«Здесь мы топим алжирцев»: как одна жестокая колониальная война превратилась для Франции в запретную тему

8 мая 1945 года стало известно о капитуляции Третьего рейха. На фоне окончания европейской части Второй мировой войны другое событие получило намного меньше огласки. Запланированный в честь победы союзников парад в алжирском городе Сетифе перерос в столкновение между националистами и представителями властей. Полицейский застрелил 26-летнего Бузида Зааля, который отказался бросать флаг Алжира. Протест продлился до 17 мая, затронул разные города и привел к гибели нескольких тысяч человек (по разным оценкам, от 6000 до 30 000 мусульман). Восстание подавили, но оно стало лишь первым в череде кровавых и неоднозначных событий. Василий Легейдо — об истории войны в Алжире.

18+
Редакция журнала «Нож» утверждает, что настоящая статья не пропагандирует и/или не преследует цели возбудить ненависть либо вражду, а равно унизить достоинство человека либо группы лиц по признакам пола, расы, национальности, языка, происхождения, отношения к религии, принадлежности к какой-либо социальной группе, а имеет исключительно художественную и культурную ценность, предназначена для использования в научных или медицинских целях либо в образовательной деятельности.
Просим воздержаться от чтения, если вы не уверены в собственной психоэмоциональной устойчивости (встречаются описания сцен насилия).

Война, которой не было

Конфликт между Алжиром и Францией оставался слепым пятном официальной французской истории до 1999 года. Тогда власти впервые использовали слово «война». Раньше правительственные источники объясняли, что в войне должны участвовать две нации, а это противостояние касалось только одной нации — французов.

Алжирскую войну называли миротворческой операцией или просто «теми событиями». Медийный дискурс выстраивался так, чтобы дистанцироваться от болезненных тем и касаться их максимально поверхностно.

По оценкам экспертов, с 1954 по 1962 год в ходе борьбы за независимость погибли 250 тысяч алжирцев. Еще двум миллионам пришлось покинуть дома и оставаться в лагерях для интернированных. Потери среди французских военных составили 25 600. Всего в метрополии мобилизовали полтора миллиона человек.

Главным противником европейцев выступил образованный в ноябре 1954 года Фронт национального освобождения (ФНО). Его участники придерживались радикальных взглядов, пользовались террористическими методами и подставляли мирное население.

Еще одной стороной конфликта выступили этнические французы и другие европейские иммигранты, которые родились в Северной Африке. Большинство из них никогда не были во Франции и считали Алжир родиной. Их звали «пье-нуар», то есть «черноногие» (в начале XX века многие из них работали кочегарами на кораблях и их ноги становились черными от угольной пыли).

В отличие от составлявших костяк ФНО арабских социалистов и националистов почти все «черноногие» выступали за сохранение Алжира в составе Франции (включая, например, писателя, философа и лауреата Нобелевской премии Альбера Камю).

На фоне других колониальных конфликтов эта война выделялась разнородностью участников и жестокостью. Она разделила Францию на части.

К движению за мир и отделение Алжира присоединились многие интеллектуалы (в том числе Жан-Поль Сартр). В сентябре 1960-го в издании Vérité-Liberté вышло открытое письмо против войны. Под ним подписался 121 влиятельный француз: философы, писатели, художники, критики, ученые. Их главным противниками выступили националисты и консерваторы: призывы к мирным переговорам для них равнялись предательству.

Алжирская война не похожа на классический конфликт, когда одна сторона противостоит другой. Левые мыслители во Франции поддерживали алжирских радикалов, а в рядах французской армии сражались тысячи алжирцев. Соотечественники считали их коллаборационистами. В 1961 году число алжирцев на службе у Франции составило 210 тысяч человек.

Каждую сторону можно считать виновной в искажении истины и в военных преступлениях. Националисты терроризировали мирных жителей. Французы применяли пытки и фактически устроили террор по этническому признаку.

