«Музыка народная, слова — НКВД». Выступает король советского подпольного блатняка Аркаша Северный

«Однажды я нашел свое место в жизни,
но оно оказалось уже занятым».

Аркадий Северный, «Программа для Госконцерта»

В 1956 году Никита Хрущев прочитал доклад «О культе личности и его последствиях», в котором впервые за советскую историю критиковался Сталин, его режим и репрессии. Для народа эта новость оказалась мощным разрывом шаблона, о котором чуть позже поэт Александр Галич спел: «Оказался наш Отец не отцом, а сукою».

С этого осознания в стране началась хрущевская оттепель, и тоталитарная власть чуть ослабила хватку: появился намек на свободу слова и творчества, страна приоткрыла форточку для воздуха западных ценностей и на волю из лагерей вышли сотни тысяч заключенных. Тогда же школа выплюнула в мир выпускника Аркадия Звездина, который еще не знал, что ему суждено стать королем блатной советской песни Аркадием Северным.

Как оттепель растопила авторскую песню

Во времена оттепели стали расцветать альтернативные советскому мейнстриму художники, поэты, писатели и музыканты, которые раньше сидели в совсем глухом подполье из страха быть расстрелянными или посаженными в тюрьму. Публично их всё равно порицали.

Хрущев обращался к творческой прослойке так: «Вы что — мужики или педерасты проклятые, как вы можете так писать?» — но в тюрьму их сажали не так часто и некоторое время почти не преследовали.

Писатели стали осваивать фантастику и описывать быт простых советских заключенных, художники — заигрывать с модернизмом (за это Хрущев называл их работы «говном» и «мазней»).

Сдвиги произошли и в музыке: расцвела авторская песня. Бардовская музыка не требовала специального оборудования и оркестра — достаточно было одной гитары. Такой минимализм позволял авторам сосредоточиться на экспериментах с лирикой.

Сначала песни бардов были романтическими, потом — шутливыми, а со временем превратились в едкую сатиру на советский режим:

Эрудиция плюс юрисдикция
Означает мозгов нищету,
Если право у них и традиция
Человека считать за щепу!

Отщепят, обзовут отщепенцами,
Обличат и младенца во лжи…
А за то, что не жгут, как в Освенциме,
Ты еще им спасибо скажи!..

— Юлий Ким

Бардам разрешали петь, но запрещали выступать на крупных площадках: вместо этого они давали концерты-квартирники и пели в туристических походах. Студии звукозаписи были для них закрыты, поэтому их стихи и записи с песнями распространялись подпольно.

Как музыку записывали на костях и в ванной

Вся запрещенная и не одобренная властями литература, в том числе бардовские стихи, распространялась через самиздат. Энтузиасты-подпольщики вручную делали копии запретных книг, иногда на печатной машинке, иногда просто от руки, иногда даже фотографировали страницы.

Стихи Бродского, проза Солженицына, американские детективы и индийские тексты по йоге — всё это распространялось самиздатом, несмотря на угрозу получить срок за изготовление, распространение и за хранение такой литературы.

Аналогичным образом усилиями подпольных любителей распространялись и запрещенные музыкальные записи. Сначала самой популярной подпольной технологией была «музыка на костях», или «рентгениздат»: пластинки в домашних условиях нарезались на отработанные рентгеновские снимки. Благодаря «рентгениздату» тысячи советских граждан впервые услышали джаз, блюз, рок-н-ролл, авангардных русских композиторов, советский блатняк и авторскую песню.

Записи на «костях» не отличались хорошим качеством звучания, поэтому самые продвинутые музыкальные бутлегеры научились в домашних условиях изготавливать настоящие пластинки.

Для этого они снимали слепок оригинальной пластинки, за копейки покупали и переплавляли записи речей Ленина, а затем заливали слепок расплавленным винилом прямо в ванной.

В уголовных делах говорилось, что такие пластинки весьма качественные и даже не уступают оригиналам — такой вот комплимент подпольным мастерам.

