Женский секс-арт в эпоху нового пуританства: 7 русских художниц — о телесности в своем творчестве

Несмотря на то, что около 70 % дипломов бакалавра и магистра искусств в США получают женщины, в штате работающих художников их доля составляет только 46 %. 96,1 % работ, уходящих с молотка, принадлежат мужчинам. А в 0,03 % аукционного рынка, где сосредоточен 41 % всей прибыли, нет ни одной женщины.  Среди ныне живущих авторов, выставляющихся в галереях Европы и Северной Америки, женщин всего 13,7 %, а в списке 100 самых продаваемых художников год назад их было только пять. Профессия всё еще остается преимущественно мужской.

Между тем мир переживает четвертую волну феминизма, главной действующей силой которой стал интернет. Это позволило быстро набрать обороты таким движениям, как #MeToo, #Янебоюсьсказать или Slutwalk. Последнее борется с привычным образом мышления и стереотипами виктимблейминга и слатшейминга, порождающими сексуальное насилие. Всё популярнее становятся идеи бодипозитива — движения, призывающего людей любой внешности и комплекции принимать себя, свое тело и уважительно относиться к особенностям других.

Когда в связи с этим Facebook, Instagram и Tumblr ввели запреты на публикацию ню, прежде всего женского, по миру прокатилась волна многочисленных протестов, но ни один из них ситуацию не изменил.

Борьба с сексуализацией и объективизацией дала обратный результат: феминистки отстаивали право женщин распоряжаться собственным телом — но оно снова стало рассматриваться как нечто постыдное и эротизированное.

Даже если речь идет о произведении искусства. Даже — или тем более? — если оно создано женщиной.

Как репрезентировать свое отнюдь не пуританское творчество в эпоху нового пуританства и пережить многочисленные запреты? Нужна ли обязательная цензура в сети? Мы поговорили об этом с русскими художницами, в творчестве которых темы секса, чувственности и телесности занимают важное место.

Мария Сельцова,

окончила Государственный университет управления и Московский гуманитарный университет. Участвовала в международных выставках. Основала просветительский проект CU46 для поддержки молодых секс-художников. Пишет картины во время мастурбации

Я была первой, кто начал употреблять термин sexual art. До этого никто не давал определения тому, что делали Кароли Шнееман, Ханна Вилке, Ана Мендьета. Было эротическое искусство, которое возбуждает, — и было art no safe for view, например изображение насилия, военных действий, органов, крови, спермы.

Секс-арт я определяю как исследование тела, гендерной принадлежности, сексуальности и энергии, исходящей от человека, — женской, мужской или квир — через искусство.

Я стала художницей три года назад, после того как упала с байка, поскользнувшись на разлитой на дороге краске. Помню, она была синего цвета. Я тогда чуть не лишилась правой руки и пообещала себе и вселенной, что если всё обойдется, то стану более чувствительной, буду следовать знакам. Меня спасли — и я начала учиться живописи.

Через год я переехала в Барселону. Это очень феминистическое место: здесь женщины борются за свои права с применением силы, агрессии — такие приемы кажутся мне абсурдом. У нас есть своя энергия, отличная от мужской, и использовать ее надо по-другому. Сейчас я вышла на тот уровень, когда могу просто улыбнуться, выпустить сексуальную энергию — и получить то, что мне нужно. Это намного быстрее и эффективнее, чем добиваться чего-то силой, как мужчины.

Раньше я пыталась подавлять свою энергию, постоянно доказывала, что я чего-то стою. А нужно было принять себя.

Вдохновение обычно приходит ночью. У меня начинает болеть голова, я не могу спать и потом как будто падаю и смотрю на себя с высоты. В тот раз мне представился такой образ: я пишу картины — а внутри меня что-то вибрирует, вызывает возбуждение и сексуальное удовлетворение. Решила проверить, делал ли это кто-нибудь до меня, — и выяснила, что нет.

Я нашла специальный клиторальный стимулятор, который крепится на ремешках, — удобно, потому что руки остаются свободны. Мои друзья помогли мне организовать съемки в заброшенном помещении на Патриарших прудах.

Во время создания картин со мной находились три девочки: продюсер, режиссер и фотограф, — но никакого стеснения не было, хотя я действительно занималась мастурбацией, испытывала оргазмы.

Все мои творческие способности обострились до предела: я как будто погрузилась в глубокую медитацию, мне было хорошо.