Война подорвала авторитет Франции как одного из оплотов европейского гуманизма. Вдруг оказалось, что страна, которая четыре года страдала от нацистской оккупации, действовала против алжирцев так же, как против французских евреев действовали сотрудники гестапо.

Алжир — официально даже не колония

Запутанные отношения Франции и Алжира восходят к 1830 году. Тогда европейцы под предлогом борьбы с пиратством заняли основные города и положили конец трехсотлетнему господству Османской империи на Севере Африки. Полностью контроль над территорией современного Алжира французы установили в 1847 году, сломив сопротивление арабского полководца Абд аль-Кадира. Завоевание получилось кровавым — британский историк Бен Кирнан оценил число жертв с 1830 по 1875 год в 825 тысяч этнических алжирцев (треть населения) и предположил, что происходившее можно назвать геноцидом.

«Один из французов в 1882 году признался, что в Алжире он каждый день слышал, что нужно изгнать местных и при необходимости уничтожить их, — пишет Кирнан. — Пять лет спустя во французском издании появилась заметка о том, что систему истребления необходимо заменить на политику проникновения».

Антиколониальные и националистские движения в Алжире сформировались и набрали силу еще до Второй мировой. Насилие и предвзятое отношение со стороны французов проявлялись во всех сферах жизни. Крестьян переселяли с плодородных участков, а их земли за бесценок продавали переселенцам.

По принятому в 1870 году закону большинство местных евреев получили французское гражданство, однако арабы и берберы оставались людьми второго сорта. Чтобы претендовать на гражданство, они должны были отказаться от ислама, хотя даже в таком случае шансы на успех стремились к нулю.

Метрополия жестоко подавляла любые признаки инакомыслия и контролировала жизнь в Алжире более пристально, чем другие европейские государства в своих владениях. В 1871 году Алжир вовсе перестал считаться колонией и официально вошел в состав Франции. С тех пор многие представители французской интеллигенции приезжали в Африку в поисках вдохновения. Местные, наоборот, отправлялись в Париж и другие французские города в поисках работы. К 1954 году число европейских переселенцев в Алжире превысило миллион человек. У таких жителей было намного больше прав и возможностей, чем у расселенных по провинциям мусульман.

Взаимная неприязнь и даже ненависть между разными социальными группами достигла кульминации в середине XX века. Французские власти слишком дорожили табаком, виноградом, цитрусовыми и овощами, которые экспортировались из Африки, чтобы предоставить Алжиру больше автономии. Среди мусульман усиливались националистические настроения, которые нашли выход 1 ноября 1954 года. Бойцы Фронта национального освобождения расстреляли двух учителей-молодоженов, приехавших в горы Орес на медовый месяц. Женщина выжила, а мужчина скончался от полученных ран. Вскоре националисты атаковали французские военные укрепления, полицейские участки, склады, коммуникационные узлы и муниципальные учреждения.

12 ноября, когда конфликт только разгорался, премьер-министр Пьер Мендес-Франс выступил с речью перед Национальным собранием в Париже. Политик объявил, что в Алжире на кону стоит само существование Франции.

«Невозможно пойти на компромисс, когда дело касается внутреннего мира нации, единства и целостности Республики, — заключил Мендес-Франс. — Алжирские департаменты входят в состав этого государства. Их отделение невозможно».

Битва за столицу: жестокие расправы и систематические пытки

В ответ на агрессию ФНО французы разделили заморскую территорию на шесть провинций и прочесали их одну за другой, согнав большинство повстанцев к восточной границе. За следующие три года многие основатели и лидеры Фронта национального освобождения погибли или попали в заключение, но такие меры лишь ожесточили националистов. Их мишенью часто становились не военные, а потомки европейских иммигрантов.

20 августа 1955 года около 80 сепаратистов пробрались в город Филиппвиль, где проживали белые переселенцы. Они прошли от двери до двери через всё поселение, убив как минимум 123 человека. Некоторые погибли под пулями, другим перерезали горло, оставшихся забили топорами, серпами и голыми руками.

