5 спорных мнений Михаила Павловца о школьном образовании
В новом году мы придумали для вас новую рубрику. Она называется «5 спорных мнений», и в ней мы расспрашиваем известных представителей разных занятий и профессий об их провокационных и на первый взгляд даже возмутительных суждениях. Затем они объясняют свою позицию, чем, возможно, даже переубедят несогласных. Сегодня своими мнениями о преподавании литературы в школе делится учитель Лицея НИУ ВШЭ и доктор филологических наук Михаил Павловец.
Нельзя отрицать воспитательного воздействия уроков литературы – но это воздействие совсем не то, на которое рассчитывают «воспитатели»
Литература как школьный предмет выделилась из гимназического предмета «словесность» лишь в первые годы Советской власти. Предмет мыслился как воспитательный, его цель в Программе 1938 года декларировалась прямо:
«Показать величие русской классической литературы, воспитавшей многие поколения революционных борцов, огромное принципиальное отличие и морально-политическую высоту советской литературы».
Предполагалось, что советский школьник на слово поверит тезису о «величии» классики и «морально-политической высоте» советской литературы, положительных героев возьмет себе за образец поведения, а отрицательных – осудит. Однако этот подход игнорировал аксиому педагогики: правильные слова учат правильным словам, правильные поступки – правильным делам.
Когда школьный учитель учил говорить как Чацкий, а сам вел себя как Молчалин, его ученики скорее перенимали именно такую модель поведения. Если, конечно, дома или в своем окружении не встречались с альтернативной, более привлекательной для них поведенческой моделью. В последнем случае в их арсенале оказывался широкий спектр возможностей реагировать на школьные требования: от симуляции до глумления и даже открытого протеста, что, впрочем, всегда было уделом меньшинства. В целом же подобный педагогический подход воспитывал личность конформную, даже лицемерную, способную имитировать «идейность» в ситуации отсутствия у нее цельной ценностной позиции, за исключением самых простых ценностей выживания в среде, враждебной всякому проявлению агентности.
Обязательный список для чтения даже хуже и вреднее, чем список запретительный
Возвращение государства к идее единого обязательного списка по литературе объединило как лоялистов, так и многих «либеральных» противников советской модели образования, согласных с тем, что все-таки должен быть хотя бы минимальный перечень «вечных произведений», которые обязан прочитать каждый человек еще в школе. Некоторые разногласия между этими лагерями скорее возникают по поводу состава обязательного списка, а серьезные разногласия – по вопросу необходимости списка «запретительного», от мягких его вариантов с возрастной маркировкой 18+ и до списков проскрипционных. Скажем, из обязательного списка удалили роман Василия Гроссмана «Жизнь и судьба», так как в свете Статьи 13.48 КоАП, которая объявляет уголовно наказуемым уравнивание нацизма и коммунизма, слова одного из персонажей этого романа оберштурмбанфюрера Лисса старому большевику Мостовскому («Мы форма единой сущности – партийного государства») подпадают под действие этой статьи.
Однако такова человеческая природа, особенно природа подростков: запретный плод для них сладок – и включение того или иного текста в запретительные списки у читающих школьников или студентов способно вызвать интерес к книжке и желание ее раздобыть и прочитать, что в век интернета не представляется задачей нерешаемой. А вот навязывание обязательных для прочтения книг вряд ли сподвигнет не читающих на их прочтение (в крайнем случае к услугам школьников – учебник или сайт кратких пересказов), у читающих же может вызвать отторжение и отбить вовсе охоту к чтению.
