Инопланетный другой: как изучение космоса породило ужас человека перед собственным телом

«Оно существует лишь в силу того, что граничит с другими».
— Мартин Бубер, «Я и Ты»

Практически все науки и дисциплины антропоцентричны под стать представлениям человека о том, что он — центр мироздания. Следовательно, если мы говорим о сознании, то говорим только о человеческом сознании и ухмыляемся: ведь другие биологические виды наделены только его жалким подобием. Потскантианская философия (и особенно феноменология) утверждают, что мир невозможно помыслить вне сознания субъекта — то есть личности, наделенной сознанием, изучающим окружающую действительность.

Основатель феноменологии Эдмунд Гуссерль сводил мир к диаде познающий субъект — человек — и познаваемый им мир. Лучше всего эта картина выражена в понятии Хайдеггера «бытие-в-мире»: в ней центр — человеческая субъективность, вне которой какое-либо мышление вообще невозможно.

Не/человеческая феноменология

Однако новая философия допускает справедливое предположение: рано или поздно человеческий вид вымрет, а земной шар не остановится в своем движении. Так «мир-для-нас» станет тем, чем должен быть: «миром-для-себя».

Новая философия провозглашает то, что человечество боялось помыслить, но знало с самого начала: оно никогда не было и не будет центром мироздания.

Этот момент становится отправной точкой для зарождения постчеловеческой философии.

Здесь спекулятивная школа оказывается в странном тупике: она четко осознает возможное вырождение человеческого вида и очерчивает возможности постчеловеческой онтологии, но в то же время не знает, в чьи руки передать это направление — ведь нам не знаком ни один разумный вид, способный к философии и собирающийся нас пережить.

К новому развитию стремится и феноменология, которая обращается как к человеческим, так и к не-человеческим существам.

Философ и научный сотрудник Венского института Дилан Тригг занимается «философией ужаса» и «жуткого», находящихся на стыке феноменологии, психоанализа, тератологии, хоррор-литературы и кинематографа.

Тригг считает, что по ту сторону человеческого существует принципиально иная феноменология, которую он называет не/человеческой (un/human). В книге «Нечто» Тригг, основываясь на новых открытиях астрофизики и экзобиологии, развивает идею о том, что родина человеческого тела — вовсе не Земля, а Марс.

По мнению философа, тело землянина становится вместилищем казалось бы умершей марсианской жизни. Эта гипотеза, проясняющая наше происхождение, усложняет наше отношение со своим телом.

Что в нас чужого?

Не вводя этот термин напрямую, но всячески на это намекая, Тригг предполагает, что тело становится вместилищем для инопланетного Другого.

Понятие «Другого» транслирует как психоанализ, так и гендерный анализ, его можно свести к определению «отличный от моего Я». Из всех определений Другого к инопланетному Другому ближе всего формула Эммануэля Левинаса: «Другой как абсолютная инаковость».

Тригг пишет, что не/человеческая феноменология — это такая феноменология, которая не только изучала бы тело, в котором теснятся человеческое и одновременно нечто анонимное и дремлющее, но и попыталась бы вывести на сцену эту чужую субъективность, вложенную в нашу телесность. Именно для этого предназначена косая черта в термине: служить обозначением границы, режимом переключаемости человеческого и внеземного в пределах одного тела, а префикс не- (un) — маркером жуткого (uncanny).

Философ даже изобрел термин корпореальность (corpus, тело и реальность), означающий жуткое соседство не/человеческого и человеческого в пределах одного тела.

По мнению Тригга, территория тела становится точкой разрыва с посткантианской традицией, как и с любой другой философией, утверждающей главенство человеческой субъективности. Именно тело связывает нас с миром (ведь посредством тела и возможно бытие) и дает нам чувство собственности и самоидентичности. Именно поэтому Тригг предлагает отказаться от классической феноменологии путем изучения плоти как вместилища для чужого субъекта.