Французские власти ответили жестокостью на жестокость: увидев выпотрошенные тела, военные потеряли самообладание и расстреливали каждого араба, который попадался им на пути. Сепаратисты рассчитывали именно на такую реакцию — многие преданные метрополии местные, столкнувшись с насилием со стороны французских солдат, меняли позицию.

Вступивший в ФНО в 15 лет в 1955 году алжирец французского происхождения Реми Моди рассказывал, как на Суммамской конференции 1956-го многие активисты осудили расчетливые нападения на мирное население и террористическую тактику, однако кровопролитие продолжилось.

Кроме французских военных и «черноногих», противниками партизан стали мессалисты — участники другого оппозиционного движения, которые не захотели объединяться с ФНО.

Нападки на них продолжались до тех пор, пока большую часть вовсе не истребили, а оставшихся не вынудили присоединиться к французской армии. Сами мессалисты оценили потери в 10 тысяч человек — еще 25 тысяч, предположительно, получили ранения. Аналогичная судьба постигла местную коммунистическую ячейку, которая тоже выступала против колонистов, но не договорилась с Фронтом национального освобождения. В мае 1957 года бойцы ФНО перебили во «вражеской» деревне Мелуза 300 местных мусульман из-за подозрений в связях с конкурирующими повстанцами.

Сепаратисты сражались между собой и параллельно терроризировали мирных соотечественников. 30 сентября 1956 года три участницы ФНО подложили бомбы в молочный бар, кафе и столичный аэропорт. В результате взрывов около пяти часов вечера погибли три человека, а еще 46 серьезно пострадали. Жертв могло быть намного больше, если бы устройство в аэропорту не заклинило.

Эти события ознаменовали начало битвы за Алжир, которая продлилась до 8 октября 1957 года. На протяжении всего этого времени правительственная пропаганда тщательно скрывала происходящее в Африке. Во Франции о войне говорили как о единичном восстании, которое пытаются усмирить доблестные служащие республиканской армии. Приуменьшали масштаб конфликта даже тогда, когда численность войск в Алжире составила 400 тысяч человек.

«Власти поддерживали уверенность в том, что речь идет о беспорядках среди французских граждан, — пишет историк и автор книги „Безымянная война“ Джон Тэлботт. — Бунт против собственного правительства оставлял мятежников за гранью закона. Правительство, согласно пропагандистским источникам, отправило войска туда точно так же, как могло отправить их, чтобы успокоить бастующих, скажем, в Бретани. В Алжире армия не вела войну, а проводила специальную операцию по поддержанию порядка».

До начала 1957 года между французами и сепаратистами происходили отдельные столкновения, но по-настоящему ожесточенные бои начались 7 января, когда в Африку прибыла 10-я десантная дивизия под фактическим руководством нового министра Алжира Робера Лакоста. Это подразделение получило карт-бланш на любые действия, «необходимые для восстановления порядка и соблюдения мер безопасности».

До сих пор положение дел кажется относительно понятным: как бы ни настрадался алжирский народ от колонистов, в 1950-х именно местные мусульмане-радикалы утопили страну в крови с помощью взрывов, резни и манипуляций. Однако с формированием Аппарата городского контроля на базе десантников Лакоста граница между черным и белым сначала предельно истончилась, а затем и вовсе исчезла.

Военные поделили столицу Алжира на сектора, сектора — на дистрикты, кварталы и отдельные здания, которым присваивались буквы и номера. За каждым кварталом наблюдал назначенный французами преданный мусульманин. В его обязанности входило докладывать о любых подозрительных действиях. В краткосрочной перспективе этот ход позволил наладить связь между французской армией и местным населением. В долгосрочной почти все арабы-информаторы погибли или примкнули к сепаратистам.

Еще более серьезную проблему для моральной оценки представляют пытки, которые начали систематически применять французские солдаты при допросах. В марте 1955 года государственный служащий Рожер Вийом составил отчет, в котором рекомендовал «институализировать» жестокие методы, поскольку они помогают нейтрализовать опасные террористические элементы. Чиновник уточнил, что использование воды и электричества оказывает скорее психологическое, чем физическое воздействие и не угрожает здоровью подозреваемого, если только тот не страдает от болезней сердца.

