Дикие девочки: панк, мизантропия, БДСМ, терроризм «женской» литературы

Французская постструктуралистка Элен Сиксу называла подобных им La Genet — в честь писателя, святого и вора Жана Жене, познававшего святость через распутство, однополую любовь, загаженные матрасы и череду тюремных камер. Но еще она заигрывала со словосочетанием La Jeune Née — новорожденная женщина. Женщина, сбросившая с капитанского мостика все, что было дорого ХХ веку.

Анна Каван, Британия, 1901–1968

В 1964 Британия проводила ежегодную регистрацию героиновых наркоманов. В том году в список попала и Анна Каван. Тем не менее ее внешность и поведение никак не вяжутся с представлением о типичном наркомане-аутсайдере: Каван всегда была опрятно одета, и ни один платиновый волосок не выбивался из прически. Можно сказать, писательница была астральным близнецом Уильяма Берроуза, десятилетиями употреблявшего героин и при этом прожившего до глубокой старости, оставшись при накрахмаленной рубашке и хорошем пиджаке.

Героин был ее любовником, защитным талисманом, инсулином для диабетика. Свой неизменный шприц она называла «базука», а чистый продукт ей поставлял сбежавший от преследования нацистов еврей, бывший ее личным психоаналитиком.

В 1968 году в стране было зарегистрировано 4584 случая суицида, в этот список Каван не попала, но сцена с лежащей на полу писательницей со шприцом в руке и головой, запрокинутой на лакированный ларец для героина, никак не походила на официальный диагноз «сердечная недостаточность». Скорее, намеренная передозировка.

Книги

Неудивительно, целое поголовье критиков считают, что наркотическая зависимость — та единая призма, через которую можно рассматривать ее прозу как своего рода криптограммы, в которых таится нужный ключик к шифру текстов.

К примеру, в ее дневниках и нескольких рассказах героиню зовут Н (heroine): если этого вовремя не считать, вы получите разухабистый рассказ — будто проморгаете тайный ход в готическом особняке. Даже самый знаменитый роман Каван «Лед» можно рассматривать как клай-фай о мире, покрытом ледовитой корочкой. В то же время колючие постчеловеческие пейзажи «Льда» — не условность антиутопии, а скорее топография психики героинового наркомана.

Еще один шедевр — «Механизмы в голове» — своего рода экскурсия в швейцарскую психиатрическую клинику (где лежала сама Каван), вводящая в уродливое царство манекенов-пациентов и людей с затемненными лицами. И вот в такие моменты рассказ заканчивается удивительно неожиданно и удивительно вовремя, оставляя читателя с проступающей сквозь страницы выпуклой тьмой и выкачанным из нее воздухом.

Энн Квин, Британия, 1936–1973

Есть такой вид пауков, чей узор на брюшке копирует узор крыльев бабочек — это камуфляж умиротворенности, скрывающий потенциальную опасность. Примерно такой же была и Квин: тихоня-бухгалтерша, со временем соскользнувшая в долгий наркотический трип. Она знала, что ничего важного уже нет и оставшееся время нужно провести в развлечениях и путешествиях, бездельничая и выкидывая фортели.

Так она и сделала: колесила по Америке и Мексике с поэтом Робертом Крили, изучала мескалиновые мифы южноамериканских индейцев, закидывалась кислотой и впитывала то, что осталось от поколения битников.

О том, как Энн Квин собирается покончить с собой, она знала за семь лет до смерти и подробно изложила план в романе Three. Там ее героиня, подобно самой писательнице, ранним утром спрыгивает с мола в море, что лижет берега Брайтона, и больше никогда не возвращается.

Квин умерла почти незаметно, собственно, такой же незаметной оставалось и ее литературное наследие, которое переоткрыли только лет десять назад. Меж тем Квин — это обманчиво тихий подвальный классик, незаметно поджигающий пороховые бочки под основанием литературной сцены.