Проект, который я назвала Love Yourself, включает в себя картины, написанные маслом, семиминутный ролик и фотографии процесса — их мы показываем каждый раз, когда я где-либо выставляюсь. Он посвящен не только женщинам — я поддерживаю и ЛГБТК-культуру, тех, кто пытается ужиться в собственном теле. Потому что это тяжело — с детства чувствовать, что отличаешься от остальных, что у тебя проблемы с внешностью или ты ведешь себя не так, как другие считают нужным.

Меня пригласили принять участие в выставке в Лондоне. Многим понравилось, но пришла пара кураторов, которые закатывали глаза и говорили: «О боги! Что ты делаешь? Твой проект чистой воды порнография!» Это был провал.

После выставки я месяц лежала пластом дома у мамы в Ульяновске. Проект отнял у меня столько сил, я так старалась, чтобы мое творческое высказывание получилось максимально искренним, и не просто ради перформанса или славы, а чтобы женщины себя приняли. И меня не поняли!

Я посылала этот проект на многие фестивали, постоянно общалась с галеристами, но продолжала получать отказы. Слишком провокационно. Порнография. Ты же мастурбируешь! Но там нет гениталий! Да, голая грудь — но кого сейчас сиськами удивишь? Сами картины ведь абстрактные! А вы попробуйте себя пересилить и сделать то же!

Мне предлагали выставлять мои работы без видео и фотографий, но я не соглашалась. Весь смысл в том, что на мне был клиторальный стимулятор, что я писала картины обнаженная. Даже без видеоряда эта энергия всё равно считывается, но мне важно, чтобы человек покупал не просто абстракцию, которая взбрела мне в голову, а произведение целиком и видел весь творческий процесс.

Была у проекта, как следует из его названия, и другая важная задача — заявить, что онанировать, получать удовольствие, испытывать оргазм — нормально. В России эта тема табуирована.

У меня ушел год на то, чтобы научиться не краснеть при словах: «Я мастурбирую, когда пишу картины».

Я либо вообще никому не показывала видео, либо каждый раз во время демонстрации отворачивалась и отходила. Это всё паттерны поведения, унаследованные из Советского Союза. В СССР «секса не было», а сексуальная революция нас так и не настигла.

В США она произошла потому, что в этой стране религия не пустила такие глубокие корни, как, например, католицизм в Европе. Там всё держалось на американской мечте, на деньгах, а не на христианских постулатах. Подавляющее большинство художниц, о которых я пишу в аккаунте CU46, — американки, начавшие творить в 70-х. Это всё очень долго подавлялось, женское тело подвергалось сексуализации и объективизации.

И сейчас, когда феминистическое движение в мире снова набрало силу, мужчины испугались, что могут лишиться власти. На примере своих отношений я вижу, насколько партнер зависит от моей вагины, не психологически — энергетически. То же самое можно сказать о взаимоотношениях полов в целом. С таким страхом я и связываю пуританские запреты на публикацию фотографий обнаженного женского тела. Кто-то наверху понял, что что-то зреет и этого нельзя допустить.

Алёна Агаджикова,

фотографка, журналистка, медиахудожница

Год назад мы с моим любимым ехали в купе вдвоем. Нас охватила страсть, и нам захотелось потрахаться. На двери было большое зеркало. Я села на стол и, пока он делал мне куннилингус, решила, что нужно создать портрет. Получилась по-настоящему иконографичная работа: я в позе распятия, и он внизу, обхватывает меня руками.

Но я понимала, что самой фотографии маловато — необходимо было ее дополнить. Я напечатала снимок в крупном формате, нанесла на черный холст, заказала нарочито помпезную, китчевую раму. Потом мне пришла в голову мысль ее освятить.

И когда мы занимались сексом, мой партнер много раз кончал на нее, а я после минета выплевывала на раму сперму.

Еще на ней есть моя менструальная кровь — многократное освящение. Теперь я жду своей персональной выставки «Новое крещение», чтобы, подобно Малевичу, водрузить ее в угол, как икону.

У меня как у художницы, активистки, социальной исследовательницы есть несколько направлений деятельности. Репрезентация чувственности, обнаженного тела и борьба за то, чтобы оно воспринималось легитимно, только одно из них.