В 60-х началась эпоха «магнитиздата»: на прилавках стали появляться относительно качественные магнитофоны, с помощью которых тоже можно было копировать музыку на продажу. Но что еще важнее — на них можно было записывать живые выступления.

Фарца, «Лука Мудищев» и Фукс

Торговали запрещенными пластинками и литературой фарцовщики — подпольные бизнесмены с обширными связями, крупными музыкальными коллекциями и вечно нависающим над их головами сроком «за спекуляцию». Когда фарцовщик обретал вес и авторитет в подпольных кругах любителей музыки, он организовывал собственное музыкальное производство, так как обладал нужной аппаратурой, оригинальные записи приносили больший барыш.

Одним из таких питерских фарцовщиков был Рудольф Фукс. Он уже отмотал срок за подпольную торговлю и мечтал попробовать себя в роли подпольного музыкального продюсера.

Однажды к нему на квартиру пришел молодой мужчина, представившийся Аркадием. Сказал, что он от друзей и ищет «срамную» поэму XIX века «Лука Мудищев». Эротическая литература тогда тоже была запрещена и распространялась самиздатом: у Фукса как раз была одна копия. Аркадия усадили на стул и дали ему «Луку».

Начитавшись похабени про дворянина с 35-сантиметровым пенисом, он вдруг захотел спеть. Когда Аркадий запел, Фукса осенило, что перед ним сидит потенциальная звезда подполья.

Аркадий Звездин родился в 1939 году в городе Иваново. Старшая сестра, 5 лет отсидевшая на зоне, подарила маленькому Аркаше песенный сборник — тетрадку, в которую от руки были записаны стихи. В питерском Лесотехническом институте Аркаша посещал джазовый кружок и пел песни Луи Армстронга. К моменту появления в квартире Фукса 30-летний Звездин знал много песен, с удовольствием играл их на застольях у друзей, но ни о какой музыкальной карьере даже не мечтал и тем более не думал, что станет королем блатной песни. Он просто принимал суда с бревнами в питерском порту.

Блатное радио как первая мистификация

Первое время Рудольф Фукс записывал Аркашу, исполняющего чужие песни под гитару, но потом они решили записать полностью авторский альбом на тексты самого Фукса. В результате получился один из первых концептуальных альбомов на советском пространстве под названием «Программа для Госконцерта».

Это был не просто сборник песен, а вымышленная радиопередача, в которой Аркадий отвечал на вопросы несуществующих слушателей, рассказывал истории про дореволюционные одесские бордели и пел песни. Например, от имени женщины по кличке Зануда он рассказывает о рождении песни «На Молдаванке музыка играет»:

«И шо ж вы думаете себе? Так вот именно всё и произошло. Умер мальчик на тюремной постели, царство-таки ему небесное! Ибо — кудой по жизни не пойдешь, тудой всегда же выйдешь к моргу! Так шутили у нас в Одессе. Правда, богатой я не стала, хоть кавалеров и было хоть б отбавляй. Но вся публика какая-то стремная, шустрая, всё норовит где побесплатнее, то полегче. Кликуху мне тогда подвесили: „Зануда“. И вот родилась песня!»

Все песни были блатными, а персонажи вроде «Гопа-со-смыком», «Кости-шмаровоза» или «Соньки Золотой Ручки» — полумифическими бандитами из Одессы. Естественно, такая радиопередача не могла появиться в эфире советского радио.

Но в то время подпольные радиолюбители на сконструированной вручную аппаратуре иногда врывались на радиоволны советского эфира и крутили там запрещенную музыку, в том числе блатную. Так что многие слушатели действительно поверили, что этот альбом — таки радиопередача.

Аркадий Звездин на этой записи уже выступает в роли Аркадия Северного — пожилого и видавшего виды одесского еврея, который с характерным говором травит анекдоты и поет песни о бандитской судьбе.

Почему именно Северным — неясно, но псевдоним был нужен, чтобы сбить с толку правоохранительные органы, каравшие за такие блатные экзерсисы.

На тот момент Аркаше едва перевалило за 30, он никогда не был в Одессе и почти ничего не знал о реальном криминальном мире. Но Фукс, писавший тексты, с самого начала настаивал, что он должен стать звездой именно блатной песни, уходящей корнями вглубь русской истории.

