Разговор с кашалотом. Зачем ученые пытаются установить контакт с цивилизацией китов

Прошлой зимой автор этого текста выпивал в центре Лос-Анджелеса с биологом Дэвидом Грубером. Дэвид сказал тогда, что когда-нибудь люди смогут разговаривать с кашалотами. В 2020 году Грубер совместно с несколькими ведущими мировыми исследователями в области искусственного интеллекта основал проект CETI, и на данный момент они собрали 33 млн долларов на высокотехнологичную программу по изучению языка китов. Грубер говорил, что они собираются записать с помощью плавающих гидрофонов миллиарды звуков, издаваемых китами, а затем расшифровать их значение с помощью нейронных сетей. Я был заинтригован. В течение многих лет я работал над книгой о поиске космических цивилизаций, с которыми мы могли бы общаться. Эта книга была написана прямо здесь, на Земле.

Кашалоты — животные с самым большим мозгом на планете, и они способны объединяться в огромные социальные структуры. Группы примерно по десять китов постоянно плавают вместе, словно они единое целое. Иногда они встречаются с другими группами, общаясь сразу несколькими сотнями особей. Все киты в этих крупных группах делятся по кланам, которые могут насчитывать до 10 тысяч особей, возможно, и больше (верхний предел не определен, поскольку промышленный китобойный промысел привел к сокращению численности кашалотов). Кашалоты в течение своей жизни встречаются лишь с небольшой частью своих собратьев по клану, но с теми, кого они встречают, они используют специфический для клана диалект — закодированную последовательность щелчков.

Недавно я посетил палеонтолога Ника Пайенсона в Смитсоновском музее естественной истории.

Когда мы рассматривали череп кашалота, он сказал мне, что формирование кланов этого вида, по всей видимости, восходит к ледниковому периоду и что некоторым из них могут быть сотни тысяч лет. Их коды коммуникации могут быть на порядки древнее санскрита.

Мы не знаем, какой смысл они несут, но мы точно знаем, что их будет очень трудно расшифровать. Ученым проекта CETI нужно будет наблюдать за китами в течение многих лет и добиться фундаментальных прорывов в области искусственного интеллекта. Но если у них всё получится, люди смогут начать диалог с китами.

Таков возможный сценарий первого контакта между двумя видами, которые веками жили бок о бок. Мне захотелось представить, что могло бы быть дальше. Я обратился к морским биологам, специалистам по китам, палеонтологам, профессорам права в области защиты прав животных, лингвистам и философам. Предположим, что проект CETI сработал, сказал я им. Предположим, что мы теперь в состоянии сообщить что-то существенное цивилизации кашалотов. Что мы им скажем?

Многие из моих собеседников ответили мне: «Абсолютно ничего».

«Я всегда был против того, чтобы разговаривать с ними», — заявил Хэл Уайтхед, морской биолог из Университета Далхаузи в Новой Шотландии.

Он просто хочет понять их жизнь, но не вмешиваться в нее. Сезар Родригес-Гаравито, профессор права Нью-Йоркского университета, консультант в проекте CETI, сказал мне, что мы в любом случае не должны причинить китам вред. Он считает, что нам не стоит быть слишком уверенными в своей способности предвидеть последствия, которые возымело бы подобное общение.

Кашалоты, возможно, не хотят ни с кем разговаривать. Они, как и мы, могут быть неприветливыми даже по отношению к представителям своего вида, а мы их гораздо более дальние родственники.

С тех пор, как наш последний общий предок бродил по Земле, прошли целые эпохи. Мы стали придерживаться совершенно иного образа жизни. Животные, от которых произошли мы и кашалоты, вышли из океана 400 млн лет назад.

Около 50 млн лет назад четвероногие предки китов заползли обратно, вероятно, где-то недалеко от современного Пакистана. Мы не знаем, что заставило их вернуться в море, но, что бы это ни было, оно, должно быть, очень не понравилось кашалотам, которые с тех пор превратились в любителей самых глубоких впадин. Большую часть своей жизни они проводят в длительных погружениях на глубину более нескольких сотен метров. Чтобы люди могли погрузиться так глубоко, им нужно спрятаться за толстым слоем титана, иначе они повредят легкие и ушные раковины. Кашалотам ничего этого не нужно.