Генерал-губернатор Алжира Жак Сустель категорически отверг предложение Вийома, однако всего два года спустя — уже после отставки Сустеля — идеи из отчета получили широкое применение. Интеллектуал и писатель Пьер-Анри Симон цитировал письмо солдата, которого жандармы попросили поучаствовать в допросе двух арестованных арабов.

Внимание! Внутри этого блока описаны виды пыток. Просим пропустить его и продолжить чтение ниже, если вы не уверены в собственной психоэмоциональной устойчивости.

Пытка заключалась в том, что обнаженных мужчин со связанными руками подвешивали за ноги, а голову окунали в ведро с водой до тех пор, пока кто-то не согласится сотрудничать.

В другом варианте пытки в горло вставляли шланг, из которого внутрь качали воду, пока человек не начинал задыхаться. Едва он приходил в себя, начинали заново.

Особой популярностью среди военных пользовалась процедура, когда электроды подключались к половым органам или другим частям тела, после чего через них пускали ток.

Один из инициаторов пыток, генерал Жак Массю, утверждал, что такие «беседы» проходили быстро и не оставляли никаких следов на теле. Он даже испробовал электроды на себе — правда, не учел при этом, что реальные допросы длились много часов и каждый следующий разряд причинял больше боли, чем предыдущий. К тому же неправильно игнорировать психологический аспект. Подключивший электроды ради эксперимента прославленный военный не нервничал из-за них так, как мусульманин, подозреваемый в связях с мятежниками.

Командовавший десантниками Робер Лакост точно так же приуменьшал эффект пытки и считал, что она не представляет из себя ничего серьезного. Намного убедительнее выглядит описание французского журналиста еврейского происхождения Анри Аллега, который в 1958 году одним из первых рассказал о негуманных методах соотечественников в Алжире. В годы войны он работал редактором коммунистического издания Alger Republican и летом 1957-го целый месяц содержался под стражей по подозрению в сотрудничестве с сепаратистами.

В первый раз, когда электроды подсоединили к его уху и пальцу, мужчина почувствовал, как «молния прошла через его голову, а сердце запрыгало в груди». Во второй раз «вместо быстрых и резких приступов ощутил более сильную боль, которая завладела всеми мускулами и скрутила в затяжном спазме». Когда электроды поместили у него во рту, челюсти Аллега сомкнулись настолько сильно, что он не мог разомкнуть их, как бы ни пытался. Перед глазами мелькали вспышки света и яркие фигуры. После пытки он почувствовал сильную жажду, но военные отказались дать воды.

Ситуация с противоположной стороны мало отличалась от зверств французской армии. Повстанец Реми Моди, присоединившийся к ФНО в 15 лет в качестве курьера, быстро поднялся в служебной иерархии — сначала до офицера разведки, затем до регионального начальника. Однако потом юноша стал жертвой паранойи, которая преследовала высокопоставленных единомышленников.

Уже после битвы за Алжир, в 1960-м, французы пустили слух, что Моди шпионит на них. Сослуживцы задержали его для допроса и подвергли жестоким пыткам. В мемуарах он описывает, как чудом сбежал от мучителей, добрался до ближайшего французского блокпоста и перешел на сторону метрополии. Подобные смены сторон в войну случались настолько часто, что иногда даже друзья и родственники не знали, за кого сейчас воюют их близкие.

Ожившие кошмары Второй мировой

Военные преступления можно разделить на две категории: совершенные на эмоциях (например, когда солдат в припадке гнева расстреливает пленных на поле битвы) и хладнокровно организованные. К последним относятся и систематические пытки, которые французская армия применяла к повстанцам и мирным алжирцам. Некоторые высокопоставленные офицеры даже спустя много лет не признавали аморальности приказов и доказывали, что именно «нестандартные» методы допросов помогли выиграть битву за Алжир.