Тригг проводит раскопки колыбели человечества, силясь найти лазейки к ней в бессознательном, открытиях астрофизиков и экзобилогов. Он разрабатывет понятия инаковости (отличное от человеческого Я) и анонимной агентности (недоступная сознанию потусторонняя сущность), инсталлированные в человеческое тело инопланетным Другим.

Отец наш, метеорит ALH84001

Трансантарктические горы стали кладбищем для сотни метеоритов. Эти древние осколки дальних уголков вселенной находили здесь неоднократно. Но лишь один из них приобрел статус беспрецедентной важности.

27 декабря 1984 года недалеко от Аллановых холмов группа ученых проекта ANSMET обнаружила еще один убаюканный ледяной пустыней камень. Метеорит назвали ALH84001.

Эта находка послужила поводом для написания отдельной речи президента Билла Клинтона о стремлении к знанию «столь же древнему, как и само человечество», а сам осколок был причислен к метеоритам марсианского происхождения.

Эти затвердевшие отголоски Марса находили и ранее: один из первых упал во Франции, в Шасиньи, еще в 1815 году; другой — в 1865 близ Шерготти в Индии. Еще один был обнаружен недалеко от египетской Александрии в 1911 году, он приземлился прямиком на деревенскую собаку, стряхивавшую с себя остатки сна, — и оставил после нее зеленый дымящийся след. Позднее их отнесли к группе SNC (Shergotittes, Nakhlites, Chassignites — названия различных типов метеоритов).

Но только обнаруженный в 1984 году метеорит своим появлением оспорил нашу нарциссическую картину мира, положил начало разрыву нашего Я с традиционной теорией о зарождении жизни. Этой аномалией был ALH84001.

Дело в том, что анализ кристаллизации остальных метеоритов показал, что их возраст составляет 1,3 миллиарда лет, в то время как ALH84001 — 4,5 миллиарда (на Земле ранние формы жизни появились позже на 1 млрд лет), что делает его не просто уникальным ископаемым, но одним из древнейших отзвуков галактики.

Но самое удивительное случилось позже: ученые из Космического центра Джонсона при НАСА обнаружили внутри окаменелый червеобразный организм.

Кроме того, в ядре камня были найдены полициклические ароматические углеводороды, что свидетельствует о том, что на Марсе была вода и жизнь. Тогда, в 1996 году, все заговорили о том, что ALH84001 принес на Землю внеземную жизнь.

Метеорит дарит нам уникальную возможность прикоснуться к незапамятному прошлому, предшествующему человеку, и в то же самое время созидательному для него. Этот камень и его содержимое — возможное указание на то, что наши тела вторят Марсу своим происхождением, что ведет нас к инопланетной, чуждой жизни.

Безжизненный и в то же время живущий в нас, этот шифр красной планеты долгое время был заключен в саркофаге космоса, пока не был обнаружен в Антарктиде, чтобы начать с нами диалог.

Но имеет ли ALH84001 только астрофизическое значение, или же становится чем-то большим — символическим подтверждением, бессознательным замещенным воспоминанием? Мы вопрошаем, но сталкиваемся с тонущим в гулкой черноте безмолвием.

И помимо отсутствия речи в этой отколовшейся черепице Марса мы видим отражение разрыва нашего Я с пониманием собственного тела; изнанку затаенного страха перед бездной космоса и перед своим происхождением — мы сталкиваемся с тем, что, возможно, не принадлежим Земле.

Семя повсюду: теория панспермии

Гипотеза о том, что зарождение жизни и феноменального мира на Земле берет свой исток за пределами самой планеты, далеко не нова. Впервые верования о неких метафизических семенах, разбросанных по всему миру волей высшего разума, зародилась у древних египтян. Именно из космологических представлений египетской мифологии берет начало учение древнегреческого философа и астронома Анаксагора, которое в свою очередь преобразилось в теорию панспермии (по-гречески «семена повсюду»).

Согласно этой теории, по всей галактике разбросаны так называемые примордиальные (то есть «изначальные») семена, которые по Анаксагору подчинены единству Ума с целью зарождения Земли — точнее, нескольких Земель и заодно всевозможных форм жизни.