Каким образом мы могли бы обратиться к этим странным существам? Если мы опустим динамик в воду, они могут подумать, что щелчки издает невидимый представитель клана. Кит-робот, издающий щелчки, возможно, обманул бы зрение кашалотов, но их эхолокационные сигналы выявили бы его синтетические внутренности. Честнее всего было бы пообщаться лично, но, кого бы мы ни послали, нужно быть осторожным, чтобы не загнать в угол кита-одиночку. Киты, вероятно, захотели бы приблизиться всей группой, чтобы они, если почувствуют угрозу, могли выстроиться в защитную фигуру: головы внутрь, плавники наружу, детеныши посередине. В таком случае мы поняли бы, что нужно отступить.

Вероятно, нам стоило бы отправить туда женщину, на тот случай, если киты сумеют распознать пол человека: группы кашалотов состоят из бабушек, матерей и детенышей по матрилинейной линии. После достижения подросткового возраста самцы уходят, им разрешается возвращаться только для секса. Представьте, что женщина надевает гидрокостюм и ласты, ныряет в Карибское море и плывет к китам с громкоговорителем в руке. Прежде чем они увидят ее, они ее услышат.

Когда она подойдет ближе, то может почувствовать, как их эхолокационные сигналы проходят сквозь ее тело. Благодаря им киты могут почувствовать, как учащается сердцебиение собеседника.

В течение своей жизни они, возможно, научились ассоциировать звуки, издаваемые человеком, со многими вещами, и не все из них приятные. Они могут, например, понять, что эта женщина имеет какое-то отношение к кораблям, которые являются основными источниками звукового загрязнения окружающей среды. У китов-бабушек она может ассоциироваться с гарпунами, которые использовались в китобойном промысле.

Наша посланница должна воспроизвести набор щелчков, которые успокоили бы китов. Во многих диалектах кашалотов, по-видимому, есть коды — социальные маркеры. Возможно, киты используют их, чтобы обозначить различные уровни родства: представитель того же клана, бабушка, мать.

Отправка этих кодов может не походить на речь. Она может быть в большей степени похожа на пение или ритмичную игру на музыкальном инструменте. Представьте себе магическую силу барабанной мембраны, раскинувшейся на огромном участке океана.

«Щелчки могут быть для животного способом сказать: „Я всё еще здесь. Мы делаем это вместе, вы и я“», — сказал Люк Ренделл, биолог из Университета Сент-Эндрюс в Шотландии, который десятилетиями наблюдал за кашалотами.

Другие члены клана, находящиеся поблизости, могут услышать ритм и принять предложение поплавать вместе.

Наш посланник мог бы подплыть к китам и воспроизвести через портативный динамик код, обозначающий социальную принадлежность клана. Можно надеяться, что это будет воспринято как подобающий способ сказать, что мы родственники, что в каком-то смысле будет правдой. Можно надеяться, что киты сразу же ответят нам. Но, конечно, они могут и неправильно истолковать наше послание. Они могут прийти в ужас от того, что человек воспроизводит их код. Кашалоты — самые крупные зубастые хищники в известной Вселенной; они могут использовать против нас всю сокрушительную силу своих челюстей.

На этой ранней стадии обмена мнениями — первой в межвидовом диалоге, который в конечном итоге может продлиться миллионы лет, — главным признаком успеха было бы действо в стиле нью-эйдж: киты приближаются к женщине и плывут рядом с ней. Уайтхед рассказал мне, что в прошлом году он наблюдал с помощью беспилотных летательных аппаратов за несколькими кашалотами на Галапагосских островах, и это изменило его представление о том, насколько интенсивно они взаимодействуют друг с другом.

«Очевидно, что они чрезвычайно важны друг для друга, — говорит он. — Они выражают это не только акустически, но и осязательно».

Вероятно, во время первого контакта на такое откровенное проявление любви нам надеяться не стоит, но киты могут найти какой-нибудь более мягкий способ выразить дружеские чувства, возможно, подплыв к нашему посланнику с подчеркнутой нежностью.

Это было бы благоприятным началом.

Но вовлечь китов в более обстоятельный диалог — задача совершенно другого порядка. Эта трудность уже давно стала понятна: даже когда Иона находился во чреве кита, он не обращался напрямую к своему похитителю. Он умолял Господа говорить от его имени. Проекту CETI тоже нужна помощь.

Первой задачей вспомогательного программного обеспечения будет отделение щелчков от шума океана и от других звуков, которые издают кашалоты: трубного звука, который, вероятно, заряжает их эхолокационные камеры; жужжания, которое они издают, когда общаются, и сопровождающих это жужжание всплесков воды; визгов и чириканья, которые Ренделл сравнил с «довольно интенсивным пуканьем». Самцы иногда наполняют океан громкими щелчками суперметронома, которые раздаются каждые шесть секунд.

