентка прислала мне электронное письмо. Она — бывшая юристка, ей около двадцати лет, она вернулась в академию, чтобы получить степень магистра права, и записалась на мой семинар. Она написала мне слова благодарности. «Было действительно полезно попрактиковаться в том, чтобы чаще прислушиваться к себе и к тому, что я уже знаю. Я часто обнаруживала, что в различных сферах своей жизни я не доверяла собственной интуиции или не приходила к выводам, для которых у меня были подходящие аргументы, и я не знала, почему». Она хотела особенно поблагодарить меня за то, что я не поверила ей, когда, представляя свою работу группе, она сказала, что не знает, почему человек, у которого она брала интервью, дважды употребил слово «диссоциативный». Слушая ее презентацию, мне стало ясно, что на самом деле она знала, что «диссоциативный» означает в контексте этого интервью. Как она указала, фраза «я не знаю» была «повсюду». Когда она сказала, что не знает, я выразила свое недоверие. По сути, я доверилась ей там, где она не доверяла себе.

По данным Центров по контролю и профилактике заболеваний, девочки-подростки в США в настоящее время страдают от беспрецедентного уровня депрессии и суицидальных мыслей. В ходе опроса, проведенного среди более чем 10 тысяч девочек-подростков в США, их спрашивали, говорят ли они другим людям неправду о своих чувствах и соглашаются ли они с другими людьми, чтобы понравиться им, когда внутренне с ними не согласны. 46% девочек-подростков ответили, что они делают так, а среди девочек со средним баллом 4,0 и выше этот показатель достигает 62%.

Некоторые связывают высокий уровень психологического стресса среди девочек с воздействием социальных сетей — и это правда, в каком-то смысле говорить откровенно стало еще тяжелее. Две девушки, у которых брали интервью прошлой весной, когда их спросили, есть ли что-то, что они могли бы изменить в мире, упомянули склонность людей к осуждению. Готовность людей судить все и вся, часто без достаточных доказательств, в значительной степени отражается на девочках, как только они достигают подросткового возраста, а социальные сети лишь усиливают последствия таких негативных суждений. Но я также подозреваю, что по мере того, как девочкам и женщинам открывается все больше возможностей, на них также оказывается все большее давление, чтобы они не говорили того, что они на самом деле думают и чувствуют, чтобы не подвергать опасности социальные связи и, таким образом, не уменьшать свои шансы на карьерный рост.

Однако замалчивание того, что думаешь и чувствуешь — верный путь к депрессии, а потеря отношений может привести к отчаянию и отстраненности. Кризис отношений характеризуется признаками психологического расстройства. Но, если смотреть с точки зрения общества, принуждение девочек к молчанию — это способ гарантировать, что женщины смогут войти в патриархальные структуры, не называя очевидного и не создавая проблем.

Я вернулась в школы для девочек, потому что стала воспринимать их как лабораторию: образовательные эксперименты по освобождению демократии от патриархата. Это означает, что борьба за отношения — это битва, в которой стоит сражаться, а также это неизбежная часть образования девочек. Чтобы дать девочкам образование, необходимо сперва присоединиться к их сопротивлению и укрепить их решимость не заключать невыгодную сделку — сделку молчания, которую женщины заключают с патриархатом. А затем принять вызов и научиться жить в глубокой связи как с самим собой, так и с другими, особенно перед лицом конфликтов и несогласий.