Во фрагментах писаний Анаксагора эти споры предстают бороздящими галактику в поисках подходящих для формирования жизни уголков. Диоген Лаэртский пишет, как укрепилась вера афинского философа при столкновении с посланником космоса:

«Они говорят, что он предсказал падение метеорита, которое произошло у Эгостопам: он сказал, что тот упадет с Солнца… Когда он шел в Олимпию, он присел, накинув плащ, как будто собирался дождь, — и это случилось».

Произошедшее только убедило Анаксагора, что материальные тела способны пересекать колоссальные расстояние и при этом не терять заложенного в них умения порождать жизнь.

Экстремофилы — венец творения

И всё же несмотря на слаженность и поэтичность этого предположения космического идеализма возникает вопрос: как вложенный в метеорит окаменелый червь, предположительно породивший искру существования на Земле, мог не погибнуть при отсутствии условий, необходимых для того, что мы привыкли называть жизнью?

Ответ: экстремофилы. Это организмы, способные выживать при, казалось бы невозможных показателях экстремальной температуры, влаги, сухости, глубины или радиации.

К примеру, в гулких недрах пещер Аттакама, напоминающих скорее поверхность Луны, чем нашу планету, живет водоросль дуналиелла солоноводная — несмотря на полное отсутствие влаги. А под водами реки Коннектикут находится невообразимо холодное доисторическое, еще времен Ледникового периода, озеро Хичкок, где обитают странные и до сих пор не исследованные учеными красные червеобразные личинки.

Опыт таких открытий не только обещает возможность выживания марсианского червя, но переворачивает наше представление о диапазоне выживания и вообще о жизни.

Другой как недостающее звено между обезьяной и человеком

Наиболее близкий по мысли к Триггу феноменолог Морис Мерло-Понти (1908-1961) был озабочен вопросом о том, в какой степени человеческое тело несет в себе чисто человеческий характер. По его мнению, изучить неизвестную нам историю тел можно посредством познания животного.

Он рассматривает взаимоотношение человека и животного при помощи термина «латерального родства», подразумевая, что в человеке проступает что-то животное, а в животном — человеческое.

При этом анатомический термин «латеральность» (лат. lateralis — боковой) означает, что ни тот, ни другой не является центральным и основополагающим, а оба как бы смещены от центра и вложены друг в друга. Иными словами, Мерло-Понти не только допускает возможность существования бок о бок, но и со-существование внутри.

Подобное странное родство он называл «Ineander», или переплетением, и искал его истоки в глубоком прошлом. Отсюда все геологические и археологические метафоры и ссылки в его поздних работах и схожие с философией Тригга искания. Психоаналитик Лакан называл такую ускользающую, коренящуюся в прошлом природу «экстимностью» — то есть тем, что непознаваемо и предшествует субъекту.

Иными словами, Мерло-Понти пытался нащупать то древнее время, когда человек мог бы поразиться первым метаморфозам своего тела, если бы мог увидеть. Здесь ему вторит другой философ Дитмар Кампер, который в 70-80-х также изучал исток плоти, предполагая, что до обретения разума то, что принято называть человеческим телом имело альтернативную, еще неизвестную нам историю.

Эти странные искания вполне укладываются в концепцию так называемых «недостающих звеньев» — временную невозможность обнаружить ископаемые переходных форм в эволюции.

Не так давно ученые обнаружили тиктаалик — организм, ставший мостиком между рыбой и земноводным. Так, вполне возможно нашим предком до гоминида было нечто более ужасающее.

Рассуждая о наследии Мерло-Понти и его отклонении от классической феноменологии в сторону не/человеческой, Тригг пишет:

«Предыстория субъекта — это также и предыстория инаковости, чужой регион, где сосуществует глубокое прошлое и далекое будущее. Этот взгляд в глубины … выявляет время, предшествующее разделению животного и человеческого. Это примордиальное видение не только погружено в бездну времени, но и сохраняется в артикуляции тела, которое поддерживает странное родство, связывающее человека с его нечеловеческим другим».

