«Копи смех к зиме…» Куратор выставки якутского искусства — о духах, мифах и людях Якутии

— Выставка, которую вы курируете вместе с Алесандром Бланарём, называется «Копи смех к зиме…», но там нет ничего смешного. Как нам это понимать?

— «Копи смех к зиме…» — это отрывок из текста поэта и философа Глеба Габаева. Полностью строчка звучит так: «Копи смех к зиме, как животное копит мех и сало». И «смех» здесь — не шутки, а позитивная энергия в принципе. Она помогает пережить кризисы и трансформировать свои наблюдения и эмоции в творческое высказывание. На наш взгляд, эта идея лучше всего объединяет современных художников Якутии.

Например, сквозная тема работ Анны Петровой — исчезновение, утрата связи с традицией или со своим прошлым. На выставке Анна представила работу «Крупской, 27». Это дверь старинного якутского дома, который не так давно снесли. На двери — ручки, их трогали десятки людей, чтобы войти в дом, где уютно и тепло, а сейчас ручки валяются на помойке. В этом смысле ее работа будто капсулирует память.

Или история Устиньи Прокопьевой про личный кризис — называется «Молодость». Работая с такой темой, Устинья задается вопросом: куда девается энергия юности? Свои размышления она изобразила в виде стоящих в ряд веток. Как все молодые люди, эти ветки будто без корней, будто оторваны ото всех, но находятся в постоянном движении. Еще они немного заточены. Это уже про то, что в юности человек не знает ни страха, ни сомнений, и он не боится ошибаться. Яркий пример здесь — скейтеры. По словам Прокопьевой, она пересмотрела очень много видео с их трюками. Там бешеная энергия, сотни неудач, при этом каждый скейтер пытается зафиксировать тот единственный момент, где будет так, как хочет он. И фиксирует.

— При этом ветки сломаны.

— Да, это как раз то, что с нами делает жизнь — обтесывает. Но одновременно мы становимся сильнее, поэтому ветки стоят.

— Какое значение в якутском искусстве имеют зима и лето?

— Зима и лето — это метасмыслы и два полярных ощущения для каждого жителя Якутии. Лето — короткое, жаркое и оттого такое ценное. Во время лета нужно испытать всю возможную радость. И кульминация этой радости приходится на основной летний праздник — встречи солнца в июне, который называется Ысыах. В этот день каждый якут программирует свою жизнь на год вперед.

А зимой город накрывает туманом, и мир сужается. Каждый человек бродит в этом тумане один. Вокруг очень тихо. И в самый холодный и тяжелый период наступает Олонхо — ритуал, во время которого сказители исполняют эпические произведения.

Раньше люди собирались из близлежащих аласов и слушали одного сказителя несколько дней. Это был не просто эпос, а именно ритуал, благодаря которому зима заканчивалась. Олонхо — это обещание лета.

И это один из мощных смыслов, который заложен в концепции выставки. Творчество — это ритуал. Когда человек исследует себя и реальность, созидает, он совершает ритуал высвобождения, материализации чего-то жизненно необходимого. Он приближает себя и всех нас к лучшему времени, к лету.

— А зима имеет оттенок чего-то негативного? Или в якутском искусстве это не прослеживается?

— Я не буду говорить за каждого художника, но в кураторском тексте я упоминаю о том, что авторы, отсылая нас к образу зимы, говорят о некоторых общественных кризисах. В этом смысле зима, несомненно, олицетворяет сложные времена, а лето — период накопления эмоционального ресурса, который помогает пережить кризис, как вино из одуванчиков, которое герои Рэя Брэдбери закупоривали летом, чтобы легче перенести зиму.

Но я бы не говорила про зиму как о безусловном зле, зима — это неизбежность. Всё циклично. Как зима неизбежно приходит после лета и весны, так и кризис приходит после легких и приятных дней. И ты понимаешь, что не может быть всегда хорошо — это «хорошо» ты накапливаешь. Но и плохо тоже не может быть вечно.

— Мне кажется, здесь будет органично перейти к цитате художницы Ольги Скориковой. Она сказала, что застывшая зима пугает не холодом, а протяженностью. Но есть решение: «Для тех, кто научился проживать эту протяженность, она становится близкой, простой и понятной». Как якуты или художники в Якутии учатся проживать эту протяженность, любить ее?