«Моряки рассказывали историю о том, как Дэви Джонс застрял на дне моря и как они слышали производимый им стук, — сказал Ренделл. — Я бы поставил деньги на то, что они слышали самца кашалота».

Дэвид Грубер ищет контекстуальные подсказки, которые помогут прояснить значение кодов. Он начал с щелчков, которые издают киты непосредственно перед погружением. Как только он соберет достаточное количество записанных кодов, он загрузит их в нейронную сеть, похожую на большие языковые модели, которые используются в ChatGPT. Сегодня искусственный интеллект начинает переводить с языков, для которых доступно очень небольшое количеством примеров перевода.

Проект CETI пытается придумать устройство, которое могло бы переводить даже без примеров перевода, но такая работа по-прежнему носит чисто теоретический характер и, возможно, кончится неудачей.

Если предположить, что когда-нибудь искусственный интеллект все-таки найдет способ перевода кодов, результаты его работы всё равно будут вызывать подозрения. Как мы можем знать, имеем ли мы дело с точным или приблизительным переводом? Подобные системы — черные ящики. Иногда они галлюцинируют.

«По сути, нам нужно, чтобы результат перевода оценили киты, — сказала мне Кристин Эндрюс, философ из Йоркского университета в Торонто, специализирующаяся на разуме животных. — Мы можем передать сигнал, вкладывая в него сообщение „привет“, а на самом деле он будет означать, что вся добыча находится в 300 милях к северу; плывите туда как можно быстрее. Наши ошибки могут нарушить коммуникацию и культуру кашалотов».

Мы можем ненароком сказать им, что ваш лидер собирается убить вас всех.

Даже если мы научимся говорить на языке кашалотов, могут возникнуть другие проблемы. Мы не знаем, способен ли их мозг анализировать сложные высказывания. Мозг кашалота в шесть раз больше нашего, а кора его мозга больше похожа на лабиринт. Но это не обязательно делает его мышление сложным.

Ученые расходятся во мнениях относительно того, какой смысл могут выражать сигналы кашалотов. Энтузиасты указывают на сложную структуру сигналов и на тот факт, что иногда они передаются в определенной последовательности. Скептики отмечают, что в песнях горбатых китов, а также в песнях многих птиц сложность носит декоративный характер: независимо от того, насколько мелодична композиция песни, ее основной посыл часто сводится к призыву спариваться.

«Мы уже расшифровали небольшие наборы сигналов животных, в том числе жужжание пчел и тревожные крики обезьян, — сказал Дэн Харрис, специалист по языку из Хантер-колледжа, — но эти переводы не положили начало полноценному диалогу между нашими видами».

Пока не ясно, сколько кодов в репертуаре каждого клана кашалотов, но можно предположить, что менее ста. Если мы хотим вести сложный разговор, нам нужно надеяться, что изменения скорости или тона влияют на значение кода. До сих пор, по словам Харриса, самый обширный символический обмен с другим животным был у нас с бонобо по кличке Канзи. Мы не переняли присущие его виду способы общения. И он не перенял наши. Вместо этого нам пришлось создать третью систему коммуникации, которой никогда не пользовались ни люди, ни бонобо, — сенсорный экран с лексиграммами, заполненный более чем тремястами абстрактными символами.

Ричард Мур, философ языка из Уорикского университета в Англии, сказал мне, что есть основания полагать, что у нас может быть весьма насыщенный диалог с кашалотами. Он считает, что в их криках можно найти больше следов синтаксиса, чем в жестах и звуках бонобо, и что он не удивится, если окажется, что киты способны к общению, которое «намного сложнее», чем мы предполагаем, или даже сравнимо с человеческим языком. Это не значит, что мы можем ожидать от китов лингвистической креативности среднего взрослого человека, который знает десятки тысяч слов и может составить из них бесконечное множество высказываний. Мы всегда сможем сказать то, чего не поймет ни один кит. Но сказать им хоть что-нибудь было бы так же чудесно, как высадиться на Луну.

Я спросил самого Грубера, что бы он сказал китам. Он ответил, что собирает подобные обращения.

Большинство людей говорят ему, что мы должны начать с извинений за ужасы промышленного китобойного промысла. Он согласен. «Мы извлекали жир из голов этих животных, — говорит он. — И использовали его для изготовления губной помады».

