«Я — это Ты, а Ты — это я»: есть ли нирвана в иудаизме, христианстве и исламе — и как туда попасть
Среднестатистический миллениал практикует йогу и медитацию, а не зикр, иисусову молитву или созерцание каббалистического древа сфирот. И, возможно, зря, ведь цель этих практик, а иногда и содержание, не так сильно отличаются друг от друга, как может показаться на первый взгляд. Востоковед Мария Ефимова рассказывает о том, как мистики монотеистических религий работали с собственным сознанием, созерцали нетварный свет и переживали смерть эго в воссоединении с Богом.
В стихотворении из романа «Жизнь насекомых» Виктора Пелевина есть такие слова: «Не оберешься бед, если в КГБ поймут, что ты круг ослепительно яркого света, кроме которого во Вселенной ничего никогда не было и нет». Эти строки похожи на наставление для советского психонавта, но могут служить и кратким описанием мистического опыта.
Сегодня такой опыт у нас ассоциируется в первую очередь с буддийской медитацией, которая стала стандартом духовного искания среднестатистического миллениала. Ее практикуют студенты и домохозяйки, топ-менеджеры и фрилансеры, фанаты научной картины мира, которых нейронаука убеждает в пользе этой практики для когнитивных способностей или при избавлении от аддикций, и нью-эйджеры, посещающие ретриты в надежде «сигануть в нирвану».
Интерес к духовности индо-буддийского региона сначала возник в среде европейской аристократии в XIX веке, а с середины XX века — с распространением идеологии нью-эйдж и соответствующего рынка «духовных услуг» — постепенно стал массовым на Западе.
Нью-эйдж говорит нам о возможности универсального трансперсонального переживания — выхода за пределы собственной личности и проникновения в высшую безличную реальность.
Для этого предлагаются синкретические, часто искаженные или придуманные заново формы верований и практик.
Читайте также
Лаборатория в тебе. Как нейронаука изучает внетелесный опыт, медитацию и осознанные сновидения
Йога и медитация, основанная на концентрации, — самое безобидное, что есть в этом наборе. В своем секулярном виде они давно стали частью имиджа comme il faut современного человека, его «таблетками от стресса» и элементом стандартного ЗОЖ-набора. Однако немало и тех, кто считает эти практики частью своей духовной жизни и внутренне согласен с «законом кармы».
В то же время географически и исторически близкие нашему региону религии откровения — иудаизм, христианство, ислам — оказались гораздо менее привлекательны для индивидуальной духовной практики. Согласно исследованиям, чем моложе человек, тем он менее религиозен. Что означает как раз отказ отождествляться с этими традиционными конфессиями, но не атеизм как таковой.
Традиционные официальные религиозные институты выглядят для поколений Y и Z либо слишком отсталыми, либо слишком репрессивными, либо ассоциируются исключительно с внешней ритуальностью. Либо всё это сразу.
Религии откровения даже у образованных (но не имеющих знаний в области религиоведения) людей нередко ассоциируются с наивным антропоморфизмом. А получить специальные знания о том, что Бог авраамических религий — не просто «большой человек» (а то и «большой начальник»), им, в общем-то, неоткуда, так как у традиционных религиозных институтов плоховато с PR в этой аудитории. В то же время людям нравятся концепции типа буддизма, где вопрос о боге, как говорит нам буддолог Е. А. Торчинов, вынесен за скобки «как архитектурное излишество». Современному человеку близка идея безличной высшей реальности, поэтому он скорее скажет «Вселенная», чем «Бог».
Кроме того, буддизм изначально сделал ставку на индивидуальную психотехническую практику. Уделяя огромное внимание психокосму (и даже осмысляя его через Вселенную), эта система смогла включить тончайшим образом разработанную теорию психики и сознания, что в нашем сверхпсихологизированном нервном мире крайнего индивидуализма оказалось весьма востребованным. Как и установка на транквилизацию, характерная для буддизма.
Религии откровения в своих мейнстримовых проявлениях, напротив, как правило, всегда поощряли коллективные практики и уделяли гораздо больше внимания социальному регулированию, моральным запретам или изучению священных текстов, чем обучению верующих тонкой работе с собственным сознанием.