Когда мы работаем с темой секса в России, то знаем, что столкнемся с негативом. В московских галереях не принимают снимки с соска́ми, не говоря уже про изображения других частей тела. Сейчас я твердо убеждена, что секс и голое тело — это естественно. Все, кто утверждают обратное, лжецы и лицемеры.

В нашей стране двоемыслящее общество: оно любит трахаться, смотреть порнуху с изнасилованиями — но при этом будет осуждать соски́ и небритые подмышки — потому что надо выглядеть прилично!

Я снимаю людей во время, после секса, но меня интересует не половой акт как таковой, а скорее чувственные переживания.

Например, на одном из моих снимков на уже обмякшем после соития члене болтается презерватив, похожий на пожухлый осенний листок, — абсолютно пейзажная история.

А есть фото моего бывшего молодого человека, где видно только его плечо с веснушками и красными следами ногтей, которые оставила я. И эта работа мне кажется очень личной, интимной, суперэротизированной и уязвимой — потому что я помню эти веснушки на плечах, эти чувства.

Я начала с того, что фотографировала других людей обнаженными и успешно показывала снимки в инстаграме и в тамблере. Для меня стали большим потрясением законы FOSTA-SESTA в США, из-за которых повыпиливали весь контент с женскими соска́ми и задницами (притом мужские остались нетронутыми), любые упоминания о сексе, селфхарме, психоактивистские посты.

Площадок, на которых можно показывать свои фотографии, если ты работаешь с обнаженным телом, практически не осталось. Я вижу в этом подвох. При таком количестве порносайтов художники больше не могут публиковать свои работы, вести межнациональный диалог. Странно и вредно запрещать какую-либо визуальную и текстовую информацию, тем более когда речь идет о частях тела, которые есть у всех.

Меня возмущает, что мне приходится прикрывать соски́ в инстаграме, что я вынуждена цензурировать себя, чтобы репрезентировать свои работы. В случае бана у меня такой возможности не будет — я потеряю подписчиков.

Необходимо показывать самые разные неотретушированные обнаженные тела, для того чтобы люди переставали комплексовать и поняли, что целлюлит, складки — это нормально. В первую очередь такое искусство адресовано женщинам, испытывающим больший прессинг со стороны общества, которое диктует, как они должны выглядеть.

Гейл Дайнс сказала: «Если завтра женщины проснутся и решат, что им действительно нравится собственное тело, только подумайте, сколько отраслей промышленности обанкротится». Задача искусства — деконструировать миф о красоте, помогать людям принимать себя.

Я набрала больше 20 килограммов, когда употребляла антидепрессанты. Чтобы подружиться с телом, принимать его и не отворачиваться от зеркала, я сделала акцент на автопортреты. Заставляла себя смотреть на складки, на живот — и осознавать, что это мое тело, с ним надо дружить. Когда ты свободен физически, когда не боишься показывать свою внешнюю оболочку — появляется свобода внутренняя.

Мужчины находятся в привилегированном положении, потому что их тело, в отличие от нашего, не сексуализировано и никогда не было табуировано, связано с пороками: вид плоской груди, неэрегированного члена, распятый Христос — первородная достойная телесность. Женское тело — это искушение.

Вид голого Олега Кулика, размахивающего писькой и лающего по-собачьи, своей «голостью» не возбуждал.

Если мы представим на его месте женщину, которая, даже ни на кого не бросаясь, будет на четвереньках перемещаться с обнаженной грудью и гениталиями, — ее поведение вызовет у нас резкое осуждение, насмешку: мы решим, что она шлюха, а всё происходящее — дешевая попытка провокации. Сам факт женской наготы — это уже свидетельство вины, и дальше заглянуть сложнее.

Я бы хотела, чтобы мы в сексуализации, как и в любой другой сфере, пришли к равноправию. Это борьба не только художниц, но и женщин во всём мире. Наша нагота остается манифестом. И нам по-прежнему надо защищать свое право на соски́.

Варвара Гранкова,

училась в Национальном институте дизайна, на курсах в «Простой школе», «Азбуке Морзе», студии Bang! Bang!. Посещала свободные мастерские в ММoМА, где прошла ее первая выставка «Ненасилие». Участница женской перформативной группы «Рой». Резидентка студий на «Винзаводе»

Есть мнение, что если художнику нечего сказать, то он изображает секс. Хотя сейчас этим уже никого не шокируешь, такой проект всё равно гарантированно привлечет внимание. Я ищу обходные пути.

