«„Дети“ — роман о молчащем поколении». Интервью с Гузель Яхиной о втором романе, самоощущении писателя и сериале по «Зулейхе»

— Вы сейчас живете как профессиональный писатель и не занимаетесь ничем другим?

— Да, я уволилась со своей последней работы, еще когда писала «Зулейху». Со сценаристикой я закончила, когда решила писать роман «Дети мои».

— Сколько вы над ним работали?

— 20 месяцев заняло непосредственно написание, еще четыре — доработка, редактура, корректура. Вместе получилось два года.

— Вы сейчас озвучивали график своих выступлений, встреч с читателями — он расписан на два месяца вперед. Вы привыкли к такой публичной жизни, она вам нравится?

— Все-таки основное в жизни писателя — не презентации, а работа над текстами.

Я существую в двух неравномерных режимах: собственно писательство, которое требует сосредоточенности и уединенности и не терпит лишней информации, лишних людей и встреч. А во втором, публичном режиме, как сейчас, я живу обычной жизнью, читаю новости, с радостью встречаюсь с людьми.

Эти два режима дополняют друг друга, в одном я отдыхаю от другого.

— Как устроен ваш день?

— Я жаворонок. Встаю рано — раньше отводила дочь в школу, теперь она уже взрослая — и сажусь за стол на пять-шесть часов. Это именно «концентрированная» работа. Я люблю, когда с утра сделано самое главное. А после обеда уже можно с чистой совестью заниматься всем остальным: читать материалы по теме, просто фантазировать, продумывать текст.

— Ваша семья вам помогает или самоустраняется на время, когда вы пишете?

— Можно сказать так, что лучшая для меня помощь — это когда мне не мешают. И я благодарна своей семье за то, что они как бы оставляют мою работу за скобками нашей общей жизни. Мы живем так же, как жили раньше, когда я еще не была писательницей.

— Расскажите об экранизации «Зулейхи».

— Официально канал «Россия» ее еще не анонсировал, но продюсер Илья Папернов в одном своем интервью сказал, что съемки начнутся в августе в одном из районов Татарстана — то есть они будут натурные.

Планируется восьмисерийный сериал. Кама «сыграет» Ангару. Чулпан Хаматова сыграет Зулейху. А Настасью — Юлия Пересильд.

По-моему, круто!

— Вы смотрите современные сериалы? Что вам нравится?

— Я как бывший сценарист предпочитаю говорить не «нравится», а показалось интересным. Но это я могу сказать о немногих и не очень новых сериалах: первом сезоне «Мира Дикого Запада», из наших — «Оттепели» Валерия Тодоровского.

— Вопрос к тому, что сериал сегодня становится…

— …Ключевой художественной формой, конечно. Для многих он заменил роман, как вообще сейчас визуальные продукты заменяют текст. Смотреть сериалы мы можем точно так же, как раньше читали книги, в любом месте.

— Но книга от этого страдает?

— Если говорить об экранизациях, то давно выяснено, что они только увеличивают популярность литературного первоисточника. Много раз замечено, как во всем мире, в первую очередь англоязычном, резко растет спрос на переводы романов того же Льва Толстого после очередного сериала или полнометражного фильма по нему.

А если говорить о прямой конкуренции видео и текста, то любовь к сериалу не грозит исчезновением книге. Всегда будет много людей, которым недостаточно воображения сценаристов и режиссера, которые хотят видеть в голове собственную картинку, каждый свою личную.

— Раз заговорили о Толстом, то поэтому, наверное, после каждой новой экранизации столько возмущения — Элен Курагина (Безухова) не такая, у нее полные плечи, а тут ее сделали худенькой.

— Конечно.

— Вернемся к книгам. Ваш первый роман «Зулейха открывает глаза» перевели, я посмотрел последние данные, на 31 язык. Вспомните какие-нибудь экзотические?

— Это только заключенные договоры, вышло же примерно 20 переводов. Среди них — китайский, японский, фарси, азербайджанский, узбекский. Самым первым переводом, всего через год после публикации романа, был татарский. Что было естественно и очень меня порадовало.

— Вы помните татарский язык?

— Плохо. В последние 20 лет, что я живу в Москве, я его подзабыла. Понимать еще могу, а говорить уже с трудом.

— Правда, что в Татарстане вашу книгу воспринимают, мягко говоря, неоднозначно? Было много критических отзывов с тем смыслом, что вы «очернили» татарскую женщину.

— Наверное, прокомментировать это лучше смогут авторы таких отзывов.

Мне же, напротив, комфортно, когда меня называют казанской писательницей. Точнее — мне нормально, когда меня называют татарской, русской, русской татарского происхождения, писательницей из России. Меня смущает в этих определениях только вторая часть: писательница.

Я пока чувствую себя начинающим автором.

— Многим здесь покажется, что вы скромничаете и кокетничаете. При таком-то успехе первой и, можно предположить, второй книги.