Книги

В мире британской литературы первая строчка ее романа Berg считается наиболее узнаваемой (во всяком случае, так единодушно пишут критики):

«Мужчина по имени Берг, который изменил имя на Грег, пришел в прибрежный город, намереваясь убить своего отца».

В двух словах Berg — перекрученный на манер Беккета миф об Эдипе с безумным потоком сознания главного героя, ненавидящего своего отца, его любовницу и их куклу для чревовещания (здесь она тоже полноправный персонаж).

Есть у Квин не менее жуткий роман Passages. Двое ненадежных рассказчиков затеяли повествование в четыре руки: безымянная женщина (пишущая о себе в первом и третьем лице) и столь же безымянный герой ведут травелог, описывают свои сны, тяготы совместного проживания в отеле и вместе с тем невозможность расставания. Не совсем понятно, дневники ли это двух людей или все же одного сумасшедшего.

Чуть позже текст — стилистически напоминающий то опыты неоэкспрессиониста Арно Шмидта, то метод нарезок Уильяма Берроуза и роман Blood Oranges Джона Хоукса вместе взятые — расщепляется подобно сознанию героев, а закольцованная дорога будет вести их (его? ее?) к одному и тому же месту.

В прозе Квин «человек безумный» в моменты отчаяния всегда протягивает руку «человеку разумному». Там человек и его сознание вроде как занимают центральное место, но в то же время ровным счетом ничего не значат. Старик, богомол, ставни, граненые стаканы в баре — все размещаются на одной онтологической плоскости. Солнце в пыли, пыль в солнце. Между ними люди. И все они одиноки.

Валери Соланас, США, 1936–1988

Валери Соланас была существом редкой злокозненности, эдакий Третий рейх в одном лице, мечтающий выкосить все мужское население. Это она стреляла в Энди Уорхола — всего лишь потому, что он перестал брать трубки и якобы украл ее пьесу «Засунь себе в задницу!».

Сумасшедшая, закрутившая пулю рикошетом так, что Уорхолу прошило два легких, кишечник, селезенку и пищевод, Соланас была изрядно побита жизнью. Ее насиловал отец-бармен, в 15 лет она родила первого ребенка, которого выдавала за сестру, в 16 — второго. Многие творцы, тот же Уорхол, жили в бедности, но Соланас обитала в запредельном мире, о котором этот художник и не слыхивал. Она работала то официанткой, то проституткой, ютилась в гадюшниках для бездомных, где, предположительно, и написала свирепые, до сих пор не растерявшие яду тексты второй волны феминизма.

Когда ее спросили, зачем она стреляла в Уорхола, она ответила: «Читайте мой манифест. Он объяснит, что я такое». Видимо, никто так и не удосужился этого сделать, ведь все газеты ошибочно писали: «Актриса стреляла в Энди Уорхола». Актриса, ага.

Книги

Свой безумный магнум опус SCUM Manifesto (SCUM — Society for Cutting Up Men, или Обще­ство уничтожения мужчин) Валери продавала на улицах Нью-Йорка за доллар женщинам, и за два — мужчинам. Последнее особо забавно, ведь почти пятьдесят страниц текста предлагали перебить всех, у кого между ног болтается фаллос.

Кроме того, Соланас настаивала на упразднении денежной системы и правительственном перевороте.

Предполагают, что забавно-макабрическую манеру она заимствовала у памфлета Свифта «Скромное предложение», где ирландским беднякам предлагают продавать своих малышей толстосумам в пищу — ну, или нет. В каком-то смысле этот визионерский и будто бы написанный инопланетным гостем текст опередил свое время, но был сплюснут до спорадического плода «очередной безумицы». Ничего, еще пару веков — и мужчин и вправду закабалят, а зловещий смех Соланас достанет нас из преисподней.

Кэти Акер, США, 1947–1997

Жизнь Кэти Акер была настоящим мифотворчеством. Она знала тысячи людей: философов, престарелых див, престидижитаторов, шизофреников, татуировщиков, байкеров, видных и не очень писателей, знатных редакторов, семиотиков — с большинством из них она спала.