Опыты отшельников, где следы такой работы отчетливо видны, категорически не рекомендовались к использованию массами как опасные. Кроме того, официальные институты часто недоверчиво смотрели на мистико-аскетические секты, подозревая их в ереси.
Нирвана откровения
И всё-таки медитативные и экстатические практики, которые христианский теолог Фома Аквинский назвал cogito dei experimentalis — экспериментальным богопознанием, всегда существовали внутри авраамических религий, ведя за пределы привычного мира — к единственно «реальной реальности».
Американский философ и психолог Уильям Джеймс в знаменитой книге «Многообразие религиозного опыта» утверждал, что корни религиозной жизни, как и ее центр, мы должны искать в мистических состояниях сознания, где человек получает доступ к глубинным пластам своей психики. Иными словами, не только условная медитация возникла из религии, но и религия во многом возникла из условной медитации — контакта человека с сознанием и бессознательным.
Насколько мистический опыт в своем предельном выражении универсален, судить научными методами невозможно. Разве что когда-нибудь нейрофизиологи смогут поймать новоиспеченного Будду и сравнить его мозг с мозгом суфия на последней «стоянке» его мистического пути.
Пока же мы можем судить об этом пути только по оставленным описаниям. А здесь многое определяется языком этого описания, который, в свою очередь, часто является языком соответствующей религиозной доктрины. Синхронизация личного опыта с доктриной, с одной стороны, могла быть гарантией сохранения мистиком или целым религиозным направлением легитимного статуса. С другой стороны, усвоенные культурные паттерны могли вполне естественным образом становиться частью мистического опыта и его интерпретации. Так, некоторые восточнохристианские мистики свидетельствуют, что в процессе умного делания им открывался внутренний смысл догмата о Троице, который, разумеется, не становился объектом медитации у представителей других традиций.
В современной гуманитарной науке принято подчеркивать, что нет никакой универсальной «мистической религии», что нельзя отождествлять мистицизм с пантеизмом и что каждый отдельный мистик был верным сыном своей традиции. Но за различиями и в самих практиках, и в их концептуализации отчетливо видны черты сходства.
Все религиозные психотехники придуманы для того, чтобы соединить человека с Абсолютом, так как в обычном своем состоянии человек туда попасть не может. То ли из-за забвения истинной реальности и плененности иллюзией, то ли из-за грехопадения, но в любом случае между ними пропасть.
Для религий откровения искомое состояние — это всегда результат соединения или синхронизации двух воль — человека и Бога, который как бы делает последний шаг навстречу. Совпадут ли они до полного слияния — вопрос всегда дискуссионный, — не для тех, кто занимается мистической практикой, но скорее для тех, кто ее изучает по оставленным неоднозначным свидетельствам.
Концепту нирваны (что на санскрите означает «прекращение, уничтожение, угасание») в суфийском богопознании условно соответствует состояние фана — «самоуничтожения», полного растворения индивидуальности, «ухода в Бога». Известный представитель «опьяненного» суфизма Абу Язид аль-Бистами говорит по этому поводу: «Я есть Я, и нет Бога, кроме Меня». А еще: «Ты — это я, а я — это Ты».
Как пишет российский востоковед А. В. Смирнов в книге «Великий шейх суфизма», речь не идет о слиянии с недифференцированной реальностью, скорее человек, предающийся интуитивно-созерцательному познанию, «превращается в „око“ Бога, которым Тот созерцает Себя через мистика, остающегося (онтологически) нетождественным Богу».
В исламоведении когда-то существовала точка зрения, что концепция «суфийской нирваны» заимствована из индуистской традиции адвайта-веданты и буддизма. Сейчас такая точка зрения считается маргинальной.
Может быть интересно
Мозг в нирване: что нейробиология знает о просветлении и как его добиться без наркотиков
Но параллели всё-таки напрашиваются. Неслучайно у единоверцев возникали претензии к ранним суфиям с их скандальными высказываниями, ставящими под сомнение общую для авраамических религий идею абсолютно трансцендентного Бога. Поэтому позднему суфизму пришлось философски решать эту проблему. И сделано это было довольно изящно: трансцендентный Бог и тварный мир стали двумя противоположными сторонами единства, внутри которого стал возможным опыт unio mystica — мистического единения.