— Да пусть покажется. Дело же не в успехе книги, не в том, как меня воспринимают со стороны, а в собственном ощущении — довольна я своей работой или нет. Мне нравится формулировка: мне не стыдно за свой текст.

— Когда сейчас перечитываете «Зулейху», не морщитесь?

— Ничего я там не изменила бы, как и в «Детях моих». Тексты очень разные, в том числе в языковом, стилистическом отношении, но за оба мне одинаково не стыдно, если можно так сказать. Но, повторяю, я сама еще ощущаю себя начинающей.

— «Зулейха открывает глаза» — о ссылке. Что для вас значит ваша великая соотечественница Евгения Гинзбург, создавшая великую и страшную книгу о репрессиях «Крутой маршрут»?

— Начну с того, что я училась в Казанском педагогическом институте, где Евгения Соломоновна преподавала. Она жила в центре Казани, от моего дома до ее — пять минут пешком. «Крутой маршрут» мы все читали, и я сказала бы, что многих — и казанцев, и не только — эта книга сформировала. Во всяком случае, в Казани Евгению Гинзбург знают и помнят не только как мать Василия Аксенова, а прежде всего как автора этой книги.

Конечно, у меня совсем другой, нежели у Гинзбург, Солженицына или Шаламова, подход к истории 1920–30-х годов прошлого века, к теме репрессий и ссылок. Это взгляд внучки, которая пытается из своего благополучного XXI века что-то там разглядеть — в этих ранних советских годах, скрытых от нас пеленой молчания и неправды.

«Зулейха» во многом о том, что и в несчастье может быть зерно будущего счастья. «Дети» — роман о молчащем поколении.

— Ваша издательская судьба похожа на судьбу Джоан Роулинг.

— Не знаю, комплимент ли это, но спасибо.

— Вы тоже, как она, долго и безуспешно пытались издать первую книгу, пока не попали в «Редакцию Елены Шубиной» АСТ. Как вам с ней работается?

— Вообще, с моей книгой случилось лучшее из всего возможного: роман прочитала, оценила и написала к нему прекрасное предисловие Людмила Евгеньевна Улицкая, и рукопись попала в РЕШ. Я волновалась за второй роман, но Елена Шубина сразу же поддержала меня, когда я рассказала ей идею — написать о поволжских немцах. Получившийся текст сильно отличается от того первоначального замысла: там был татарский мальчик, который попадает к немцам Поволжья, вырастает среди них, и через его двоякое — одновременно и татарское, и немецкое — восприятие мы видели бы депортацию и потом события Великой Отечественной. Но эту историю я забраковала, и моим главным героем стал поволжский немец, учитель и автор волшебных сказок Якоб Бах.

Я переживаю за этот текст, с которым жила два года. И поддержка Елены Шубиной очень важна для меня. Я так ей признательна, что за все время работы она меня ни разу не поторопила. Знаю, что авторам часто выставляют дедлайны, и это, конечно, отражается на качестве текстов. Мне же очень повезло.

— Вы автор текстов для «Тотального диктанта» этого года. Как вы оцениваете состояние русского языка сегодня?

— Вопрос этот лучше задавать специалистам, лингвистам и филологам. Я мало связана с повседневным языком, не читаю соцсети. Единственный для меня канал связи с самой современной речью — моя дочь — ей скоро 14, и она каждый день приносит домой новые выражения, слова, мемы и прочие штучки. Но я это не использую в своих текстах.

— Ваш второй роман — снова об истории, о прошлом. Современность, в том числе то, что происходит в интернете, вас не интересует совсем?

— Как бы вам сказать. Я использую интернет осторожно и целенаправленно. Сейчас, например, читаю появляющиеся отзывы на роман «Дети мои». А во время работы над ним — читала форумы немцев Поволжья, проводила там многие часы, изучала другие материалы.

Но в интернет нужно приходить с конкретной удочкой: четко понимать, что ты хочешь в этом океане поймать. Иначе там можно утонуть, потерять много времени, которого мне очень жалко.

А про отношение к современности — мне по-прежнему больше всего интересны ранние советские годы. Но это ведь не значит, что я пишу только о 1920–30-х.

Многое из того, что описано в «Зулейхе» или в «Детях моих», происходит, продолжается и сегодня. Современность проступает сквозь историю.

Но мне интересно смотреть на нее через такую — свою — призму.

— Кто из классиков вам ближе всего?

— Булгаков и Гоголь.

— «Фантасты»?

— Да, а что вас удивляет.

— О творческих планах принято спрашивать. У вас есть новая история или хотите пока просто отдохнуть?

— Есть сюжет, исторический, о родных мне местах. Больше пока боюсь говорить.

Для меня вообще история первична, во всех пониманиях этого слова. И история как прошлое страны, и история, на которой, из которой строится текст. Это не только фабула или, говоря сценарным языком, сюжетная арка, но и герой, и его контекст, и язык. Главное же — взаимодействие истории большой и «малой», национальной и личной, мифологии и реальности.