Современный читатель Дантова «Ада» находит в этом произведении не только впечатляющее путешествие по кругам преисподней, но и целый бестиарий странных ландшафтов и фантастических существ, словно специально придуманных для жанра ужасов. Действительно, хорошо это или плохо, но «Ад» невозможно не причислить к выдающимся представителям жанра ужасов. Здесь и вихреобразный, кишащий людьми Круг сладострастников, и пылающие тела еретиков, вылезающие из своих могил, и сросшиеся с деревьями трупы, населяющие лес самоубийц, и Равнина воров, чьи конечности обвиты змеями, и анатомически препарированные Сеятели раздора. Вдобавок к этому пылающая пустыня, заливаемая огненным дождем, гротескные болота скучающих, ледяные озера, заполненные трупами, Город мертвых, реки кипящей крови, бурлящие теснины и сумрачные пещеры. Весь этот бестиарий дополняют мифологические существа: Цербер, фурии, гарпии, кентавры, Горгона, гиганты, своры демонов и в самом нижнем круге, разумеется, звероподобный трехликий Сатана, наполовину вмерзший в лед, вытирающий слезы, текущие из шести глаз и вечно машущий шестью своими крыльями. Если бы когда-то и существовал справочник по жанру ужасов, то это был бы «Ад» Данте.
Но как раз поэтому непросто дать правильную оценку этому произведению. Данте писал «Божественную комедию» в начале XIV века, испытывая различные влияния, включавшие и греческую мифологию, и арабскую философию, и христианскую теологию, не говоря уже о современных ему литературных, исторических, философских и политических веяниях. Мы настолько привыкли к кинофильмам и телешоу с живыми мертвецами, что нам непросто оценить то, как Данте описывает город Дит, город мертвых, в котором множество трупов — еретиков — вылезают посреди поля из охваченными огнем открытых могил. Этот образ имеет одновременно и мифологический, и политический смысл, в первом случае напоминающий о путешествии в преисподнюю, а во втором, объединяя воедино город, кладбище и лобное место.
Мы слишком обременены культурным багажом, чтобы правильно оценить «Ад» в его историческом, политическом и культурном контексте.
В то же время чтение «Ада» ретроактивно как часть жанра ужасов позволяет нам отступить от его тонкостей и исторических намеков, которыми насыщены Дантовы аллегории. Если мы посмотрим на «Ад» издалека, единственное, что сохранит четкость, это то, как тематически и пространственно он структурирован. Здесь все структурировано, и в то же время все текуче. Противоположные начала, как, например, огонь и вода, смешиваются столь же непринужденно, как и тела различных существ. Пейзаж и климат Ада одновременно хаотичен и упорядочен, и хаос существ внутри каждого круга оборачивается упорядоченностью кругов и слоев.
Эта структура хорошо известна любому читателю «Ада». Данте — автор и действующее лицо — обнаруживает, что он потерялся в сумрачном лесу, «земную жизнь пройдя до половины». Здесь он встречается с эпическим поэтом Вергилием, который берет его в странствие через Ад, Чистилище и Рай. Когда Данте (действующее лицо) и Вергилий подходят к вратам Ада, они видят надпись, заканчивающуюся следующими словами: «Входящие, оставьте упованья». Оказавшись внутри, ведомый Вергилием Данте проходит через несколько «кругов» Ада, каждый из которых содержит группу «теней» или душ людей, совершивших определенные прегрешения, за которые они несут наказание. Каждый круг соответствует определенному типу прегрешений, и Ад в целом выступает как система классификации проступков-прегрешений. Внутри каждого круга тени несут наказание согласно логике контрапассо, где наказание соответствует преступлению (например, во втором круге, круге Сладострастников, находятся грешники, которых полощет ураганный ветер, «ветер» желания).
В каждом круге свой ландшафт, свой климат и различные существа, зачастую заимствованные из классических мифов. «Ад» состоит из девяти кругов, описание которых приводится в 33 песнях, считая и вводную.
Девять кругов объединяются в три группы в соответствии со степенью нарушения общепринятых норм человеческого поведения:
Верхний Ад (Круги I —V), доминирует избыток страсти.
Средний Ад (Круги VI —VII), доминирует пороки страсти или разума.
Нижний Ад (Круги VIII —IX), доминирует избыток разума.
