Хирург, инженер, экстремист: неизвестные лица Владимира Даля

Датчанин

Как и однофамилец Роальд, Владимир Даль вел свой род из Скандинавии. Его отец Иван Матвеевич на самом деле был Иоганном Кристианом фон Далем и происходил «из датских офицерских детей». Двадцатилетнего Иоганна, полиглота и книгочея, Екатерина II «выписала» к себе и определила придворным библиотекарем.

Когда в шестнадцать лет гардемарину Далю довелось оказаться в Европе, он отправился именно в Скандинавию — но зова корней не почувствовал: «Когда я плыл к берегам Дании, меня сильно занимало то, что я увижу отечество моих предков, мое отечество. Ступив на берег Дании, я на первых же порах окончательно убедился в том, что нет у меня ничего общего с отчизной моих предков».

Впрочем, по-туристически Даль и Данию, и Швецию оценил. Особенно ему полюбились датская Королевская библиотека, кунсткамеры и музеи.

В Стокгольме Даля поразил «стул на колесах, на коем сидящий человек с довольною скоростью сам себя подвигает». Возможно, от этого стула и пошла тяга Даля к инженерному делу.

А в туманном Эльсиноре гардемарины отыскали то место, где Гамлету явилась тень отца, и разыграли сцену из трагедии Шекспира.

Кстати, на бриге «Феникс», который нес Даля к датским берегам, служила еще одна будущая знаменитость — гардемарин Нахимов. Далю вообще везло с интересными знакомствами.

Хирург

Отец Даля, прослужив некоторое время библиотекарем, сорвался с места и отправился в Германию. Почему — неясно; вроде бы родители его невесты заявили, что выдадут дочь только за доктора. Так или иначе, Иоганн окончил в Германии медицинский факультет, вернулся в Петербург и открыл «медическую практику».

Интерес к врачебному делу унаследовал и сын. В 1826 году Даль и сам решил бросить морскую карьеру, которая его не особенно интересовала, и поступил на медицинский факультет Дерптского университета.

Дерпт, который сейчас стал Тарту, Даль принципиально называл на русский манер — Юрьев. Жил в Дерпте Даль небогато, зарабатывая уроками русского языка на тесную чердачную каморку, но вольно. «Нет розог, нет неволи!» — вспоминал он о днях учебы. По ночам вместе с сокурсниками Даль шутки ради менял местами вывески у местных сапожников и переплетчиков. На проделки их толкал не алкоголь, а лишь «хмель шалости и необузданной шутки — а другой хмели в нас не бывало».

В учебе Даль был так же прилежен, как и в шалости.

Даль был одним из лучших студентов своего курса, служил военврачом, штопал раны и делал сложнейшие полевые операции на глазах.

Как хирург он присутствовал и при кончине своего друга — Александра Пушкина. С солнцем русской поэзии Даль дружил давно и обменивался с ним языковыми находками. За несколько дней до дуэли с Дантесом Даль рассказал поэту про «выползину» — шкурку, которую сбрасывают с себя змеи. Пушкин был в восторге от слова: «Да, вот мы пишем, зовемся тоже писателями, а половины русских слов не знаем!..» «Какова выползина! — заявил он Далю на другой день, указывая на новый сюртук. — Эту выползину я теперь не скоро сброшу». Пушкин имел в виду — хороший сюртук, сносу ему не будет. Вышло иначе: в обновке поэт отправился на дуэль.

Узнав о смертельном ранении Пушкина, Даль отправился в его квартиру на Мойке. Сюртук пробила пуля, и снять его, не причинив поэту страданий, было невозможно — «выползину» пришлось спарывать. Даль был хорошим врачом, но помочь другу не мог. Он сидел с Пушкиным до последнего вздоха и получил от него на память два сувенира: перстень с зеленым камнем и «выползину» с пулевым отверстием внизу живота.

Человек с верблюдом

После поездки в Данию Даль выбирался за пределы России лишь раз, десять лет спустя. Даль, едва осевший в Дерпте и мечтавший об открытии медицинской практики, вместе с другими студентами-медиками отправился на фронт Русско-турецкой войны. Его однокурсников снимали прямо посреди семестра, но Даль смог выпросить себе отсрочку, чтобы доучиться и защитить диссертацию, «излагающую два наблюдения: 1) успешную трепанацию черепа, 2) скрытое изъязвление почек».