«На вопрос о том, занимались ли мы пытками, я могу ответить только утвердительно, — сказал генерал Жак Массю. — Однако они не были ни унифицированы, ни кодифицированы. Я не боюсь произнести это слово».

Освещавший события в Африке журналист Эдвард Бер согласился, что без пыток французы не отстояли бы Алжир в 1957-м. В таком случае всё государство, как и столица, почти наверняка оказалось бы под властью радикалов из Фронта национального освобождения.

Другие политики и военные приходили в ужас от масштаба и жестокости пыток. Они считали, что подобные методы ведут к нравственному разложению нации, и вспоминали, как сами подвергались пыткам со стороны немцев в период оккупации. Комнаты для допросов в Алжире вызывали явные ассоциации с застенками французского гестапо.

Одним из самых резких противников «грязной» войны был генеральный секретарь алжирской префектуры и герой Сопротивления Поль Тейтген. Во Вторую мировую его арестовали и депортировали в Дахау, где противник нацистского режима подвергался пыткам не меньше девяти раз. Заняв важный пост в Северной Африке в августе 1956 года, он столкнулся с моральной дилеммой: одному выступить против влиятельных генералов или приглушить совесть и санкционировать издевательства.

Тейтген выбрал первый вариант. В ноябре 1956 года французы задержали известного коммуниста-революционера Фернана Ивтона — он подложил бомбу на газораспределительном заводе, где работал. Французы нейтрализовали взрывное устройство, но подозревали, что до ареста диверсант успел спрятать на предприятии еще одно. Если бы оно сработало, погибнуть могли тысячи людей. Ивтон отказывался отвечать на вопросы, и начальник полиции предложил Тейтгену применить пытки.

«Я отказался и всё утро дрожал от страха, но в результате вторая бомба не взорвалась, — вспоминал Тейтген. — Стоит согласиться на пытки, и ты потерян. В основе всего лежит страх. Вся западная цивилизация — лишь глянцевое прикрытие. Сотрите его, и под ним окажется страх. Французы и даже немцы по природе не склонны пытать других людей. Но когда видишь своих друзей и сослуживцев с перерезанным горлом, покрытие стирается».

В январе 1957 года ответственным за допросы назначили Массю, и Тейтген уже не мог сдержать подчиненных. Какое-то время он поддавался уговорам коллег и выполнял привычные обязанности, но осенью не выдержал и подал в отставку. К тому времени бесследно пропали больше трех тысяч задержанных алжирцев.

Власти никогда не брали ответственность за массовые казни предполагаемых сепаратистов, хотя многие очевидцы и исследователи неоднократно описывали, как военные убивали арестантов, а затем избавлялись от тел. Историк Пьер Видаль-Наке приводил из архивов информацию о том, как в марте 1957 года 41 интернированный задохнулся в винном погребе в Оране. Алжирский революционер и писатель Мохаммед Лебжауи приводит список имен пропавших арестантов. Массю утверждал, что их освободили, но родственники и знакомые больше никогда их не видели.

Одним из самых резонансных дел стало исчезновение 25-летнего французского математика Мориса Одина. Он читал лекции в Алжирском университете и состоял в местной коммунистической партии, как и подвергшийся пыткам журналист Анри Аллег. В июне 1957 года военные задержали Одина по подозрению в передаче информации и поддержке террористов. Официальная версия гласит, что ему удалось сбежать при перевозке. Власти заявляли, что дальше ученый, вероятно, отправился в Тунис. Эти утверждения выглядели сомнительными еще в 1960-х — если бы Один прятался за границей, ничто не мешало ему хоть как-то заявить о себе после окончания войны.

Некоторые солдаты анонимно признавались, что математика запытали до смерти и похоронили в одной из безымянных могил, куда скидывали тела сепаратистов и предполагаемых сообщников. Даже в 2012 году, когда президент Франции Франсуа Олланд торжественно открыл посвященную Одину мемориальную табличку, ни глава государства, ни другие официальные лица не сменили риторику относительно судьбы пропавшего.