Через свои работы я пытаюсь транслировать философию ненасилия, которая была сформулирована еще Ганди, но в более широком и современном смысле. Меня волнует тема экологичных отношений, а начинать выстраивать их следует с изучения травм. Если я работаю с проблемой насилия или чувства вины, то всегда фокусируюсь на поиске решения, на том, какой путь исцеления мы можем выбрать.

В проекте «Ненасилие» я использую изображения обнаженного тела в первую очередь потому, что говорю о вербальных истязаниях и шрамах, которые они оставляют на теле. Мне интересно исследовать эту связь. Сначала я беседую с человеком, выясняю, какие слова причинили ему боль. Спрашиваю, где в теле отзывается та или иная фраза. Часто люди говорят, что физически чувствуют блок в определенном месте.

Например, слова «сама родила — сама и выкручивайся», конечно, откликаются на уровне матки — и я снимаю нижнюю часть живота, лобок.

Не потому, что это сексуально, а потому, что здесь находится невидимый (а иногда и вполне осязаемый, после кесарева сечения) шрам.

Я исхожу из запроса человека и никогда не принуждаю, не упрашиваю его раздеться во что бы то ни стало. У меня нет цели показать именно голое тело — скорее, оно выступает как форма, как объект, который я исследую в контексте травмы. Одежда, как социальная конструкция — стыд, красота, эстетика, — в этом случае была бы неуместна и отвлекала бы от темы насилия как такового.

После того как изображения голого тела попали под запрет, из моего аккаунта удалили несколько фотографий, хотя я бы не сказала, что они сексуальные: соски́ замазаны, половых органов не видно. На одной не было ничего, кроме лобковых волос, но ее всё равно забанили.

Сейчас в сети и на классических живописных полотнах соски́ замазывают. Получается диссонанс: с одной стороны — запрет порнографии, с другой — повсеместное использование гиперсексуализированных женских образов.

Кормить грудью на публике — стыдно и неприлично, а устанавливать огромные билборды с изображением женского тела в прозрачном белье — в порядке вещей.

Нет последовательности, но есть условные нормативы. Публиковать снимки с обнаженными женщинами нельзя. Но можно — если они сексуальны и красивы. Это вызывает отторжение собственного тела.

В аккаунте «Ненасилие» я критикую такой подход. Герои моих фотографий выглядят «неидеально»: у них видны растяжки, шрамы, отросшие после бритья волоски. Настоящие тела настоящих людей. Многие, особенно женщины, пишут: как можно?! Сходите на эпиляцию, отсосите жир, замажьте рубцы! Диссонанс вызывает не нагота, а несовершенство тела.

Ильмира Болотян,

художница, куратор. Кандидат филологических наук. Училась в МПГУ, Институте современного искусства «База» и «Свободных мастерских» при ММСИ. Сооснователь АРТ-центра «Красный». C 2016 года работает в научном отделе Музея современного искусства «Гараж». Участница выставок в России и за рубежом

В своей художественной практике я интересуюсь темами телесности и репрезентации образа женского в искусстве и массовой культуре. Во-первых, я сама отношу себя к этому гендеру; во-вторых, через изучение подобных проблем и через тестирование различных женских практик я узнаю что-то большее о тех, кого называют «женщинами».

В проекте «Свидание в музее» я изучала особенности поведения мужчин на сайтах знакомств. Никаких выводов нет — есть образы, которые я представила в виде графики, выполненной в жанре ботанической иллюстрации, и документация, созданная Марьяной Карышевой.

Сейчас в проекте «Нематериальный труд» (вместе с куратором Оксаной Поляковой мы покажем его осенью в ММСИ) я изучаю женские сообщества, стихийно складывающиеся вокруг какого-нибудь тренера или практики (фитоняшки, содержанки, модели, худеющие, сторонники пластической хирургии и уколов красоты и т. п.), и их идеалы телесности, женственности и сексуальности. Выводов тоже не будет — только ряд портретов, обобщенных и собирательных, потому что большая часть участников пожелала бы остаться анонимными.

В моих проектах я рассказываю не о собственных внутренних проблемах, но о различных кризисах, которые есть в жизни любого человека, в том числе и художника. В частности, когда мне исполнилось 36 лет, меня накрыл кризис среднего возраста. Я поняла, что закончился целый этап жизни и начинается что-то другое: бытует мнение, что до 35 ты еще молодой художник, а после — уже нет, и этот стереотип повлиял на меня. Так я решила заняться новым проектом, и мое внимание привлек образ взрослой женщины в культуре и искусстве.