Как может тварь соединяться с творцом? И если это происходит, то как творец может оставаться трансцендентным? На эти вопросы под угрозой отлучения от церкви приходилось отвечать и последователям исихазма («исихия» с греческого переводится как «покой, тишина», что говорит о медитативной природе этой практики). Восточнохристианский мистицизм, в отличие от западнохристианского, выделился в хорошо разработанное направление, на которое западные христиане смотрели в лучшем случае иронично, считая, что главное занятие исихастов — «созерцание пупа».
Византийский богослов XIV века Григорий Палама, систематизировавший опыт исихазма, философски преодолел пропасть между человеком и Богом с помощью понятия нетварной энергии, которое ввели еще отцы церкви. Мистик, вдохновленный Святым Духом, в своей медитативной практике может сподобиться видения нетварного света, с которым станет одной природы «в будущем веке».
В еврейском мистицизме — каббале и хасидизме — соединение человека с Богом происходило как через созерцание Абсолюта (или Бесконечного — Эйн-Соф — безличного «Бога в себе» и «для себя»), так и через экстатические практики. Известный исследователь еврейского мистицизма Гершом Шолем утверждает, что концепт двекута (или «приклеивания» к Богу) как нельзя лучше подчеркивает онтологическую пропасть, разделяющую человека и Бога и остающуюся даже в самых сокровенных опытах еврейских мистиков. Эта пропасть может быть преодолена лишь при «окончательном исправлении» мира, когда произойдет его полное слияние с Богом. Но мистик может добиться приближения к нему и принять участие в этом исправлении, максимально отказавшись от своего эго и «синхронизировав» собственную волю с божественной.
Если посмотреть на разные традиции с их психотехниками, то можно заметить в них два типа (или два уровня) взаимодействия с высшей реальностью, которая предстает то как личностное, то как безличностное начало.
Когда речь идет о любви, часто с явными или скрытыми указаниями на эротические переживания, подразумевают отношения с персонифицированным Богом. Ведь для танго, как известно, нужны двое.
Это можно наблюдать в таких направлениях, как «опьяненный» суфизм, где Бог часто — «возлюбленная», индуистских практиках бхакти-йоги, у отдельных западнохристианских мистиков вроде Терезы Авильской, в отождествлении Шхины иудейских мистиков — божественного присутствия — с женским началом.
Другой тип опыта — медитативное вглядывание мистика в собственную душу и созерцание образа Бога внутри нее вплоть до полного слияния познающего и познаваемого в универсальное Единое, космическое сознание, истинное Я, Всё и Ничто. Отождествление индивидуального атмана и космического Брахмана, которое, согласно тому же Торчинову, сохраняется и в буддизме (а концепция анатмана, или отсутствия самости, нужна из практических соображений — чтобы помочь практикующим избежать ложных отождествлений). Этот тип опыта характерен для джняна-йоги, суфизма, отдельных западнохристианских мистиков вроде Майстера Экхарта.
И если первый тип опыта скорее связан с эмоциональной экзальтацией, свойственной влюбленности, то второй описывается как состояние глубочайшей успокоенности.
Великое Ничто
Для мистика, независимо от традиции, Бог или высшая реальность всегда принципиально неопределимы, а любые попытки с помощью слов передать неизреченное провальны.
Один из парадоксов мистического опыта состоит в том, что бог, являющийся неоплатонической абсолютной полнотой Единого и источником всего сущего, в конечном итоге в самых глубинах своих оборачивается «великим Ничем», «ни тем, ни тем» древнеиндийских трактатов Упанишад, «безосновным оком вечности», по выражению русского религиозного философа Николая Бердяева.
В Палийском каноне, одном из главных сводов буддийских текстов, отсутствует какое-либо позитивное описание нирваны. В ответ на вопрос о ней Будда, как известно, хранил «благородное молчание». Будда также использует метафору потухшего огня: как потухший огонь нельзя описать как «ушедший куда-либо», так и достигшего нирваны нельзя описать в рамках позитивных утверждений.