В 2018 году Эммануэль Макрон объявил, что французские военные несут ответственность за гибель Одина. Этот случай стал первым признанием пыток со стороны властей. Систематическое использование преступных техник на допросах по-прежнему считается табуированной темой.

Трагедия Одина далеко не уникальна: один из основателей ФНО Бен Мхиди погиб «при невыясненных обстоятельствах» после ареста. Военные объявили, что он покончил с собой — позже выяснилось, что революционера избили, пытали и повесили, чтобы представить убийство как суицид. Не меньше вопросов вызвала гибель 37-летнего адвоката Али Буменджеля. Мужчина якобы выбросился из окна, чтобы избежать допроса.

Во Франции и в международном сообществе уже в конце 1950-х подняли тему о том, с какой пугающей легкостью солдаты и офицеры воспроизводили в Алжире методы нацистов. Десантник Пьер Лёллит описывал, как сначала его сослуживцы выступали против пыток и применяли их неохотно, но спустя какое-то время уже относились к ним как к стандартной процедуре. Некоторые даже получали удовольствие от процесса.

«Кто-то гордился своими действиями и выставлял их напоказ, — написал Лёллит. — Гуманисты считали, что задержанных нужно просто расстреливать. Мало кто задумывался, что среди задержанных часто попадались невинные люди».

Выступавшему против насильственных методов генералу Жаку Боллардье один кавалерийский офицер сказал, что в Алжире нужны только настоящие солдаты, крепкие, мужественные и светловолосые, а для «курчавых» сомневающихся сентименталистов места не осталось. Боллардье спросил молодого человека, не напоминают ли ему его собственные слова риторику политических сил в Германии 1940-х. Его собеседник ответил, что если бы жил тогда в рейхе, то и сам стал бы нацистом.

Франция со времен Великой революции принципиально отказывалась от применения пыток. Многие интеллектуалы восприняли алжирские события как гуманитарную и нравственную катастрофу.

Философ Жан-Поль Сартр написал:

«Вы, либералы и гуманисты, которые доводят любовь к культуре до страсти и исступления, притворяетесь, будто не помните о колониях, в которых от вашего имени творятся насилие и жестокость».

Тема морального развращения нации стала основной для многих влиятельных противников войны: префекта Алжира Поля Тейтгена, выдержавшего пытки журналиста Анри Аллега, мыслителя, психоаналитика и участника ФНО Франца Фанона.

Чем дольше продолжался конфликт, тем больше раскалывалось население. Методы военных позволили сохранить контроль над столицей, но в течение последующих лет именно бесчеловечность соотечественников вынудила французские власти предоставить независимость Алжиру.

Парижская бойня: преступников не наказали, журналистов заткнули

Критики Массю и других французских военачальников говорили, что благодаря пыткам они выиграли битву, но из-за пыток проиграли войну. События в Алжире спровоцировали политический кризис во Франции. Несколько премьер-министров ушли в отставку, а в 1957 году страна на 58 дней осталась без правительства.

К маю 1958-го споры о методах военных и целесообразности их действий чуть не привели к гражданской войне: многие поселенцы выступили против Республики, военные переходили на сторону сепаратистов или дезертировали, алжирцы и их товарищи во Франции устраивали забастовки. Власти колебались между стремлением удержать заморскую территорию любой ценой и готовностью уступить, чтобы наконец завершить изматывающее противостояние.

Международные союзники порицали действия Франции и усиливали давление на сменявших друг друга министров. Казалось, что из замкнутого круга нет выхода: террористические акты ФНО провоцировали пытки со стороны французов, а военные преступления колонистов приводили к ожесточению и новым террористическим актам со стороны сепаратистов.

В 1958 году запутанное положение привело к падению Четвертой республики и возвращению Шарля де Голля на должность премьер-министра после 12-летнего перерыва. В стране приняли новую Конституцию, расширявшую полномочия президента. В конце того же года Де Голля выбрали главой государства. Его назначение ознаменовало подготовку к прекращению огня и переговорам, которые в результате привели к независимости Алжира.