Как правило, сами женщины в разных сообществах выбирают в качестве эталонного сексуализированный образ — то есть готовы себя объективизировать, им нравится казаться желанными и раскованными, привлекательными для мужчин. Также это свидетельствует о том, что женщине важно иметь социально приемлемую и одобряемую обществом внешность. Например, не во всех культурах в почете короткие стрижки — такая черта считается неженственной и отталкивающей.

В объективизации я вижу не только зло. Так, без нее не существует секса.

Вспомните себя во время полового акта: там чистая объективизация, причем обоюдная. Однако это не значит, что ее нужно пропагандировать в рекламе и массовой культуре.

У меня нет цели что-то кому-то доказать — скорее, я исследую женщин и через творчество обращаюсь к ним, прежде всего к самой себе и близким подругам. Я даже не имею в виду мужчину-зрителя, когда занимаюсь своими проектами. Как это потом интерпретируется и воспринимается — другой вопрос.

Искусство нужно для того, чтобы сделать невидимое видимым. Чтобы очевидное, но незамечаемое вынести на поверхность: «Мы все об этом знаем, но вот так о нем пока никто не говорил». Еще мне очень важно создать конфликт, когда зритель не понимает, как ему относиться к тому или иному явлению. Почти все мои работы выполнены так, что ты смотришь и не знаешь, плакать тебе или смеяться. Это мой любимый эффект — способ взглянуть на обыденные вещи иначе.

Тема голого тела присутствовала в искусстве во все времена, я бы не сказала, что его стало больше или меньше, но в какой-то момент, не так давно, женщинам разрешили писать обнаженную натуру. И конечно, традиция изображения нагих людей в женском искусстве возникла гораздо позже, чем в мужском. При этом там есть как вполне обычные явления, вроде академического рисунка, так и, например, открытия американских художниц-феминисток 1970-х годов. Джуди Чикаго и другие разрабатывали тогда «центральные образы», противопоставляя их фаллическим. Естественно, в ХХ—XXI веках взгляд на тело не такой клишированный, каким он был во времена академического искусства, когда все следовали канону. Сейчас каждый творит в меру своей испорченности, под которой я понимаю определенную смелость: насколько глубоко человек готов заглянуть в такую непростую тему, как телесность и нагота, и честно показать то, что увидел и почувствовал.

Я не считаю использование сексуальных мотивов в искусстве спекуляцией — хотя бы потому, что продавать эти работы очень сложно. Прославиться? Тоже сомнительная выгода. На мой взгляд, если художник занимается такой сложной темой, значит он просто не может этого не делать.

Быть мужчиной-художником гораздо легче и выгоднее: они намного быстрее продвигаются в профессии и почему-то часто выглядят ярче женщин, занимающихся искусством. Я бы хотела, чтобы ситуация изменилась. Это произойдет, если художницы осознанно начнут выстраивать свой бренд, не только творческую практику, но и общественную деятельность таким образом, чтобы привлекать к себе внимание. Необходим яркий публичный образ, они должны не бояться выступать, транслировать свое видение искусства и отстаивать его. Тогда у нас будет баланс.

Маруся Борисова-Севастьянова,

окончила Национальный институт моды в Москве и резиденцию School of Visual Arts в Нью-Йорке. Работала редактором моды в Esquire и Vogue. Помимо живописи, занимается созданием коммерческих арт-инсталляций и оформлением витрин. Пишет картины обнаженная

Почему я пишу картины обнаженная? Потому что иногда я хожу голая по дому, сплю голая, готовлю голая — так же, как все. Это удобно и приятно. Важнее другое — насколько я обнажена эмоционально в процессе творчества. Физическая нагота лишь отчасти способствует большей откровенности, но она не обязательна.

Я практически не использую сексуальные мотивы в работе, если речь идет о фигуративном изображении полового акта или связанных с ним символов. У меня и так всё чрезмерно — цвета, материалы, образность. Уверена, что не это привлекает внимание зрителя к изобразительному искусству.

А мои голые фотографии — привлекают. Можно ли спекулировать чьей-то наготой, чтобы повысить трафик? Да. Вы же используете мою — и вряд ли для того, чтобы снизить количество просмотров до нуля, хотя говорим мы с вами не только о голом теле. Есть более острые темы — например, дискриминация женщин.