Другая метафора — глубокий океан — приводится где-то рядом, чтобы показать, что парадоксальным образом подразумевается не полное небытие, а скорее полнота бытия.
Троичный христианский Бог возникает из «Вечного Ничто», считал немецкий мистик XVI века Якоб Беме: «Величайшее сокровище для души — это перейти от Чего-то к тому Ничто, из которого могут родиться все вещи».
Представитель «опьяненного» суфизма Абy Язид аль-Бистами говорил: «Я пристально посмотрел на Него взором истины и сказал: „Кто это?“ Он ответил: «Это не Я и не не-Я. Нет Бога, кроме Меня».
Любимой метафорой каббалистов XV века было выражение «глубины Ничто», содержащее в себе идею сокрытого Бога, который остается вечно непостижимым. Но это Ничто, из которого произошло всё, по словам Давида бен Авраама га-Лавана, каббалиста XIV века, бесконечно реальнее любой реальности. А с последним утверждением согласился бы и Будда Гаутама.
Йога во имя Единого Бога
Методы, которые должны доставить мистика в эту конечную реальность или хотя бы позволить созерцать ее, удивительно похожи.
Во-первых, аскеза. Нужно в первую очередь отказаться от реальности иллюзорной, содержащей множество отвлечений. Для этого естественные потребности удовлетворяются ровно настолько, насколько это необходимо, чтобы о них забыть.
Ранние суфии практиковали зухд — отказ от земного мира иллюзий и тлена, к которому принадлежат и человеческое эго с его и страстями, и практики самоконтроля, которые сравнивали с дрессировкой. Аскетичный образ жизни христиан и их приверженность труду общеизвестны. Каббалистическое древо жизни — Эц Хаим — показывает путь аскезы как прямой путь к Богу. Самая известная каббалистическая книга «Зогар» (или «Книга Сияния») приводит описания созерцательной жизни отшельников и мистиков в пустыне. Правда, еврейская мистика, в отличие от других традиций, делала исключение в аскезе для половых отношений, так как видела в них символическое выражение сакрального брака Царя и Шхины — божественной славы (или божественного присутствия).
Помимо аскетической отрешенности и психической самодисциплины (в том числе через практику молчания), от мистика требуется совершенная уравновешенность, напоминающая атараксию киников и стоиков, равнодушие к «хвале и клевете», совершенный альтруизм и способность к совершенной же концентрации, которая достигалась созерцанием, с помощью ритмических дыхания или телодвижений, повторения молитвы или имени Бога — до тех пор, пока ум не достигнет однонаправленности (называемой в буддизме самади).
Читайте также
Собака в бочке: чему нас могут научить киники — самые радикальные философы Античности
Один из традиционных для суфизма зикров (одиночных и коллективных психофизических практик) подразумевает овладение умом с помощью слова «Аллах» или одного их его «прекрасных имен» — Истина, Живой, Господин, Свет и т. д. Поминанию имени Бога может соответствовать контроль дыхания с подсчетом выдохов, которые «оживляются» именем Бога.
Некоторые суфии практиковали длительные задержки дыхания, что, возможно, было результатом влияния индийской пранаямы. Они также прибегали к сосредоточению на определенных частях тела.
В каббале мистика XIII века Авраама Абулафии использовались приемы, которые Гершом Шолем называет иудаизированным вариантом йоги. Там применялись «священнобезмолвствие», специфическая методика дыхания, специальные положения тела, определенные сочетания звуков при вдохах и выдохах, что описано в трактате «Свет Разума». Кроме того, в каббале используется как метод концентрации и медитативного созерцания различные комбинации букв слов Священного Писания и имен Всевышнего, а также древо сфирот, схематически изображающее эманации Бога в виде его атрибутов.
Исихасты достигали сосредоточения повторением Иисусовой молитвы («Господи, Иисусе Христе, помилуй мя»), а также использовали специальные позы (рекомендовались максимально неудобные и даже болезненные), задержки дыхания, визуализации, сосредоточение на разных участках тела, особенно любили сердце и «пуп» как средоточие жизни.