Одним из первых решений Де Голля стало возвращение из Алжира главного сторонника пыток генерала Массю. «Черноногие» и офицеры, по-прежнему выступавшие за территориальную целостность Франции, попытались устроить переворот, но уставшие от многолетнего кошмара солдаты их не поддержали.

С 1960 года военные действия носили эпизодический характер, а в 1961-м Де Голль организовал референдум по вопросу независимости Алжира. За его выход из состава Франции проголосовали 75% респондентов.

Официально война закончилась летом 1962 года, хотя вспышки насилия случались даже в последние месяцы. 5 июля, в день признания независимости Алжира, в город Оран прибыла группа вооруженных радикалов-сепаратистов. Они перебили больше 100 жителей европейского происхождения, прежде чем жандармам удалось подавить беспорядки.

Намного меньше огласки во Франции получило массовое убийство этнических алжирцев, которое произошло в октябре 1961 года на улицах Парижа. Тогда около 30 тысяч иммигрантов вышли на улицы в рамках мирного протеста против комендантского часа. Ранее власти приняли «меры предосторожности», по которым алжирцам запрещалось покидать квартиры и дома с 20:00 до 5:30. Перед началом акции активисты сами обыскивали участников, чтобы убедиться, что никто из них не взял оружие. Однако это не помешало столичной полиции при поддержке пожарных и добровольцев отреагировать на митинг неоправданно жестоко.

Вечером 17 октября представители властей арестовали около 14 тысяч человек и убили как минимум 100. Большинство тел сбросили в Сену, а значительную часть задержанных нелегально депортировали в Алжир. Куратор парижских архивов Бригитт Лайне в 1999 году рассказала, что из воды вылавливали много трупов — некоторые с проломленными черепами, другие с огнестрельными ранениями.

На набережной в тот день появилось граффити со словами: «Здесь мы топим алжирцев». Нападкам подверглись и представители других национальностей — марокканцы, португальцы, испанцы и итальянцы. Из-за темных кудрей и смуглой кожи полицейские принимали их за алжирцев.

Наследие Парижской резни проявилось в том, насколько тщательно государство скрывало избыточное насилие. Цензоры внимательно просматривали новостные сводки и запрещали журналистам расследовать историю. Большую часть архивов засекретили или уничтожили, а в газетах сообщили о смерти трех человек в результате давки, причем один из них оказался этническим французом.

Систематическое изъятие и сокрытие любых материалов о полицейском беспределе позволило виновным оставаться безнаказанными.

Лишь в 1998 году во Франции начался суд над командовавшим парижскими полицейскими в начале 1960-х Морисом Папоном. Причем судили его не за столичное массовое убийство, а за коллаборационизм в годы Второй мировой — тогда Папон поучаствовал в депортации 1600 французских евреев в нацистские концлагеря.

Во время процесса раскрылись подробности должностных преступлений чиновника в период Алжирской войны, но даже после этого его не смогли привлечь к ответственности из-за принятого указа об амнистии: власти решили, что лучше простить разом всех участников тех событий, чем годами искать правых и виноватых. По тому же закону генерал Поль Оссарассес в 2001 году открыто рассказал, как пытал алжирцев, и признался, что не испытывает никаких угрызений совести.

Папона приговорили к тюремному заключению и лишили всех наград, но в 2002 году освободили по состоянию здоровья. Суд получился символическим — дело важного политика и функционера показало, насколько легко вроде бы гуманный француз может перейти на сторону зла не один и не два раза. Папон, как и сотни его соотечественников, сначала систематически сотрудничал с оккупантами в 1940-х, а потом активно участвовал в репрессиях против алжирцев в 1960-х. Его пребывание в должности шефа парижской полиции тоже закончилось скандально — уйти пришлось из-за похищения и убийства марокканского оппозиционера Махди Бен-Барка.

