Почему миллениалы слушают Высоцкого и как его тексты вписываются в современность
Владимир Высоцкий — главный музыкант Советского Союза — почти сорок лет как мертв. Эпоха, в которой он жил и образы которой транслировал в своих песнях, у нового поколения ассоциируется с кондовым языком советской прессы застоем и апатией — эпоха, но не сам Высоцкий. Его музыку слушают, перепевают и используют как источник вдохновения сегодня так же, как это было в 2000-х и в 1990-х. К 80-летию со дня рождения певца в этом году организовывают фестиваль — причем специально для молодых исполнителей, 18–35 лет, и без жанровых ограничений. Создатели выставки «Коридоры. Семь миров Высоцкого» в Еврейском музее и центре толерантности предлагают взглянуть на тексты барда с новой стороны — как если бы он был нашим современником.
Высоцкий vs Хаски
«Вошел. Кепарь, серенький пиджачишко из букле. Сигареточку, конечно, погасил. Прочитал что-то маловразумительное, бравадное, раннего Маяковского, кажется» — таким, по воспоминаниям Юрия Любимова, Высоцкий пришел в Театр на Таганке. Он только что окончил Школу-студию МХАТ, и его отовсюду выгоняли. Но Высоцкий спел — и Любимов взял его без вопросов, игнорируя множественные «его лучше не брать» и «он пьющий человек».
Часто говорят, что сегодня Пушкин читал бы рэп, но рассуждать об этом всерьез — значит впадать в грех генерализации. Тем не менее исследователи театра нередко проводят параллель между Юрием Любимовым и Кириллом Серебренниковым — и дело даже не в том, что второй принял в наследство от первого традиции политического театра вместе с репутацией опального режиссера. Серебренников, как и Любимов, работает с классическими текстами — но не осовременивая их, а, напротив, пробиваясь через нагромождение актуальных для каждого времени смыслов, чтобы в конце встретиться с девственным, будто только что написанным произведением.
В начале 70-х Любимову говорили, что Высоцкий не должен играть Гамлета: не пристало пьянице хриплым голосом орать слова Шекспира. Примерно так же в восприятии зрителя могло выглядеть появление рэпера Хаски на сцене «Гоголь-центра»: в «Маленьких трагедиях» Серебренникова он читает тексты из альбома «Любимые песни (воображаемых) людей». Согласно творческой конструкции Серебренникова, мир косноязычен, и ему нужен поэт: как и Хаски в XXI веке, в середине XX Высоцкий на сцене Театра на Таганке выступал как found object — режиссерская находка, самобытная за гранью театральной постановки, но в контексте спектакля приобретающая вес произведения постановщика.
В иные моменты инородный Высоцкий и народный Хаски соприкасаются на уровне цитат: в «Балладе о маленьком человеке» Владимира Семеновича звучит:
Для созидания
В коробки-здания
Ты заползаешь, как в загоны на заклание.
В поту и рвении,
В самозабвении
Ты создаешь — творишь и рушишь в озарении.
В тексте Дмитрия Кузнецова, как ни странно, повторяются те же «маленькие люди и огромные стихи» — при диаметрально противоположной эстетике такое совпадение настроений выглядит почти подстроенным:
Где я глядел во все глазищи, но увидел лишь одно:
Бесконечные трущобы в бесконечное окно.
Высоцкий vs Кирилл Иванов
Расцвет популярности Высоцкого пришелся на хрущевскую оттепель: идеи технического прогресса, которые до этого были лишь кирпичами на стройке социализма и боеприпасами холодной войны, стали претворяться в реальность. В произведениях братьев Стругацких царит глобальная технократия, в которой правит совет ученых и философов, а люди заняты решением галактических проблем; герои Кира Булычева имеют еще меньше связи с советской повседневностью — они занимаются пузыризмом и путешествуют по параллельным мирам. Если ранние циклы песен Высоцкого выдержаны в основном в «блатной» эстетике и романтике подворотен, то к началу 1960-х он вслед за страной подхватывает образ техногенной утопии и составляет свой план освоения космоса.
Песня Высоцкого «В далеком созвездии Тау Кита» сегодня могла бы стать как пародийной интерпретацией проекта Илона Маска по колонизации Марса, так и развернутым опусом танцевального хита СБПЧ:
В запале я крикнул им — мать вашу, мол,
Но кибернетический гид мой
Настолько буквально меня перевел,
Что мне за себя стало стыдно.
Но таукиты такие скоты,
Наверно, успели набраться,
То явятся, то растворятся.
Это далеко не единственная реплика Высоцкого на тему космоса, а ироничный тон — совсем не показатель его отношения к полетам по галактике. В «Песне космических негодяев» настроение совсем другое: расширяя границы Вселенной, бард пытается уйти от косной реальности, но находит только безграничное одиночество:
…от Земли до Беты — восемь дён,
Ну а до планеты Эпсилон
Не считаем мы, чтоб не сойти с ума.
Вечность и тоска — ох, влипли как!
Наизусть читаем Киплинга,
А кругом — космическая тьма.
Одиночество Высоцкого в космосе сродни сегодняшнему одиночеству в киберпространстве, технократическим страхам реальности «Черного зеркала». В конце 1960-х бард подошел к рефлексии о цифровых иерархиях и информационной паранойе гораздо ближе, чем писатели-фантасты и советские футурологи.
Высоцкий vs Сергей Шнуров
Из всех доступных видов развлечений распитие спиртных напитков было в Советском Союзе самым народным. Сотрудники многочисленных КБ и НИИ пили на работе, закрывшись от начальства в своих кабинетах; рабочие «соображали на троих» после окончания смены возле ближайшего гастронома; завхозы и товароведы могли позволить себе отдых в ресторане. Монологи колоритных завсегдатаев советских питейных заведений прописаны в песнях Высоцкого с неподдельным пониманием сути предмета. Этим людям, наивным и вызывающим симпатию, присущи многие человеческие пороки эпохи, которую позже назовут «застойной»: зависть, невежество, бытовой антисемитизм, ксенофобия в сочетании с восхищением всем «заграничным».
Сергея Шнурова часто сравнивают с Высоцким — об этом он сам говорит в интервью Максиму Семеляку, опубликованном в книге-трибьюте к выставке в Еврейском музее. Оба хрипят, у обоих бытовая тематика, оба на сцене — чаще актеры, чем рассказчики собственных историй. В интервью Семеляк заходит с разных сторон: Высоцкого можно вспомнить и как человека в «мерседесе», суперзвезду и персонажа, к которому благоволил народ («Никого не напоминает?» — ехидно замечает журналист), и как непрерывно рефлексирующую личность, чей жизненный путь оборвался трагедией. Строго говоря, Высоцкого и Шнурова стали сравнивать всерьез только после того, как последний написал песню «Дороги»:
Иногда я ходил в никуда,
Никогда не ходил по прямой,
А в пути мне светила звезда,
Выручал же всегда ангел мой.
По ритму и образам «Дороги» — близнец целого цикла композиций Высоцкого и одновременно демонстрация мускулов. Шнуров преемственности не отрицает: «В этом нет ничего уникального — Высоцкий на всех повлиял. Тут нет ни одного человека, на которого он бы не повлиял», — говорит музыкант.