Как глобальное явление это меня не беспокоит. Однако я убежденный индивидуалист и реагирую на частные случаи. В юриспруденции используется термин «презумпция невиновности»: она защищает людей обоих полов от испорченной репутации, сплетен, сломанной жизни и самосуда. Если бы у меня было время изучать факты всех резонансных историй на тему дискриминации женщин, я бы по каждому поводу имела свое мнение. А без них всё сводится к трепу. Не вдохновляет.

Социальное, историческое, личное горе — это не навсегда. Гораздо продуктивнее оглянуться на какие-то сто лет назад, хлопнуть себя по ляжкам в драных джинсах и с восторгом воскликнуть: молодцы девочки, спасибо! Это история бесконечных побед, а не гнета. Отношение к женщине в обществе меняется настолько быстро, что, будь скорость еще выше, не уверена, что результат оказался бы нам по зубам.

Что касается сексуализации как женского, так и мужского тела, я скорее ее поддерживаю. Это не только защитный механизм психики, но и прекрасный инструмент для развития воображения. Чтобы чему-то обыкновенному приписать эротические свойства, надо хоть немного пофантазировать. Мне не нравится новомодная негативная коннотация этого слова. Все психически здоровые люди автоматически превращаются в извращенцев. С какой стати — не пойму. Как художник, пестующий фантазию, призываю: сексуализируйте, развивайте воображение, творите!

Моя женская привлекательность долгое время конкурировала с моим же творчеством. Такое положение вещей отвлекало от работы, раздражало. Когда мне кто-то лезет под юбку с вопросом: «А какие у вас творческие планы?» — это сбивает с толку. Каждый раз как первый. Я решила проблему нетрадиционно, но эффективно — сняла юбку. Теперь давайте обсудим творческие планы, если они действительно вам интересны.

Когда я выложила свое первое обнаженное фото в сеть, то оказала самой себе большую услугу. Вместо того чтобы разделять меня-женщину и меня-художника, я объединила их — ведь в жизни они составляют одно целое.

Несмотря на то, что именно социальные сети дали мне возможность закрыть этот вопрос, я считаю, что важность каких-либо запретов в интернете сильно преувеличенна. Фейсбук, инстаграм — лишь один из видов коммуникации. С точки зрения культуры — довольно примитивный. В этом новом языке еще не сформировалась своя фундаментальная этика, музыкальность, поэтика общения. Ну запрещают что-то сегодня, завтра разрешают, а послезавтра снова запрещают. Скука.

Полина Музыка,

училась в Школе Родченко, участница российских и международных выставок, авторка ситуации «НАГОТА»

Я работаю с тем, что в обществе считается «сексуальным» или «несексуальным». Создаю разного рода ситуации. Одна из них — «НАГОТА», в рамках которой мы разделись в закрытом выставочном пространстве и тусовались там какое-то время. Было ли в этом что-то сексуальное? Двое посетителей, немолодая женщина и лысый мужчина со вставшим членом, ублажали друг друга. Он делал ей массаж. Было ли в этом что-то сексуальное? А в запахе потных тел? А в игре в чехарду, когда парни перепрыгивали друг через друга и у них тряслись яйца? А в том, что всё это время тайно шла прямая трансляция в фейсбуке? Было ли что-то сексуальное в том, что оператор, прятавшийся в соседнем помещении, сам разделся, смотря через камеру на голых нас?

Я работаю с табу и стандартами красоты. Мне приятно, когда люди смотрят на мои снимки, считают меня отвратительной, подписываются, а потом находят скрытую эстетику. Банально, но я снимаю всё, что считаю привлекательным, в том числе свое толстое волосатое тело. Мы с небритыми подругами не можем смотреть на лысые подмышки: нам они кажутся странными и, ну, вы понимаете, ЛЫСЫМИ. Как лобок без волос у взрослого человека — больше похож на детскую писю. Но это мои эстетические ориентиры, я принимаю выбор каждой.

Творческое высказывание на табуированные темы всегда провокация. Но легко ли провоцировать? Сталкиваться с ненавистью, обвинениями, в случае работы с телом — с объективизацией, с изгнанием из «большого искусства» (если ты неконформная художница)? Или вливаться в него исключительно из-за провокационности и всё время терпеть и поддерживать образ?