— Ощущение предстоящего холода иногда действительно пугает. Но мы предпочитаем разбивать эту протяженность на части — тогда становится легче. В этом плане Олонхо очень важно, потому что оно ровно посередине, в тот момент, когда максимально холодно. Сначала люди крепятся, используя тот ресурс, который остался у них с теплого лета, потом приходит самое холодное время — и тут Олонхо дает еще чуть-чуть сил, чтобы дотянуть до весны. Потому что все знают: после Олонхо уже недалеко до лета, самое страшное позади.

Интересно, что именно зимой испокон веков творили якутские художники. Летом надо набраться сил и повеселиться, а зимой появляется время сделать что-то действительно красивое и вывести это на уровень искусства.

Так происходит и сейчас. Зимой жизнь в Якутии бурлит: театры, выставки, съемки — жители Якутии включаются во всё это очень активно.

— Когда я просматривала картины якутских художников, поймала себя на том, что они очень светлые. У вас суровый край, где жизнь не самая легкая, в XX веке так точно, при этом так много любви в этих картинах. И это для меня было удивительным открытием. Это действительно так или я просто видела очень мало?

— Я не скажу, что всё намеренно идеализируется или романтизируется, но однозначно у якутских художников есть внутреннее стремление обращаться к более светлым темам. Возьмите то же Олонхо, там есть описание различных миров: верхнего, среднего и нижнего, но совсем нет описания зимы. В Олонхо сплошное лето. И это некая психологическая, может быть, защита.

Суровые условия формируют человека особым образом, он становится устойчивым к тяжелым внешним средам. И это формирует некое отношение к миру.

Однажды я готовилась к выставке нашего народного художника — Михаила Гавриловича Старостина, который в своем творчестве часто обращается к теме севера, и пыталась понять мироощущение северного человека, потому что, хотя я живу в северной республике, сама на крайнем севере не была.

И в какой-то момент я увидела, что жители территорий, которые со стороны кажутся очень страшными и суровыми, не воспринимают их так. Для них это естественно, и они не осознают себя как людей выживающих. Они так хорошо научились сливаться с природой, что знают техники согревания собственным теплом. Когда нет возможности разжечь огонь, они находят укрытие, так, чтобы совсем не задуло ветром, и делают дыхательные практики — это помогает им не окоченеть.

Я считаю, что у них есть философская концепция пройти жизненный путь таким образом, чтобы не оставить следа: прожить и раствориться в смерти, раствориться в природе. Поэтому после них не остается курганов, храмов и памятников. Им просто это не нужно.

На мой взгляд, всё это так или иначе повлияло на якутских художников.

— То есть человек не видит смысла бороться с тем, что его окружает, не видит смысла на это злиться, потому что он просто здесь живет, а если не надо бороться, остается только любить?

— И нет какого-то жесткого акционизма, протестных высказываний. Конечно, есть рефлексия, но даже в 90-е, когда проходили мощные художественные акции в других регионах, у нас появлялись скорее ироничные выставки. Мне кажется, это тоже было про накопление смеха.

Например, художественная группа «Узкий взгляд» в начале нулевых провела первый в истории Якутска хэппенинг. В то время по стране разлетелась новость о найденном у нас мамонте, это была сенсация, начались разговоры о клонировании, об этом писали постоянно. И художники решили показать этот информационный шум как примету времени. Они собрали все газеты и журналы, в которых упоминалось о том мамонте, упаковали их в мусорные мешки и сделали из них огромные ноги мамонта. Одна из участниц «Узкого взгляда», Наталья Николаева, закадровым голосом давала посетителям совершенно несуразные команды, чтобы они как-то взаимодействовали друг с другом. В конце она произнесла: «А теперь радуйтесь, радуйтесь, радуйтесь».

И эта легкость, шутливая и ироничная форма — то, от чего я отталкивалась, когда разрабатывала концепцию выставки в Москве.

— А миф? Какую роль он играет в якутском искусстве?

— Всё еще довольно большую. Миф — это, с одной стороны, попытка объяснить, что окружает человека, с другой, способ коммуникации с миром. И он настолько поэтичен, что продолжает оставаться источником образов для якутских художников.