Исследователи творчества Данте соотносят Верхний Ад с понятием невоздержанности или переизбытком человеческих страстей, Средний Ад с понятием насилия или извращения человеческой природы, а Нижний Ад с понятием лживости, обмана или переизбытка человеческого разума. Это подразделение вытекает из категорий человеческих способностей, воспринятых Данте от Аристотеля.
Таким образом, Ад является прежде всего стратифицированной областью, подобно геологическим слоям в фантастическом мире.
Многие современные издания «Ада» сопровождаются схемами, изображающими различные страты, причем некоторые круги — в частности, восьмой и девятый — подразделяются на щели, или boglia («рвы» или «котлованы»), которые в свою очередь стратифицируют и классифицируют тени, населяющие Ад.
Одни из самых впечатляющих схем созданы Уилфридом Скотт-Джайлсом, которые украшают знаменитый перевод Дороти Сэйерс, изданный в 1949 году.
Я считаю эти изображения впечатляющими, поскольку они выражают инженерный подход. Вид в разрезе позволяет увидеть различные слои Ада, а трехмерное изображение создает правдоподобную картину обитаемых миров, существующих внутри других миров, полностью в соответствии с представлениями самого Данте. С современной точки зрения это изображение наводит на мысль о компьютерной игре, как если бы Данте, сам того не осознавая, разрабатывал модель Ада как видеоигру — за исключением того, что вопреки привычной для нас логике миссия заключалась в том, чтобы как можно ниже спуститься в Ад, а не выбраться из него. Возможно, подобная игра могла бы иметь и другие правила, например, чтобы перейти на следующий «уровень» Ада, игрок должен был бы совершить прегрешение, соответствующее этому кругу. Чем сильнее будет прегрешение, тем больше очков он заработает. (Действительно, по ходу повествования герой Данте часто совершает греховные поступки, соответствующие проходимому им кругу, например в Круге гневливых Данте высказывает враждебность по отношению к теням, которые до него дотягиваются.)
Любопытно, что такого же рода изображения присутствуют и в ранних изданиях «Ада», вплоть до эпохи, когда жил сам Данте. Как будто художники сами тяготели к такому пространственному стратифицированному ракурсу текста, при этом каждый разрабатывал свой собственный способ визуализации Ада в целом. Одни выбирали реалистическое изображения отдельных сцен, другие предпочитали более абстрактный, почти геометрический способ репрезентации, третьи предлагали вид сверху на круги Ада. Многие из этих изображений были созданы в эпоху Ренессанса и любопытным способом совмещают схематизм и живописные приемы репрезентации. Издание Бенивьени 1506 года (известное также как «Джунтина» по имени издателя Филиппо Джунти), содержит, например, ряд ксилографий в виде рисунков в разрезе, как, например, этот:
Эта версия, изданная флорентийским поэтом Джироламо Бенивьени, представляет собой одно из первых изданий «Божественной комедии», которые дают «научную» космологию Ада, Чистилища и Рая. Издание Бенивьени основывалось на работах Антонио Манетти — математика, архитектора и сочинителя, который специально изучил миры, описанные Данте, чтобы дать их наглядное изображение. Изыскания Манетти в Дантовой космологии было подхвачено последующими издателями, и теперь во всех современных изданиях принято за правило Данте включать эти сводные схемы.
Такие визуальные отображения Ада подчеркивают взаимосвязь между микроструктурой отдельных кругов и макроструктурой Ада в целом; соответствие между индивидуальными телами в каждом круге и коллективным, инфернальным «телом» самого Ада.
Схемы, подобные этой, несомненно, предназначены служить наглядным пособием для читателя (расширяя, таким образом, аллегорический аспект текста Данте). Они также акцентируют пространственную архитектонику Ада с его бесчисленным хаосом сцен, которые в то же самое время жестко организованы. Это поднимает важный вопрос об Аде: с архитектурной точки зрения главное противоречие Ада — это порядок, в который приведено то, что изначально беспорядочно, стратификация того, что не укладывается в последовательные слои, классификация того, что выходит за рамки классификации. Все эти вопросы являются центральными для политической философии. Как можно структурировать вещи, чтобы они сохранили текучесть? Каков наилучший способ организации людей и культуры, которую они создали? В какой момент политическая философия становится политической теологией?