На Русско-турецкой новоиспеченный доктор медицинских наук сполна нюхнул пороху. Даль участвовал и в осаде крепости Силистрии, и в сражении под Кулевчами, и во взятии Сливно и Адрианополя. По вечерам же подсаживался к бивачным кострам, в которых солдаты жарили картофель, и беседовал с сослуживцами, потихоньку записывая любопытные словечки. На фронте собрались люди со всех краев России, каждый со своим говором: «Взглянешь в книжку, а там уж целая вереница областных речений».

Через год записок накопилось столько, что Даль возил их в нескольких мешках на вьючном верблюде.

На его горбу будущий словарь бродил по военным тропам. За два перехода до Адрианополя случилась беда. В суматохе верблюда угнали вместе с приставленным к нему денщиком. Даль горевал: «Я осиротел с утратою своих записок: о чемоданах с одежей мы мало заботились. Беседа с солдатами всех местностей широкой Руси доставила мне обильные запасы для изучения языка, и все это погибло».

Через неделю казаки вызволили верблюда из турецкого плена. Денщик пропал без вести, а записки с далевскими тетрадями остались нетронутыми и вернулись к владельцу.

И после войны судьба продолжала со странной настойчивостью сталкивать Даля с горбатыми животными.

Однажды во время степной экспедиции какой-то киргиз хотел подарить ему верблюда из своего табуна — Даль насилу отбрехался.

А в Малороссии Даль сам пытался описать виденную им повозку: «Что за потешные снаряды для езды!.. Тут рыдван или колымага, с виду верблюд, по походке черепаха». О встречах Даля с черепахами, впрочем, не сообщалось.

Инженер

Даль надеялся вернуться из турецкого похода и отдохнуть, но не вышло. Весной 1831 года его корпус отправили в Польшу — подавлять мятеж. «Не слезая с лошадей по пяти ночей сряду», солдаты добрались до фронта. Во время польской кампании Далю выпал случай показать другой свой удивительный талант.

Поляки прижали корпус генерала Ридигера к полноводной реке Висле. Силы были неравны, но неприятель заблаговременно сжег мост. Инженера, способного навести переправу, в корпусе не было, и Далю пришлось взять отступление на себя.

Вокруг заброшенного винокуренного завода медик нашел несколько бочек, сошедших за понтоны, взял якорные канаты и соорудил из них временный, но достаточный для перехода мост. За солдатами через переправу последовали рабочие во главе с Далем.

Отряд повстанцев наконец прорвался к реке, поскакал в погоню и добрался уже до середины моста. Даль развернулся и рубанул топором по канату. Поляки попадали в воду, самодельную переправу унесло течением, а Даль под выстрелами доплыл до своих.

В 1883 году уже отставной лейтенант Даль выпустил брошюру с описанием своего подвига, сопроводив суворовским эпиграфом: «Сегодня счастье, завтра счастье — помилуй бог! Надобно сколько-нибудь и ума».

Вишенка на торте этой истории с мостом: Даля за инициативность едва не наказали. Зато император Николай I, узнав о подвиге, наградил врача-инженера боевым Владимирским крестом с бриллиантами и бантом.

Экстремист

Даль не только совершал подвиги и собирал знаменитый словарь живого великорусского языка, но и оказывался по ту сторону закона. В 1823 году мичман Даль попал под суд за сочинение пасквилей. Речь шла о нескольких шутливых, легкомысленных и довольно нескладных стихотворениях, которые на беду задели честь командующего Черноморским флотом Алексея Грейга. Даль обозвал его «сбродом, носящим флотский мундир», да еще и оскорбил его гражданскую жену Юлию Кульчинскую.

Без суда и следствия полиция учинила в квартире Даля обыск, нашла улики, полгода мичман провел за решеткой. В конце концов дело замяли, а Даля перевели служить на Балтику.

В 2010 году Даль снова оказался под судом — но на этот раз за слова, которых он, кажется, даже не писал. Ленинский районный суд Оренбурга включил в «Федеральный список экстремистских материалов» под номером 1494 брошюру В.И. Даля «Записки о ритуальных убийствах».

Куда любопытнее полное название запрещенной брошюры: «Разыскание о убиении евреями христианских младенцев и употреблении крови их».

Небрежную компиляцию немецких и польских антисемитских легенд, напечатанную в 1844 году по приказу МВД, часто приписывают Далю. Достоверных доказательств его авторства нет, но дело сделано — Даль стал не только лексикографом и фольклористом, но еще и экстремистом.