Описать ее петляющий жизненный путь непросто: она играла в шахматы с золотцем британской литературы Салманом Рушди и работала в секс-шоу на 42-й улице Нью-Йорка. Она была ученицей левака Герберта Маркузе и обособленной от академических институций радикальной панк-поэтессой.

Где-то между 1990-м и 1996-м у нее появилась татуировка в стиле Эда Харди: змееподобная рыба, в нижней части превращающаяся в холеную птицу. Как бы банально это ни звучало, но Акер была таким же существом — непрестанно перетекающим из крайности в крайность, упорствующая в своей нецелостности и разрозненности.

А теперь прошло больше двадцати лет с тех пор, как ее развеянный прах начал свое паломничество по земному шарику из прибрежного парка Форт Фанстон, близ Сан-Франциско. Интересно, где она теперь. Кто знает судьбу своих костей?

Книги

Без преувеличения Акер — первая постмодернистка, которая задала причудливый вектор письма нашего столетия. А когда русло текста исчерпано, поставила ребром вопрос о плагиате. Дело в том, что от одной книги к другой Акер берет одни и те же магистральные темы (насилие над телом и языком, самоубийство матери) и помещает их в «сворованные» декорации Джона Китса или Раймона Русселя с Пьером Гийотой. Помимо разрозненности повествовательных техник Акер еще могла утрамбовать в одну книгу все «низкие» жанры вроде детектива, научной фантастики или кибер-панка, деконструируя их в большой стиль.

Только вот с читателем здесь не церемонятся: вставляют спички между век и заставляют смотреть на изобретение человеческого уродства в плотском экстазе: бесконечные сношения, реки молофьи, оккупацию тела и языка. Во многом Акер предвосхитила то, о чем начал писать Джорджо Агамбен в своей работе о незащищенности голого тела перед идеологией и Ахилл Мбембе в концепции некрополитики. Ее тексты пытаются укрыться от сексуального насилия в соитии — словно пытаются забыться в сладостных конвульсиях у горы покореженных тел.

Габриэль Витткоп, Франция, 1920–2002

Витткоп осквернила не одну святую святых, которую она называла «святилище испражнений»: она писала о некрофилии, монструозности беременности, киднеппинге и о детях — точнее, об их останках. Если верить ее текстам — она всегда ненавидела человечество и даже в самых милых ее представителях видела лишь червивое мясо.

Ее любовная история могла бы стать сценарием фильмов Томаса Харлана или Роберта Крамера, снимавших неудобные картины о нацистах. Во время оккупации Франции Габриэль (тогда еще урожденная Менардо) укрыла дезертира Юстаса Витткопа, окутанного величием свастики и схожим темпераментом. Несмотря на 20-летнюю разницу в возрасте и гомосексуальность партнера, они поженились и слились в нетленном венчике мизантропии.

Умерла Витткоп тоже ненавидя — за два дня до Рождества, которое люто презирала, она, подобно великим арийцам, приняла цианистый калий и ушла из этого мира свободной.

Книги

Во всех книгах Витткоп совокупление, зачатие и разложение спутываются в неделимый клубок. Больше всего чтение ее работ напоминает горячечный сон — что-то подобное испытывают при медленном угасании от какого-нибудь экзотического недуга вроде лихорадки денге или малярии. Такое сравнение навязывается само собой, даже если не принимать во внимание, что большинство ее героев — опиумных наркоманов или элегантных джентльменов — находят смерть у водопада Lata Iskandar или в зарослях Борнео — как это было в рассказе из сборника «Образцовая смерть» и романе «Белые раджи».

Другие персонажи, из сборника «Сон разума», помеченные тавром меланхоличного Сатурна, восхищаются красотой карликов, гипертрихозом и микроцефалией.