Блатная песня — русский блюз

В «Записках из Мертвого дома» Достоевский в 1862 году описывает существовавшую уже тогда традицию блатной песни:

«Пелись же большею частью песни так называемые у нас арестантские, впрочем все известные. Одна из них: „Бывало…“ — юмористическая, описывающая, как прежде человек веселился и жил барином на воле, а теперь попал в острог. Описывалось, как он подправлял прежде „бламанже шемпанским“, а теперь —

Дадут капусты мне с водою —
И ем, так за ушми трещит».

Почти через сто лет советский поэт Юз Алешковский написал стихотворение и песню «Товарищ Сталин, вы большой ученый», исполнявшуюся в том числе Аркашей. Она иронично подчеркивает блатную преемственность эпох: Сталин, как и герой Достоевского, тоже сидел при царе — хотя и при другом — и слышал те же блатные напевы.

Товарищ Сталин, вы большой ученый,
В языкознаньи знаете вы толк,
А я простой советский заключенный
И мне товарищ — серый брянский волк.
За что сижу, воистину, не знаю,
Но прокуроры, видимо, правы.
Сижу я нынче в Туруханском крае,
Где при царе сидели в ссылке вы.

В СССР блатная песня пошла в массы, так как исторически стала более актуальной, чем в царской России: миллионы людей сидели в тюрьмах и исправительно-трудовых лагерях, или недавно оттуда вышли, или же — боялись туда попасть. Напевы о жизни уголовников носили для многих терапевтический характер, помогая с помощью юмора преодолевать страх заключения. Для других они были бунтом против системы, с их лирикой, подчеркивавшей тюремную сущность советского строя.

Аркадий Северный не был первым исполнителем блатной песни в СССР. Одним из первых еще в 1930-х блатняк во всеуслышание стал исполнять известный эстрадный артист Леонид Утесов: товарищ Сталин лично просил Утесова спеть «С одесского кичмана бежали два уркана» на приеме в Кремле. Но очень скоро блатняк запретили, и он ушел в подполье. А Аркаша уже стал корифеем подполья.

Эх, люблю блатную жизнь, да воровать боюсь!

Когда Рудольф Фукс только начал работать с Северным в начале 1970-х, его записи не могли конкурировать по популярности с записями матерых исполнителей авторской песни вроде Высоцкого, Окуджавы, Галича. Подпольные концерты Высоцкого могли стоить 50–70 рублей, в то время как средний инженер или врач зарабатывали 100–110 рублей в месяц. Аркашины записи стоили значительно меньше, их покупали в последнюю очередь: для коллекции или потому, что не хватало денег на что-то из более звездного.

Но уже в конце 70-х Северный не только не сел в тюрьму, но и стал популярным на весь Союз. Оказалось, что его слушают не только уголовники и простые люди, но и чиновники, люди в погонах и работники спецслужб. Его стали приглашать в кабаки, где собиралась советская элита или криминальные авторитеты и платили до 1000 рублей за ночь.

Свои гонорары просаживал с ближними по кабаку товарищами и очень скоро опять оставался без денег, да еще и был должен всем вокруг.

Нары плакали по Аркадию, и все удивлялись, почему он еще на свободе. Несколько лет он разъезжал по стране без паспорта, что строго каралось законом. У него не было прописки, он ночевал где придется и месяцами жил у сердобольных друзей: фактически он был бомжом, а за это тоже можно было схлопотать срок. Ко всему этому он много лет был безработным, а тунеядство в те годы тоже было преступлением.

Некоторые утверждали, что у Аркаши были покровители в органах, которым он звонил, если его забирали в отделение милиции.