Так, по Триггу, несколько нагнетающего и придающего сумрачность тезисам Мерло-Понти, человек является расквартировкой чего-то притаившегося, древнего, сопротивляющегося познанию и противоречащего нашему опыту и пониманию времени.

Таким образом, обнаружение инаковости в человеке и пробелы в истории тела до того, как мы стали разумными, оборачиваются тревогой перед внеземным зачатием и непостижимостью пространства и времени. Это заставляет испытывать ужас от самой, как писал Фрейд, «привычной вещи» — тела.

Лавкрафт и страх дегуманизации

Концепты не/человеческой феноменологии противоречат нашему чувственному опыту, однако к ним можно подступиться иным путем — при помощи кинематографа и литературы.

Медиа-теоретик Вивиан Собчак говорила, что литература и кинематограф хоррора одержимы «страхом дегуманизации» — страхом вторжения в тело извне и трансмутации плоти.

Так один из рассказов Говарда Лавкрафта «За гранью времен» — прекрасная иллюстрация к гипотезам Тригга и Мерло-Понти. Этот текст 1936 года рассказывает о профессоре Натаниэле Уингейте Пизли. Пизли не был самим собой вот уже пять лет, четыре месяца и тринадцать дней. Дело в том, что с 1908 по 1913 год он постоянно ощущал «будто кто-то со стороны пытался проникнуть в самые глубины… сознания». Телом профессора завладела некая загадочная сущность, которая вместе со своим неожиданным появлением принесла собственные телесные, поведенческие и лингвистические привычки.

Как выясняется позже, субъектом, которым одержим Пизли, оказалась сущность, принадлежащая к древней инопланетной расе Йит из другого мира и времени.

Йитианцы прибыли на Землю во времена Мелового периода, так как их родная планета находилась под угрозой уничтожения. Поэтому они использовали человеческие тела как своего рода колонию-кокон, в которой могли бы сохранить разум. Человеческая плоть наделялась подобием сознания, которое пятилось на задний план, когда «активировалось» сознание йитианца.

«За гранью времен» изображает человеческое тело как арену схватки двух субъективностей и как точку, в которой гнездится жуткий дуализм. Вложенные друг в друга по образу матрешки, человек и инопланетянин не только напоминают «странное соседство», о котором говорил Мерло-Понти, но и отсылают прямиком к доисторическому прошлому.

Оказывается, тело Пизли уже пребывало в этом прошлом и, видимо, существует в двух временных эпохах. Позже ведомый подсознательным знанием, Пизли обнаруживает древнюю подземную библиотеку, выстроенную пришельцами, где находит книгу, исписанную своим же почерком на заре времен.

Столь долгое существование тела Пизли в разных временных промежутках наталкивает на другой термин Мерло-Понти — «интенциональную дугу». Дуга — это концепт, объединяющий в себе непрерывное и неделимое прошлое, настоящее и будущее в пределах одной плоти.

В «Феноменологии восприятия» Мерло-Понти пишет:

«Во всяком фиксирующем движении мое тело увязывает воедино настоящее, прошлое и будущее, оно источает время».

По его мнению, существует так называемое доличностное тело, уходящее корнями в археологическое прошлое, о котором и пишет Лавкрафт.

Вместе с тем, как философ, так и король ужасов в своих трудах задают одни и те же вопросы: если тело всегда предвосхищено чужой субъективностью, то можем ли мы заявлять, что обладаем этим телом? Если нет, то кто или что им повелевает?

Насекомость и космичность — наш страх чужой телесности

Другой художественной манифестацией на тему археологии человеческого тела стал фильм ужасов Роя Уорда Бейкера «Куотермасс и колодец» 1967 года. Сюжет такой: во время строительных работ в метро Лондона рабочие случайно наталкиваются на древние скелеты. Чуть позже палеонтологи продолжают раскопки и вместо новых скелетов обнаруживают космический корабль. Профессор Бернард Куотермасс обнаруживает на корабле саркофаг с заиндевевшей гигантской саранчой.