Возможно, скоро мы сможем извиниться за это. Шарлотта Данн, президент Багамской организации по исследованию морских млекопитающих, сказала мне, что, общаясь с китами, мы должны постараться улучшить их жизнь. Она бы спросила их, не стали ли суда слишком шумными и не хотели бы они, чтобы мы изменили какие-либо судоходные маршруты. Она хочет знать, ощущают ли они изменение климата. Тейлор Херш сказала, что она спросит китов о самом страшном событии в их жизни и можно ли как-то исправить его последствия.

Прежде чем мы зададим эти вопросы группе по изучению кашалотов, нам нужно хорошенько подумать, будем ли мы прислушиваться к ответам. Кристин Эндрюс рассказала мне душераздирающую историю о шимпанзе по имени Бруно, которого обучали языку жестов в Университете Оклахомы. Выросший в лабораторных условиях, Бруно построил всю свою жизнь на том, чтобы просить людей о чем-либо. Но через несколько лет грант ученых закончился, и его перевели в другое учреждение. Когда один из ученых лаборатории навестил его там, он был огорчен, увидев, что Бруно выглядит расстроенным. Он продолжал писать «КЛЮЧ» и «ВЫХОД». Ученый научил шимпанзе общаться, но ничего не смог сделать в ответ на его внятную просьбу.

«Если эти киты начнут требовать, чтобы мы уходили, чтобы корабли больше не плавали, что мы будем делать? — спрашивает Эндрюс. — И как это отразится на нашем обществе, если мы будем игнорировать их?»

Я задала Эндрюс свой последний вопрос — тот же, который задавала всем философам, ученым и лингвистам: если представить, что у нас может состояться сложный разговор с кашалотами, что бы она им сказала?

«Я бы не хотела рассказывать им о себе или о нас, — сказала она. — Я бы хотела знать, как они видят мир. Что они могли бы сказать нам такого, чего мы не смогли бы понять, не зная их языка? Я бы спросила их: „Чем вы интересуетесь? Что для вас ценно? В чем для вас смысл жизни?“»

Ник Пайенсон, палеонтолог, у которого в кабинете хранятся окаменелости кашалотов, сказал мне, что он спросит китов об их первом воспоминании. Сразу после рождения детенышей их матери поднимают их на поверхность, чтобы они подышали. Он хочет знать, помнят ли они это. Ричард Мур спросил бы китов, как они ориентируются в бескрайних просторах океана. Хэл Уайтхед спросил бы об океанографии, об изменениях течений. Он спросил бы их, сколько излюбленной добычи китов — гигантских кальмаров — обитает в непроглядных глубинах, где они охотятся. Диана Кларидж, исполнительный директор Багамской организации по исследованию морских млекопитающих, хотела бы, чтобы они рассказали, каково это — плыть сквозь ураган.

У нас есть свои знания, которыми мы можем поделиться с китами.

Мы могли бы рассказать им обо всем, что есть на суше и нет в воде. Мы могли бы рассказать им, что сразу после того, как они вернулись в море, Гималаи начали возвышаться, а их собратья-млекопитающие расселились по континентам.

Мы могли бы рассказать им о том, что человеческая цивилизация узнала о природе: что Солнце — всего лишь одна звезда среди бесчисленного множества других; что мы заглянули во Вселенную на миллиарды световых лет и не увидели ее конца. Возможно, последнее их даже не удивит. Как животные, обитающие в океанских глубинах, они, возможно, даже больше, чем мы, подготовлены к пониманию космоса как темного и таинственного пространства.

Мы могли бы рассказать им о «Вояджере-1», зонде, который улетел в космос дальше, чем какой-либо другой искусственный объект. Мы могли бы рассказать им, что к борту космического аппарата прикреплена золотая пластинка — послание для инопланетной цивилизации, которая перехватит космический аппарат. Мы могли бы сказать им, что на его поверхности выгравирована карта расположения Земли в Млечном пути. Кашалоты, будучи аудиалами, возможно, обрадуются, узнав, что пластинка также содержит 27 звуковых дорожек. Мы могли бы сказать им, что тот, кто воспроизведет ее, услышит биение сердца и смех, приветствия на разных языках, симфонии и народные мелодии, а также лязг инструментов, раскаты грома, плеск волн. И мы могли бы сказать им, что один из первых треков на золотой пластинке заканчивается фрагментом песни горбатого кита, потому что, когда мы решили представить себя Вселенной, когда мы отправили наши звуки в ее глубины, мы в первую очередь хотели, чтобы наши возможные собеседники поняли, что киты — члены нашего клана.