На протяжении своей карьеры Северный как вокалист записал более ста альбомов и еще бессчетное количество отдельных записей в самых разных жанрах — от блюза и джаза до рок-н-ролла и блатняка. И в большинстве этих экспериментов вне зависимости от жанра можно наблюдать одну и ту же картину: Аркаша почти всегда, если не слишком пьян, поет свободно и мощно. Он не был дисциплинированным исполнителем: во время записи песни мог легко отлучиться от микрофона, чтобы опрокинуть рюмку, закуривал посреди записи, часто путал и перевирал слова (например, «враг» у него превращался во «врача»), некоторые слова просто произносил нечленораздельно.

За всю свою карьеру Северный не написал сам ни одной песни и шутил про свои альбомы, что «музыка тут народная, слова — НКВД».

Он пел песни советских бардов, Вертинского и Высоцкого, цыганские и русские романсы, народные частушки и стихи классических русских поэтов. Часто Аркаша запевал совершенно незнакомые ему песни с листка, даже не прочитав их до записи, а в конце мог добавить несколько куплетов из другой песни, если входил во вкус.

Такое вольное отношение к словам и импровизация на ходу роднит Аркашу с джазовыми музыкантами и их джемами. Его вокальные пассажи напоминают легендарных джазовых вокалисток вроде Билли Холидей или Кармен Макрей: пение намеренно не всегда попадает в такт музыке и создает ощущение еще большей гармонии, чем если бы он пел по нотам.

А вот музыканты, подыгрывающие ему, чаще всего не дотягивали ни до его пения, ни до музыкальных жанров, в которых они пытались играть. Это даже придает музыке Северного определенный шарм: оркестр временами играет настолько расстроенно, что кажется, будто сейчас всё провалится в какофонию в духе Капитана Бифхарта.

«Петь» и «пить» — как синонимы

Перед записями альбомов никто не репетировал, сходки начинались с команды «Похмеляй оркестр!» И пока все не выпивали по паре стаканов портвейна, ни о какой музыке не могло быть и речи.

Опьянение музыкантов и певца можно понять, но пьяные звукорежиссеры — это настоящая беда и основная причина, по которой множество записей серьезно хромают.

Самыми квалифицированными музыкантами, подыгрывавшими Аркаше, были «Братья Жемчужные». Иногда они записывались под названием «Четыре брата и лопата». Основной работой Жемчужных были выступления в ресторанах, где они играли почти каждый вечер и поэтому имели и деньги, и приличные музыкальные навыки.

Большинство же сессионных музыкантов на записях Северного были любителями, в рабочее время обивавшие двери дермантином или водившие такси.

Вполне панковское отношение музыкантов к творческому процессу можно понять, если учесть, что формирование вкусов и начало творческого пути Аркаши пришлось на краткий период хрущевской оттепели, а его творческий зенит и разгар деятельности — на самые суровые годы брежневского застоя. Все мечты об очеловечивании коммунистического строя рухнули, холодная война разгорелась с новой силой, а западные ценности снова стали преследовать по закону.

Кроме того, партия боролась с алкоголизацией населения СССР настолько успешно, что потребление чистого алкоголя на душу населения возросло с 1,9 литра в 1952-м до 10 литров в 1976-м. Рабочие пили пиво, водку и портвейн, колхозники гнали самогон, военные и ученые выпивали спирт, предназначенный для обработки оборудования.

Культурная интеллигенция, часто сидевшая без работы, пила вообще всё подряд — это хорошо отражено в поэме «Москва — Петушки» Венички Ерофеева, написанной в 1970 году.

Аркадий и его друзья не были исключением из правила. Ни одна запись альбома на квартире не обходилась без горячительных напитков, часто в пропорции 10 бутылок водки на один кочан капусты для закуси. Неизвестно, что для музыкантов было важнее: собраться, покалякать и выпить — или записать альбом. Они знали, что ни денег, ни известности эти записи им не принесут.

Никто не пустит их в студию звукозаписи, не пригласит на телевидение, им не дадут играть концерты. Даже за подпольные записи каждый из них мог сесть или по крайней мере вляпаться в неприятности.

Вечное подполье в застойные времена обращается экзистенциальным застольем.