Память о войне

Несмотря на эпизодические выступления французских политиков, главные претензии к ним со стороны очевидцев, историков, журналистов и потомков жертв сохраняются — власти по-прежнему не признают вину в военных преступлениях периода алжирского конфликта. Ни Олланд, ни Макрон не конкретизировали количество жертв и не упоминали, что в период войны алжирские иммигранты подвергались преследованиям на территории Франции.

Со стороны исследователей и активистов было бы наивно ожидать появления памятников алжирским мученикам в Париже (точно так же, как в Лондоне никогда не возведут монументы в честь бойцов ИРА). Уместнее говорить об исторической памяти — для многих французов Алжирская война остается темой, от которой проще отмахнуться и оставить в стороне.

Для кого-то вопрос о морали и вине слишком сложный и болезненный, чтобы разбираться в нем спустя 60 лет. Другие, наоборот, считают, что всё однозначно: пытки оказались вынужденной мерой против террористов, солдаты героически сражались, да и вообще было бы хорошо, если бы Алжир так и остался французским.

Говорить о войне не бывает просто, но особенно сложно анализировать конфликты, в которых участвовали настолько разные противники. Статистика гласит, что те события коснулись каждого десятого француза. Этнические алжирцы, которые вступали во французскую армию, а потом бежали в Европу. Алжирцы европейского происхождения, которые массово переехали во Францию в начале 1960-х. Иммигранты, которые устроились работать в Европе, но каждое лето возвращались домой, в Алжир.

Дискурс о подобных событиях удобно строить, когда мы можем четко определить две стороны конфликта: своих и чужих, одну страну и другую, нападающих и обороняющихся, предателей и патриотов. Однако иногда сделать это просто невозможно. Стороны постоянно меняются, вроде бы цивилизованные европейцы творят зверства. Главными жертвами оказываются зажатые посередине мирные обыватели.

Говорить о войне — значит не только фиксировать победителей, проигравших и основные предпосылки. Важно преодолевать себя — признавать, что несправедливость и насилие часто творятся независимо от происхождения, статуса или политических взглядов его инициаторов. Лучшее доказательство этому — то, как выступающая оплотом либеральных ценностей Французская Республика воспроизвела в Алжире практики национал-социалистов.

В 1960-х огромную роль в осмыслении Второй мировой во Франции сыграл режиссер Марсель Офюльс, снявший документальный фильм «Скорбь и жалость». В этой работе он развеял миф о том, что чуть ли не каждый француз участвовал в Сопротивлении и боролся с нацистами. Выяснилось, что многие, наоборот, приспосабливались к жизни в оккупации или вовсе проникались лозунгами гитлеровской диктатуры и сотрудничали с новыми хозяевами. Следующие 30 лет продолжались суды над виновными в преступлениях против человечности — от Мориса Папона до руководителя гестапо в Лионе Клауса Барби.

Большинство преступников Алжирской войны уже погибли — те, кто арестовывал, пытал и казнил невинных граждан по надуманным обвинениям. Единственное, что остается сделать в такой ситуации, чтобы принять историческую ответственность, — это согласиться, что, несмотря на историю, наследие, культуру и принципы, при определенных обстоятельствах многие французы повели себя не лучше нацистов или террористов, которым они противостояли.

Лишь признав, что ни у одной нации нет моральной индульгенции или иммунитета от вируса тоталитаризма, можно если не победить этот вирус навсегда, то хотя бы научиться эффективно ему противостоять. В 1957 году возмущенный пытками руководитель алжирской префектуры Поль Тейтген написал слова, которые точно описывают не только действия французских военных, но и устройство множества других режимов:

«Даже законное действие может привести к превышению полномочий. Если не пресечь его на корню, эффективность станет единственным критерием оценки действий властей. В обход любых законных оснований такая система пытается оправдать саму себя любой ценой. Приглушая нечистую совесть, она пытается сделать себя единственным источником и объектом легитимности. Ради эффективности преступные действия становятся законными».