Современная школьная дисциплина «литература» не предполагает чтения художественных произведений, скорее всячески этому препятствует
Впрочем, с задачей отвращения от чтения сама нынешняя модель литературного образования, особенно после ее корректировки в последние годы, и так справляется прекрасно. Дело в том, что целью «изучения литературы» объявляется не чтение художественных произведений, а их «прохождение»: усвоение знаний о творческом пути автора, сюжете программных текстов, их основных художественных особенностей. Все эти знания крайне сложно извлечь из самого текста: его чтение только отвлекает школьника от получения необходимых знаний. Знания же эти содержатся в учебнике, лекции учителя, в крайнем случае – в кратком пересказе на одном из десятков сайтов вроде briefly.ru. Поэтому списки программных произведений такие объемные: действительно, «Войну и мир» Толстого можно «пройти» за 14 часов (куда входит и время на опросы и сочинение по роману), если не озадачиваться чтением романа в 1300 страниц. А на недавно вернувшуюся в школьное чтение 600-страничную «Молодую гвардию» Фадеева некоторые программы и вовсе отпускают 2 часа, тогда как только на прочтение ее (со скоростью 100 слов в минуту) нужно минимум 33 часа (то есть по часу в сутки больше месяца).
Основной метод «изучения» литературы с давних времен – начетнический: школьник воспринимает необходимую информацию на слух («рассказ учителя») и глазами (чтение учебника и т.п.), а потом воспроизводит усвоенное устно (у доски) и письменно (в сочинении). Чтение самого произведения для всего этого только помеха, а якобы «усвоенное», никак не закрепленное в жизненных практиках (вспомните, когда Вы последний раз обсуждали своеобразие конфликта в «Горе от ума» или исторические неточности толстовского изображения Аустерлицкого сражения), довольно быстро вымывается из головы, занятой куда более важными для жизни вещами.
Зубрежка наизусть стихов развивает не память, а ненависть к поэзии и к чтению
Если у школьника нет мотивации – хотя бы если ему не разрешили самому выбрать стихи – принуждение к зубрежке ничего, кроме зубной боли, у него не вызовет. Хотя есть такие дети, для которых как раз вызубрить любой текст куда легче, чем думать и говорить своими словами о заложенных в нем смыслах. Но мы помним, что школа, как правило, и не требует «своих слов», а тем более – мыслей: достаточно воспроизвести заученное, даже если для тебя смысл произносимого – нечто вроде «дыр бул щыл убешщур» футуристов. Память, как и музыкальный слух, развивать их если и можно, то только при наличии изначальных способностей, и вот тут школьники с отличной памятью, но слабыми когнитивными способностями всегда выиграют у тех, кто способен глубоко чувствовать поэтическое слово и задумываться над ним, но с трудом выносит принуждение, в котором не видит для себя личностного смысла.
И аргумент «а я вот любил(а) учить стихи наизусть» – аргумент отвратительный ровно потому, что поэзия существует для красоты и для свободного выбора того, что тебе нравится и для тебя важно, а не для того, чтобы быть инструментом унижения и пытки… Мы же помним, что в дореволюционных школах применялись самые настоящие пытки – вроде порки розгами, помещения в угол коленями на горох, морального террора и т.п.? Так вот, программная зубрежка стихов – реликт тех диких для нынешнего времени практик.
Ещё 100 с небольшим лет назад в школах Российской Империи не было предмета «литература» – и рано или поздно в школах Российской Федерации этот предмет исчезнет не только «де факто», но и «де юре»
Действительно, в 1913 году менее 6 % всех детей имели доступ к гимназиям и реальным училищам, и литература на родном языке для них входила в состав предмета «словесность», где изучалась как один из вариантов существования родного языка – наряду с иными его модусами – разговорным, публицистическим, официально-деловым, научным и т.п. Попытка превратить литературу в дисциплинарный инструмент в советское время провалилась. Провалятся и нынешние попытки возвращения к советской модели литературного образования: в специализированных классах все чаще учителя в журналы записывают вовсе не то, что читается и обсуждается на уроках, а в рядовых общеобразовательных школах, где итоговые государственные экзамены по литературе выбирают единицы, а по русскому языку – должны сдавать все, чаще под видом уроков по литературе проводят уроки русского языка, оставляя на литературу не более 1 часа в неделю.