Аркаша лечился от алкоголизма, лежал в больнице, даже «кодировался» и ходил с зашитой ампулой. Но ничего не помогало, и он продолжал закладывать за воротник, приговаривая, что «петь» и «пить» для него — синонимы. Кроме алкозависимости Аркаша много лет страдал от пищевого расстройства и анорексии: друзья неоднократно замечали, что даже за полным столом закуски он не притрагивался к еде.

Создавалось ощущение, что он вообще не ест: под конец жизни он весил всего около 40 кг.

В последнюю ночь своей жизни Аркадий пошел в ванную бриться, скоро вышел и сказал своему приятелю: «Не могу. Кривой, что-то хреново мне». Друзья налили ему рюмку, Аркаша выпил и закурил. Вдруг сигарета выпала из его рта, потекла слюна, один глаз вылез из глазницы, рука затряслась и обвисла — и Аркаша уже не мог говорить и двигаться.

Скорая и врачи не спешили спасать Северного, потому что думали, что перед ними очередной бомж, а не подпольная звезда блатной песни.

Так что 12 апреля 1980 года Аркадий Северный скончался от гипертонической болезни с атеросклерозом и тяжелой формы дистрофии.

Советский битник и буддист навеселе

Несмотря на народную популярность, в лицо Аркашу почти никто не знал: по понятным причинам его фотографии не тиражировали вместе с записями. Поэтому его личность быстро обросла легендами.

Кто-то говорил, что сидел вместе с ним в тюрьме и слушал его запевы там. Сам Аркаша часто рассказывал знакомым, что отмотал три года «за нож», хотя точно известно, что в тюрьме он не сидел ни разу.

Кто-то рассказывал, что Северный — внебрачный сын важного советского чиновника Анастаса Микояна. Наличие высокопоставленного родителя как бы объясняло, почему Аркаша до сих пор продолжал записывать новые песни, а не сидел в тюрьме. Некоторые считали, что он — старый еврей из Одессы, хотя на самом деле в этот город он впервые попал уже под конец жизни. Другие — что он эмигрировал еще до революции и все свои песни пел в ресторане «Одесса» на Брайтон-Бич в Нью-Йорке.

По песням иногда складывалось впечатление, что Северный объездил чуть ли не полмира, хотя он ни разу не выезжал за границу и даже по Союзу не особо успел попутешествовать.

Аркаша любил заливать баки и мистифицировать свою биографию. Например, рассказами о том, что он служил во Вьетнаме и бомбил с вертолета американские военные базы. Или что в армии он пользовался служебным положением и неоднократно летал на вертолете в пивную.

Он действительно служил в вертолетных войсках недалеко от Ленинграда — но очень тихо, никакого Вьетнама в его реальной биографии не было.

Вообще, в жизни Аркадий был очень тихим, воспитанным и харизматичным. Хотя в его песнях женщин часто называют «шкурами» и «шмарами», все знакомые отмечали, что с дамами он был очень обходителен и галантен. От жены с ребенком он ушел еще до того, как началась его музыкальная карьера.

Во многом образ жизни Аркадия Северного напоминал образ жизни американских битников, воспетых Джеком Керуаком. Как и они, он нигде не работал, не имел постоянного места жительства, интересовался бандитами и подпольем, часто ночевал в парадных, сутками зависал в любых компаниях, где наливали и любили музыку.

Даже когда под конец жизни у него стали появляться деньги, он не остепенился и относился к ним как настоящий буддист — как к пустому месту.

Песни Северного пропитаны жизнеутверждающим и исцеляющим душу весельем. Юмор есть и в текстах песен, потому что в блатном мире он высоко ценился, но еще больше юмора — в самом Аркаше и его голосе. Он часто поет о тяжелых жизненных обстоятельствах, но делает это с философским спокойствием человека, способного подняться над обстоятельствами, увидеть в них иронию и насладиться чувством юмора судьбы даже в самом беспросветном положении.

В его голосе ощущается дух внутренней свободы, прорывающейся сквозь эпоху советского застоя, сквозь спертый воздух тюремных камер и вонь прокуренных квартир. Его песни заставляют думать, что не всё так уж плохо, и может таки стать лучше, если фартанет. А фартанет — обязательно.