Йэн Сур, чья работа представлена на выставке, уже много лет фокусирует свое внимание на проблеме сверхпотребления, но делает это как раз через миф. Она балансирует на острой социальной проблематике и тонкости поэтического высказывания. В Москве мы представили ее работу, посвященную рождению шаманов-близнецов. Основу объекта она сделала из переработанных чеков, а всё остальное — из лошадиной шкуры и конского волоса.

То есть Йэн Сур рассказывает историю своей земли посредством современных инструментов, при этом вплетает туда свою общественную позицию, связанную с экологией.

Или художник Александр Иннокентьев, который представил мультипликационную работу «Буерак». Александр снял на видео места, по которым он с друзьями гулял в детстве, а сверху наложил мультипликационных персонажей. Они провалились туда через портал, оказались в совершенно другой реальности и попытались отыскать путь обратно. Не могу говорить за автора, но для меня как куратора это авторская интерпретация и эпоса, и мифа, и мифологизация повседневности, другими словами, мы наблюдаем работу с сакральными смыслами.

— Я слышала, что некоторые воспринимают работы Александра как глоток свежего воздуха, потому что на всю Россию и мир славится якутское кино, и как будто некоторые жители Якутии уже чуть-чуть устали от этого бесконечного потока фильмов. А здесь соединение кино с анимацией — что-то новое. Не знаю, правда это или нет.

— Не буду говорить, что кто-то устал. Это отрасль у нас активно развивается, она служит источником национальной гордости и способом осмысления себя. Многие люди начинают понимать локальные смыслы по-другому — через авторскую историю и интерпретацию. Это удивительно. Кино о тебе, и ты, смотря взглядом другого человека на себя, начинаешь себя по-другому ощущать.

Но если говорить про видео-арт в целом, то это действительно глоток свежего воздуха, новые интересные практики.

— На выставке представлены три поколения художников. Чем они друг от друга отличаются?

— Деление на поколения весьма условное, потому что разница в возрасте у них скорее символическая. Но некоторые отличия всё же проследить можно. Так, более взрослые художники, мы их называем первым поколением, пытаются сохранить прошлое, заархивировать его. В их работах много про шаманизм и былой уклад жизни.

Среднее поколение делает примерно то же, оно сфокусировано на традиционной культуре, но через нее помогает человеку лучше себя понять. Например, у нас на выставке есть инсталляция группы «Архетип», к ней принадлежу и я, — это женское шаманское одеяние. Когда мы впервые собрались, это было пять лет назад, мы поняли, что ищем что-то важное, то, чем можем наполнить свое художественное исследование. И вскоре это общее нашлось — образы из народного эпоса, того же Олонхо. Только мы решили посмотреть на это не с научной точки зрения, а с точки зрения отдельного человека, через личную оптику.

В своей работе мы исследовали тему женского шаманизма и рождения мира как такового. Ритуальное одеяние, шуба, стала для нас ключевым объектом.

Мы сшивали кусочки одежды наших бабушек, матерей, брали свою собственную. Собирались зимними вечерами и шили. Каждый из нас вкладывал в эту работу личные переживания: кто-то думал о своем детстве, кто-то мечтал о рождении ребенка. А когда шуба была готова, мы стали записывать благословения и наговоры, которые когда-то слышали в своих семьях, и дополнили ими нашу инсталляцию — они звучат, если подойти поближе.

— Что это за благословения?

— Например, когда приснится плохой сон, мама говорила: «Это не твой сон, это сон пролетающих мимо облаков. Так пусть он улетает вместе с ними». Я это запомнила на всю жизнь. И если я сейчас проснусь от неприятного сна, скажу это. Такая повседневная магия, которая помогает справиться с ежедневными трудностями.

— Какую еще повседневную магию вы замечаете в своей жизни?

— Тут надо сказать, что у нас многонациональная и многоконфессиональная республика. Однако здесь самые разные верования сочетаются естественно и бесконфликтно. Я хожу в православную церковь, но, когда выезжаю на природу, всегда здороваюсь с духами места, а потом делаю им скромное подношение — оставляю кусочек своего провианта под деревом.