Псевдосимеон так рекомендовал достигать предельной концентрации: «С какой бы стороны ни возник и ни показался какой-либо помысл, прежде, чем войдет он внутрь и помыслится, или вообразится, ум тотчас прогонит его оттуда и уничтожит именем Иисусовым».
«Так как y тех, кои недавно вступили в подвиг сей, ум и будучи собираем внутрь, часто отскакивает вовне, а им должно также часто тотчас опять возвращать его внутрь… пока, с Божиею помощию, через навыкновение в сем, приучив ум не отходить на окружающее… сделать его сильным к сосредоточению на едином», — такую медитацию рекомендовал Григорий Палама в труде «О священно-безмолвствующих».
Ключевым органом мистического опыта в религиях откровения всегда становится сердце — вместилище человеческих помыслов в библейской анатомии. В традиции каббалиста Абулафии рекомендуется достигнуть ощущения тепла в нем. Зикр сердца в суфизме подразумевает созерцание начертанного в глубине сердца имени Бога. «Низведение» ума в сердце — обязательное требование исихастской практики.
Для мистика важно правильное соединение однонаправленного интуитивно-созерцательного (не рационального) бодрствующего ума (или, что то же самое, сознания) и сердца — метафорически источника любви и физиологически источника жизни. Бодрствующий бдительный ум и живое любящее сердце — это максимальное уподобление божественным атрибутам, которого может достичь человек.
Нетварный свет
Если мистический опыт удался, то практик, скорее всего, наблюдает фотизмы — субъективные световые явления. Свет как символ высшей реальности или Бога и указание на приближение к ним является универсальным религиозным клише. В мире людей свет присутствует только в надлежащем образом очищенном сознании мистика.
В тантрическом буддизме существует представление, что каждый умерший в определенный момент переживает пробуждение и созерцает ясный свет. Закрепление этого переживания (что, согласно традиции, почти никому не удается) означает обретение состояния Будды и выход из сансары. Поэтому йогин стремится еще при жизни войти в состояние самади и попытаться в нем обрести пробуждение.
Согласно Палийскому канону, Будда называет «свет, который поднимается, и славу, которая блистает», знаком, предвещающим явление Брахмы.
Философ и религиовед Мирча Элиаде приводит в книге «Опыты мистического света» ссылку на китайскую сутру, где говорится, что благодаря практике созерцания и отсутствию всякого нечистого желания боги (дэвы) достигают вида самади, известного под именем «вспышки огня», и их тела становятся более блистательными, чем Солнце и Луна.
Для авраамических религий такой опыт отождествляется с озарением, которое приходит свыше, последний шаг навстречу всё равно делает Бог. Один из аятов Корана говорит: «Аллах — свет небес и земли. Его свет — точно ниша; в ней светильник; светильник в стекле; стекло — точно жемчужная звезда. Зажигается он от дерева благословенного — маслины, ни восточной, ни западной. Масло ее готово воспламениться, хотя бы его и не коснулся огонь. Свет на свете!» Высшая степень зикра сопровождается опытом мистического света — «нисходящих» и «восходящих» огней.
Может быть интересно
Духи — порожденные человеком, но реальные: как антропологи поверили в призраков и божеств
«Бог есть свет и нет в нем никакой тьмы», — говорит Евангелие от Иоанна. Исихасты считают свет, созерцаемый в процессе Иисусовой молитвы, Фаворским светом, который осветил Иисуса Христа во время Преображения (которое, кстати, имеет иудейские корни и связано с учением о Шхине). Появление этого света — главный момент умного делания.
Свет в каббале непосредственно связан с понятием Шхины. Ее созерцание ощущается как высшее наслаждение. Искры Шхины, или искры святости, рассеяны по всем мирам, и их освобождением и вознесением должен заниматься мистик. Последняя ступень каббалистической мистической лестницы — стадия пророчества, когда мистик сознательно воспринимает мир Божественного света.
Мирча Элиаде на примере индийской традиции примерно так резюмирует эти феномены универсального мистического познания: Вселенная рождается и развивается подобно испусканию света, наиболее адекватное проявление божества происходит посредством света. Те, кто поднялись на высокую ступень духовности, сами становятся способны испускать свет и быть им.