Эти вопросы тесно связаны с одной из старейших идей западной политической философии — идеей политического тела. Философы от Платона до Гоббса и современных теоретиков политического долгое время проводили аналогию между индивидуальным человеческим телом и коллективным общественным телом, либо для того, чтобы утвердить иерархию тела, либо для того, чтоб усомниться в ней. Если мы взглянем на «Ад» Данте с этой точки зрения, то обнаружим, что он рисует нам архитектонику политического тела, в котором ландшафты, звери и разнообразные человеческие тела сходятся вместе для того, чтобы составить Ад в целом. Его основополагающее разделение на Верхний, Средний и Нижний Ад взято из аристотелевской этики, которое он затем изображает пространственно и телесно. Верхний Ад, где преобладают переизбыток человеческих страстей, часто соотносится с нижними отделами тела, тогда как Средний Ад, где главенствует насилие над человеческой природой, коррелирует с сердцем, торсом и руками, а Нижний Ад, где главенствует переизбыток разума, соотносится с «головой» — и как с местоположением ума, и как центром, из которого осуществляется контроль над телом.
Фактически мы можем описать пространственное устройство Ада как архитектонику власти.
Оно носит иерархический характер (чем серьезнее грех, тем ниже уровень Ада, в котором он располагается), но оно также является и пространством потока и изменчивости (изменяющийся ландшафт, различные климатические условия, скитания разнообразных существ и блуждающие в них человеческие «тени»). Взятый как целое Ад представляет собой огромную пещеристую структуру, часто изображаемую в виде перевернутого конуса, каждый круг спускается по спирали к центру, нижней точке Ада, где восседает меланхоличный вмерзший Сатана. Низшая точка Ада — это фактически инверсия высшей точки собора (который в свою очередь символизирует теологическое «тело» церковной общины и который компонует тело как «храм» души). Адская пропасть поставлена на место божественного храма. По сути, в «Аде» Данте предъявляет нам вывернутое наизнанку политическое тело, стоящее в буквальном смысле на голове.
Как и любая масштабная попытка систематизации Ад Данте не образует идеальную систему, а содержит много частичных совпадений, мелких несоответствий и многозначных структур. Если мы можем «применить» нравственные категории Данте к Аду как к целостной физической структуре, важно также отметить сопротивление, которое каждый индивидуальный круг Ада оказывает этому холистскому взгляду. Человеческие «тени», удерживаемые в каждом круге, стремятся избавиться от своего бесконечного наказания даже проклиная Бога, который поместил их туда; разнообразные существа — демоны, фурии и кентавры — также грозятся вырваться из рамок узко предписанной им роли; даже поверхность Ада, с ее неистовыми бурями, разливающимися водами и распространяющимися каскадами огня, готова опрокинуться на другие круги. В этом смысле «большое» политическое тело, которое представляет собой архитектонику Ада, должно прочитываться вместе с множеством «малых» политических тел, которые населяют его и являются частью нескончаемой турбулентности, составляющей саму его суть.
В «Аде» Данте переворачивает традиционную философскую модель политического тела с ног на голову.
В результате мы видим другой взгляд на идею политического тела — не как на идеальное, согласованное и единое политическое тело, а как на серию беспорядочных, расчлененных, пораженных болезнью политических тел. Переворачивая политическое тело, Данте показывает нам политическое тело, определяемое не идеальными началами (Единое, целое, голова), а тем, что угрожает и растворяет политическое тело («тварное» движение хаотичного потока и изменчивости). Данте напоминает нам этим о главной проблеме понятия политического тела, как оно разрабатывалось политической философией, а именно, что величайшая угроза единства, связности и согласованности политического тела происходит изнутри. Далее мы отчетливо увидим, как политическая философия пытается справиться с этим противоречием. Сейчас же мы просто можем обозначить тот способ, каким Данте написал не только произведение в жанре ужасов, но и труд, который связывает ужас с политической философией и политической теологией.
Описывая Ад, Данте вынужден перевернуть политическое тело, дав нам вместо политической теологии политическую демонологию.
Важно помнить, что все категории греха (избыток страстей, извращения природы, избыток разума) являются не только логическими категориями или понятиями, но и получают свое выражение в архитектонике Ада, изображаемого Данте. Проблема избытка страстей, которая занимает Нижний Ад, может выступать и как неконтролируемое стремление, как проблема неконтролируемой природы, господство животной жизни, как проблема «избытка жизни». Наиболее сильно это выражено в знаменитом втором круге Сладострастников (Песнь V), изображенном Данте в виде роящегося вихря тел, желания и безудержной страсти.