Сколько раз я слышала, что «Полина Музыка уже не та», потому что я теперь не добавляю в вино менструацию, а устраиваю встречи, на которых нельзя общаться с помощью слов. Или когда мне приходилось отбиваться от предложений разливать алкоголь на вечеринках после той самой выставки, потому что теперь я должна блюсти определенный образ, а заказчики — зарабатывать на этом. Я, конечно, накопила социальный капитал, и грех жаловаться, но не могу сказать, что путь был легким.

Я до сих пор боюсь, что какая-нибудь компания подростков узнает меня на улице и это обернется неприятными последствиями. А еще для многих я «жирная голая баба с пиццей на лобке», «бодипозитивщица, целующая холодильник», «мерзкая фемка, напоившая беззащитных людей своими месячными». Вот и решайте, легко ли привлекать внимание.

Мне не хватает толстых или неконформных художниц в отечественной арт-среде. Не в инстаграме — в галереях. Не хватает переосмысления толстости. Не хватает глубокой рефлексии.

Мне нравится финская художница Лиу Сусирая, и мой инстаграм — это диалог с ней и ее работами. Автопортреты Лиу очень изменились, а в какой-то момент и вовсе переросли в невероятно интересные и вдохновляющие видео. У нее были вопросы и не было ничего заранее спланированного, как и у меня. Мне кажется, что любой четко заданный вектор лишал бы мое искусство живости и искренности.

Я всегда видела вдохновение и энергию в ограничениях, но с чисто эстетических позиций. Вынужденная цензура мне не кажется привлекательной.

Анна Блок,

училась в Московском государственном университете культуры и искусства, Университете Яна Эвангелисты Пуркине в Чехии. Участница российских и зарубежных выставок. Публиковалась в Der Greif, Die Nacht, Hysteria, Teeth UK, Eyemazing

Показывая свои работы зрителям, я рассчитываю вызвать у них сопереживание или даже со-чувствование увиденному. Я не могу предугадать, какой именно отклик получу, но мне приятно думать, что это может быть смесь отвращения и сексуального притяжения. Потому что одновременно сексуально и отвратительно само тело, которое, с одной стороны, есть красота и радость жизни, а с другой — несет в себе страх одиночества, смерти, плохо пахнет — и каждую секунду умирает. В этой неизбежности кроется очарование и меланхолия, страсть и желание как можно полнее выразить свою природную сущность.

Не так важно, что́ я снимаю, — имеет значение качество энергии, которой наполнены мои визуальные образы. Это может быть природа или даже стрит, но в конечном счете я обращаюсь к фотографии как к чувственному переживанию. Помещая тело в черное «нигде», я освобождаю его, позволяю ему столкнуться с самим собой. Я очищаю его от личности, от социального контекста, от необходимости находиться в отношениях с другими телами или с обыденной реальностью, в которой оно обязано непрерывно выполнять те или иные функции. Здесь оно может стать чистым воплощением животной сексуальности. Дышащей плотью. Энергией желания. Оно больше никому ничего не должно, даже своему хозяину.

То же самое касается и секса. Он освобождает от необходимости соответствовать каким бы то ни было нормам и общественным представлениям о приемлемом самовыражении. В нём тело как бы возвращается в самое себя, становится дыханием, пульсацией, криком. Оно может пережить безусловность. Моя фотографическая практика позволяет мне погрузиться в пространство телесной свободы. Я даю ее в первую очередь самой себе.

В нашей стране полностью отсутствует сексуальное образование — но в то же время у любого человека, даже у ребенка, есть неограниченный доступ к порнографии. В этих условиях запрет на изображение обнаженного тела в соцсетях видится мне бессмысленным ханжеством, приправленным желанием владельцев соответствующих ресурсов сделать их максимально «безопасными», чтобы получать больше прибыли.

Меня подпитывают и вдохновляют природа и человеческая близость. Искусство создается тем «топливом», которое генерируется в жизни, а жизнь, в свою очередь, воспринимается шире и глубже, если постоянно находится на связи с искусством. Потому не думаю, что их можно разделить.

Энергия сексуальности — это и есть энергия жизни. Если бы не она, нас бы всех тут попросту не было. Сексуально всё живое: старики, младенцы, собаки, мох, ветки, облака — и даже неживое — взять, к примеру, военные корабли. Или самолеты, заходящие на посадку, — что может быть сексуальнее?