Куотермасс выясняет, что отряд саранчи прибыл на Землю пять миллионов лет назад после того, как их родной Марс стал непригоден для жизни. Скрещиваясь с гоминидами, членистоногие породили человечество и запрограммировали его так, чтобы пробудить творцов от сна, когда придет время.

Инсектоидное происхождение человека в фильме обыгрывается видениями и галлюцинациями исследователей корабля. Эти симптомы переводят повествование в психоаналитическую плоскость. Куотермасс утверждает, что это знание, сродни фрейдистскому «вытесненному», было в нас всегда: припрятано в подсознательном и в узелках генетической памяти.

Другой пример инсектоидного вмешательства в частную жизнь человеческого тела — фильм мастера боди-хоррора Дэвида Кроненберга «Муха». И хотя телесный ужас у Кроненберга выражается не в терминах предшествующего времени, созидающего тело человека, режиссёр воспринимает плоть как территорию экзистенциального ужаса неузнавания.

В фильме ученый Сет Брандл экспериментирует с перемещением неживой материи с помощью телепортации. Достигнув прогресса, изобретатель решает подвергнуть процедуре собственное тело. Только незаметно для него в аппарат залетает муха, облучению подвергаются оба, а их генотипы смешиваются.

Далее происходит то, что сам Кроненбрег называл «предательством плоти»: брандлово тело подвергается эволюционному регрессу, распаду подвергается все от содержащих кальций ногтей и зубов, до мышц и голосовых связок. В несколько этапов Брандл превращается в гибрид человека и насекомого по имени Брандлфлай, в котором человеческое ежесекундно отступает.

В этой корпореальной драме Кроненбрег иллюстрирует идею Тригга о том, что тело имеет свою материальную жизнь, чуждую человеческому субъекту. Опыт метаморфоз оттесняет права Брандла на собственную оболочку, вызывая ужас перед чуждостью собственного тела.

Пусть Кроненберг не пускается в поиски инсектоидного или какого-либо другого истока тела, он, тем не менее, переносит эту одержимую недоверием к плоти гипотезу на язык кино. Мутация Брандфлая — это не только торжество чуждой плоти и паника субъекта. Она становится перекрестком для бытия-в-себе и бытия-для-себя, тем самым упраздняя статус человека как хозяина.

Каждый поклонник боди-хоррора согласится, что рядом с «Мухой» стоит «Нечто» Джона Карпентера. Если неизученные полости безвольного тела у Кроненберга предупреждают об экзистенциальной тревоге, то плоть у Карпентера становится ужасом космоса.

На научно-исследовательской «Станции-31» норвжеский снайпер стреляет в пса. Недоумевая, обитатели станции решают выяснить причину и отправляясь в лагерь норвежцев. Пока они находят там лужи замерзшей крови и лишенное внятной формы скрюченное существо, пес, прибежавший на «Станцию-31» трансмутирует в нечто. В попытках разгадать природу этого явления (нечто способно заглатывать субъект, а после мимикрировать и превращаться в жертву), исследователи обнаруживают сокрытый льдом и снегом космический корабль, который при раскопках потревожила норвежская экспедиция.

Карпентер, как и Кроненберг, не пытается докопаться, что породило иное тело и субъективность. Скорее, он очерчивает новую онтологию этих тел.

Если в «Мухе» показан единичный случай «странного соседства», то у Карпентера намечается коллективное замещение всех землян, что предполагает будущую историю тела, где оно будет длить свое существование уже без того, что принято называть человеком.

Полярникам удается одолеть тварь, но не выходит обуздать страх перед этой аморфной анонимностью, выбравшейся из космического корабля. Ужас далекого космоса становится ужасом близкого тела.

История одержимого тела и чужой агентности уходит не в прошлое, а в возможное будущее. Карпентер наглядно доказывает, что самый пугающий хоррор не коренится ни под землей, ни на чердаке, ни даже в космосе — а в самой привычной плоти.