Проблема извращений страсти или разума занимает Средний Ад и может пониматься как извращенное, порочное поведение, как проблема извращения животной и человеческой жизни, естественного разума, как проблема «аномальной жизни». Данте подразделяет эти извращения на три вида: (а) насилие над другими (ересь, ложная доктрина), (б) насилие над собой (самоубийство) и (в) насилие над природой (ростовщичество, содомия). Самый любопытный пример такой «аномальной жизни» появляется, когда Данте и Вергилий проходят через врата города Дита (Песни VIII–XII). Они сталкиваются с мутантами, чудовищами и химерами всех видов: живые мертвецы (IX, 106–133), фурии (IX, 37–57), Минотавр (XII), кентавры, гарпии (XIII, 10–15) и гигантский ужасный Герион (XVII). К этому нужно добавить грешников, которые терпят наказание в Среднем Аду, проходя через странные метаморфозы. В городе Дите архиеретики (те, кто применял насилие к другим) приговорены к тому, чтобы жить как живые трупы; а в лесу самоубийц (тех, кто применял насилие к самому себе) люди сливаются с деревьями, их искалеченные тела скручены в стволы; в огненной пустыне ростовщики и содомиты (те, кто применил насилие к природе) лишены всего, кроме собственных тел, являясь эхом живых мертвецов архиеретиков.
Они — лишенные жизни тела, окруженные рекой кипящей крови, живой крови, которая изъята из живого тела и которая погружает их в пустоту отсутствия жизни.
В действительности именно этот пейзаж голой жизни красноречивее всего говорит о Среднем Аде. Мы движемся из города (который на самом деле город могил, некрополь) в лес (который на самом деле мертвый лес) и в пустыню (чья жизнь вытекла вместе с кипящей кровью). В этом продвижении мы видим последовательное изъятие естественной, тварной жизни из человеческого существа, изъятие, соответствующее греховным деяниям, которые унижают и извращают «естественную теологию» тварной жизни. Город — это всего лишь некрополь, город развалин, тогда как лес — это бесплодный застывший лес, а пустыня — это только пустыня и ничего больше.
Возможно, самая загадочная фигура чудовищной, аномальной жизни в Среднем Аду появляется в конце Песни XIV, когда Данте и Вергилий покидают огненную пустыню. На вопрос об истоке реки крови, которая окружает огненную пустыню, Вергилий отвечает поразительной аллегорией о «Критском старце» (94–120). Вергилий рассказывает об огромном древнем человеке внутри горы Ида на Крите, который «глядел на Рим как будто это было его зеркальное отражение». Чередуя ссылки на Овидия и Библию, Вергилий описывает старца в терминах, которые в XIV веке были частью политико-теологического языка, использовавшегося для описания политического тела: голова и верхняя часть тела сделаны из золота, торс и средняя часть — из серебра и нижняя часть — из латуни и железа (за исключением правой ступни, которая сделана из обожженной глины). Это гигантское аллегорическое тело сходно с телом, описанным Платоном в Тимее, «трехчастное» тело само по себе было известно древним грекам. Но это тело везде покрыто трещинами, сквозь которые вытекают слезы, из которых постепенно складываются мифические реки Ахерон, Стикс и Флегетон, впадающие в свою очередь в озеро Коцит, где обитает Сатана.
Если старец — это христианский Рим и если это тело расколото изнутри, то Данте делает из этого вывод о том, что политическое тело демонстрирует признаки изношенности.
Раскол присутствует не только между церковной и светской властью (который он пытается разрешить в своем трактате «О монархии), но, возможно, и само понятие политического тела претерпевает изменения, которые угрожают расколоть его изнутри. Вопрос тогда заключается не в противостоянии божественной и светской власти, а в том, является ли политическое тело понятием собственно теологическим или политическим, — вопрос, который полностью не разрешен и в более поздних версиях, например, у Гоббса.
В конечном счете проблема избытка разума, которая занимает Нижний Ад, — это желание, которым разум манипулирует и которое он использует, делая его обманчивым, то есть проблема «инструментальной жизни». Нижний Ад представляет собой во многих отношениях самую сложную конструкцию, содержащую настоящую нумерологию подразделов и соответствующих им грехов. Злопазухи, или Злые щели, содержат десять внутренних кругов «простого» обмана, включая колдунов и воров, а круги вокруг Коцита содержат дополнительные пояса «изощренного» обмана, включая различные виды предательства.