И кто-то из художников сказал, что наша выставка похожа на небольшой храм, место, где можно ощутить связь с землей через каждого художника. Надеюсь, это и правда так, потому что нам было важно не показать какой-то монолитный образ якутского искусства или национальный колорит, а сделать срез тех процессов, которые происходят в Якутии сейчас. Они очень разные. С одной стороны, художники опираются на сильную академическую школу, с другой, пытаются осознать этот странный мир.

— А что посетители увидят, когда посмотрят на работы третьего поколения, самых молодых авторов?

— Третье поколение вдумчиво работает с темой включенности Якутии в глобальный мир, с тем, как Якутия воспринимается извне, и еще говорит о деколонизации.

Мне кажется, это в первую очередь связано с тем, что у них было совершенно другое детство. Когда они росли, появилось открытое информационное пространство, многие из них какое-то время жили за рубежом. Активное общение с совершенно разными людьми в разных странах сформировало у них ощущение двойственности. И это в некотором смысле преимущество, потому что они знают локальные смыслы и могут заметить что-то новое, посмотрев на малую родину со стороны.

Светлана Романова, к примеру, не пытается поэтизировать жизнь на севере, она ее документирует, показывает современных якутов: задает им вопросы, снимает, как они работают, отдыхают, смотрят передачи, в которых рассказывается о непереносимости алкоголя у азиатов и т. д. То есть молодые люди скорее склонны запечатлеть реальность, в которой они живут, чем смотреть в прошлое.

Еще стоит отметить, что сам человек становится для них объектом художественного исследования. Мало того, что они снимают своих современников, они проводят с ними коммуникационные практики.

Допустим, Джулияна Семенова и Сардаана Хохолова делают свою «Арт Лабу». В ней они практикуют много разных вещей и наблюдают за тихими процессами. Порой они собирают людей, всех желающих, и вместе окунаются в специфическую практику, очень художественную, концептуальную, которая внезапно открывает для человека что-то новое, иной опыт взаимодействия с миром. Например, вместе пытаются понять, что такое вечная мерзлота на уровне смыслов, или устраивают прогулки, чтобы послушать птиц. Иногда они ведут разговоры о том, что ощущает человек, когда оказывается в лесу.

Всё это они документируют: снимают на видео, делают фотографии, пишут тексты и даже выпускают небольшие самиздаты. Можно сказать, они исследуют жизнь через ощущения людей. Для них практика общения — это и есть художественный процесс.

— Как художественное сообщество Якутии смотрит на эту тенденцию, на то, что более молодые художники отходят от традиции?

— У нас нет проблем с сохранением традиционной культуры. Существуют программы поддержки народных мастеров: кузнецы восстанавливают старинные методы ковки, ювелиры реконструируют древние украшения, швеи — шитье. Это всё есть.

А уйдут ли старые смыслы, заменят ли их новые? Думаю, нет, и таких разговоров среди якутских художников я не замечала. Лично я не вижу в этом острой проблемы, потому что всё якутское искусство пронизано близостью с природой и духовными практиками. И это так или иначе останется навсегда.

— Вы говорили, что некоторые из современных художников хотят вписать свое искусство в мировое сообщество. Не наблюдаете ли вы среди них какого-то заигрывания с традиционной культурой, то есть ситуацию, когда художник использует лишь отдельные ее элементы, чтобы выделиться на фоне мира, при этом упуская всё смысловое наполнение?

— Подобных спекуляций довольно много, но я отношусь к этому спокойно. Если кто-то хочет использовать лишь национальный колорит, почему нет? Просто я как куратор такие работы на выставку не возьму. На «Копи смех к зиме…», как и на других, мы делаем ставку на искренность и избегаем самоэкзотизации.

— Журналисты, когда пишут про якутское искусство, любят отмечать, что на какой-нибудь выставке есть картины не только про оленей и шаманов — будто якутское искусство только про оленей и шаманов. Если из якутского искусства уйдут образы оленей, шаманов, если уйдет орнамент, оно ведь не пропадет, но что останется?

— Останется много других сюжетов, много про любовь к своей земле, про взаимоотношения со своим прошлым, с культурой. И много ответов на острые вопросы, которые ставит перед людьми сегодняшний день.