Или вот: со всех сторон приличный буржуа никак не может избавиться от фантазма о своей тете по прозвищу Паучиха и ее надутого живота — и забивает свою беременную жену тростью в кинотеатре. К слову, при большом желании Витткоп можно рассматривать и через призму фрейдистов, и через постколониальную теорию, но лучше просто наслаждаться высотой шизофрении ее рассказов.

Моник Виттиг, Франция, 1935–2003

Радикальная феминистка Моник Виттиг считала, что женщиной не рождаются, а становятся в силу политики гетеросексуального общества. По ее мнению, только лесбиянки неспособны быть женщинами, ведь именно им удается перестать ею быть, сбросив ярмо патриархальной власти.

Вообще понятие «женщина» казалось ей варваризмом — паразитом, прицепившимся к первичному языку. Язык необходимо взломать и наконец-таки выжечь вирус гендерного деления. То же касалось и дихотомии текстов, ведь у письма нет половой принадлежности, гениталий, и, в конце концов, «литература — это не физиологические выделения», как метко заметила близкая подруга Виттиг Сюзетт Робишон.

Говорят, Виттиг была слишком агрессивна для мелкотравчатых французских феминисток. Но вместе с тем она была флагманом, к которому они тянулись. Она поливала свинцом ригидные социальные институты во имя сексуальных меньшинств, и, простите, «женщин». Именно она стала инициатором создания организации «Гуин Руж» (в переводе «Красные суки»), сотрудничала с феминистками Симоной де Бовуар и Натали Саррот. А позже уехала к более прогрессивным коллегам по цеху в США, где кидаться томиками обличительных текстов в людей с кругозором лемминга казалось несколько продуктивнее.

Книги

«Лесбийское тело» — роман, по праву окрещенный самым радикальным среди феминистских, — это странная поэма в прозе. В нем тело лесбиянки — форма, заново изобретающая самое себя.

Строго говоря, это конспект анатома, описывающий в мельчайших подробностях лодыжки или заштрихованный пурпур половых губ — то самое познание письма, нового лесбийского языка через телесность, как это описывала Элен Сиксу в эссе «Хохот медузы».

Другой доступный на русском роман «Вергилий, нет!» — забавная квир-реконструкция «Божественной комедии». Там сама Виттиг вместе с проводницей Манастабаль пробирается сквозь круги ада и чистилище к раю, в котором херувимы готовы раструбить о рождении нового лесбийского создания. Кроме того, тут есть инфернальные мужчины-оккупанты и зашуганные ими женщины, которым вбили в голову, что лесбиянка — это презренный зверь с гигантским клитором, чешуей и шерстью.

Теренс Селерс, США, 1952–2016

Писательница и строгая госпожа-доминатрикс Теренс Селлерс любила горчичные двубортные костюмы, ботинки топорнее Martens и макияж в стиле Клауса Номи. Как вы поняли, Селлерс была соединена одной пуповиной с Мазохом и маркизом де Садом.

Подвал ее дома был потаенной кельей, где она поклонялась тотемам фетиша и отдавливала 15-сантиметровой подошвой мошонку клиентам.

Еще она дружила с Уильямом Берроузом, Дженезисом Пи-Орриджем из Psychic TV, Кэти Акер и другими искушенными забулдыгами нижнего Манхэттена. А в свободное время изучала оккультизм, психоанализ и криминальную психологию, которые тугим узлом завязывались в ее БДСМ-романах и учебниках гротескной сексуальной науки.

Книги

Терренс считала, что эстетика БДСМ во многом вытекает из биовласти нацистов с их пикантным облачением: кожаные плащи, ошейники с железным крестом и лихо сдвинутые на лоб фуражки. В подтверждение самый ее знаменитый роман The Correct Sadist рассказывает о фетишистских практиках и перверсиях не как об особом искусстве (хотя и это тоже), но как о специфическом психопатическом состоянии, окольцованном тисками власти и подчинения. Ее героиня Анджела Стерн, недолюбленная сухарями-родителями, цепляется за спасительный томик де Сада и в самом сердце католической церкви решает служить на благо сексуального потребления США. Точь-в-точь как Селлерс.