Грехи в Нижнем Аду также более сложные. Они включают в себя не только неконтролируемое желание/влечение и не только извращенную натуру/природу, но и сознательное использование природы в вредоносных/злобных целях. Они, согласно Данте, являются самыми опасными грехами, но и самыми изощренными, самыми «возвышенными». Животное, тварная жизнь, здесь является не просто тем, что захвачено и одержимо, а тем, что подчинено разуму и инструментализировано — это тварная жизнь, к которой можно относиться как к технике и которую можно использовать как технику. Телесное выражение этой техники жизни наиболее ярко и пугающе представлено в девятой щели, где мы встречаем Зачинщиков раздора (Песнь XXVIII) и в десятой, где мы видим фасльсификаторов (Песнь XXIX). Зачинщики раздора (включая и Магомета) подвергнуты жесточайшим телесным наказаниям: здесь в избытке встречается сдирание кожи, разрезание, нанесение увечий, расчленение [и потрошение]. Но ужасными эти наказания делает именно то, что они являются наказаниями. Они производятся с анатомической точностью, согласно ветхозаветной логике контрпассо, «око за око», когда наказание соответствует преступлению.
Здесь мы видим не только отголосок использования трупов преступников и бедняков для препарирования в начале эпохи модерна; вызывает ужас строгий ритуал этого повторяющегося анатомирования.
Два примера демонстрируют это особое анатомическое политическое тело. Первый пример — Мухаммед, которого обвиняют в расколе церкви, распорот от бедер до головы. Его тело самоисцеляется, но только для того, что снова понести наказание. Здесь мы видим намек на то, что объединенное иерархическое тело церкви всегда находится под угрозой изнутри со стороны тех, кто расходится с церковной доктриной. Если церковь — это единое политическое тело, тогда любая попытка низвергнуть иерархию (путем созданию новых голов или конечностей) может разрушить политическое тело, расчленив его. Второй пример появляется в конце Песни в фигуре Бертрана де Борна, который из дерзости, настроил молодого принца против отца-короля. Он был наказан отсечением головы и вынужден вечно бродить, держа ее в руках за волосы. Бертран обвиняется не только в том, что настроил принца против короля, но и сына против отца. Политическое тело семьи находит отголосок в политическом теле города-государства (это звучит очень в духе Аристотеля). И вновь опасность приходит изнутри; узурпация «головы» (главы семьи, города-государства) может привести лишь к отсечению головы и смерти политического тела.
Каждый из этих двух примеров анатомического политического тела, которые приводит Данте, акцентирует различные аспекты одного мотива.
Рассечение туловища Мохаммеда подчеркивает единство тела под началом отдельной головы, тогда как отсечение головы Бертрана де Борна подчеркивает исключительное единство головы в ее господстве над телом.
Это анатомическое политическое тело присутствует и в следующей песни и в следующей щели, где мы встречаем различных фальсификаторов, каждый из которых поражен какой-либо болезнью (включая чуму и проказу). Здесь мы видим третий аспект политического тела — тело, пораженное заболеванием, «больное» тело. Считается, что слухи о фальсификаторах циркулируют по политическому телу, вызывая болезнь, вредящую его связности и цельности. Коммуникация, таким образом, играет главную роль в распространении этих заболеваний. Язык (logos) распространяется на всем протяжении политического тела и, как и в ранее приведенных примерах (Мохаммед, Бертран де Борн), он также приносит болезнь изнутри.
В анатомическом политическом теле, представленном в каждом разделе греховной деятельности (избыток страстей, извращение природы, избыток разума) мы видим тела, которые в одно и то же время являются индивидуальными телами, подверженными конкретному наказанию, и политическое тело, которое расчленено, препарировано и подвержено болезни в результате совершенного тварного греха. Если мы сведем два вида политического тела, которые представляет Данте в Аду, вместе — архитектоническое политическое тело («большое» тело) и анатомическое политическое тело («малое» тело) — мы можем заметить важную связь, которая существует между ними. В архитектоническом политическом теле Данте показывает нам инверсию метафоры тела-как-храма, ставя политическое тело, так сказать, с ног на голову. Здесь мы имеем удвоенную аналогию: архитектурное строение аналогично телу, но тогда тело в свою очередь становится аналогией — с помощью категорий тварного греха — конкретным анатомическим телам, которые в итоге также прочитываются как разновидность понятия политического тела, понятия, которое претерпело множество трансформаций в поздние Средние века.
Перевод Андрея Иванова