Человек, шум, машина. Как Европа осмысляет наследие русского авангарда

Франк Мартин Штраус (FM Einheit) стоял у истоков индастриал-культуры. В конце 1970-х играл панк в Гамбурге, а с начала 1980-х был перкуссионистом в первом составе группы Einstürzende Neubauten. Наряду с обычными электронными и акустическими инструментами группа использовала листы железа, пластиковые бочки, канистры, магазинные тележки, устраивала шумовые атаки на сцене и разрезала саму сцену на части. После ухода из Einstürzende Neubauten в середине 1990-х FM Einheit записывал музыку сольно, снимался в кино, участвовал в музыкальных проектах Stein и Gry, сотрудничал с легендарным диджеем Джоном Пилом и поэтом Андреасом Аммером.

---

Андреас Аммер — немецкий писатель и журналист родом из Мюнхена. Особенно плодотворно он работает в жанре радиоспектакля: среди его постановок «Апокалипсис вживую», «Астронавт’85», Orbis Auditus, «Разбивающиеся самолеты». В 2017 году вместе с Мартином Грэтшманом, пишущим электронную музыку под псевдонимом Console, запустил интернет-проект «Бесконечная игра» — «самую масштабную радиопостановку в мире», по словам издания Die Welt. Она была создана из 80 часов интерактивного чтения романа Дэвида Фостера Уоллеса «Бесконечная шутка».

— Ваш проект на этом фестивале связан с авангардистом Алексеем Гастевым, также вы делали проект, посвященный авангардному композитору 1920-х Арсению Авраамову. Когда вы открыли для себя ранний русский авангард? Было ли это в начале вашей карьеры, в 1980-х, или это произошло гораздо позднее?

Андреас Аммер: Мы знали о нем всегда. Русские авангардисты первыми осмелились творить настолько радикальные вещи. Думаю, мы как немцы никогда бы не отважились иметь с ними дело…

FM Einheit: Слишком много в этом эмоций!

Андреас Аммер: Как и классическое искусство Древней Греции — это кажется таким высоким, таким далеким, что нужен толчок, чтобы отважиться на это, перешагнуть через языковой барьер, прикоснуться к этим великим русским. Нам удалось сделать это, укрепить и углубить эту связь с подобными фантастическими радикальными вещами. Никому не удавалось повторить подвиг русского музыкального авангарда.

FM Einheit: Для меня же крайне важно понять, насколько тесно связаны музыка и наука, эта взаимосвязь между искусством и наукой. В немецкой картине мира это четко отделенные друг от друга вещи: есть ученые, а есть художники.

— Кажется, это был тренд не только в России 1920-х годов. Тогда же появился и вдохновленный технологией итальянский футуризм, где нойз начался с Луиджи Руссоло. Соотносили ли вы себя c футуризмом, когда начинали заниматься индустриальной музыкой или, может быть, вам близки были идеи Эдгара Вареза и нью-йоркской школы?

FM Einheit: Когда я начал заниматься музыкой, я не знал об итальянском футуризме. Кстати говоря, я не индастриал-музыкант, я просто музыкант: я извлекаю музыку из любого инструмента, что нахожу — могу камень найти, например. И это мне интересно!

Здесь никогда не было интеллектуального уклона, музыка идет изнутри. Потом мы можем сказать — а вот это потому, а это поэтому.

Мы все — и я, и Бликса Баргельд, и Александр Хаке — просто игрались в кубики. Брали четыре кубика, пять — и давай их переставлять разными способами.

Одна из звукозаписывающих студий назвала то, что мы делаем, куском мяса: они спрашивали нас, как мы вообще умудрялись из этого создавать музыку. Нам не нужен был итальянский футуризм, чтобы быть любопытными.

— Когда вы работали над проектом, вы начали работу с базовых звуков окружающего мира, таких как, например, звуки металла, или всё происходило иначе?

FM Einheit: Самой важной задачей было избавиться от той музыки, что исполнялась в то время — мы ее ненавидели!

В конце 1970-х — начале 1980-х годов внезапно появилась музыка невероятной энергетики: зародившись в Нью-Йорке, панк перекинулся на Англию, а затем заразил весь мир. В этот короткий отрезок времени люди открылись новому после того периода, когда у музыкантов было по двадцать клавиатур и они делали очень сложную музыку и постоянно думали, думали, думали. Людям нужен был свежий воздух, новое пространство.

Выбросить инструменты — вот выход! Но мы их не могли выбросить — потому что у нас не было ни денег, ни инструментов!

Мы не думали о том, что создаем музыку, — могло получиться вообще что угодно, но так сложилось, что вышла именно она.

— Работы Гастева и Авраамова были идеологическими. Это была музыка революции, призванная служить организации масс. Какой вы видите роль музыки 1920-х сегодня, когда масс больше нет, а мир построен на децентрализованных сетевых коммуникациях?

FM Einheit: И Гастеву, и Авраамову приходилось существовать в условиях войны, в обстоятельствах Великой революции. А мы говорим о других вещах — о революции сознания в 1980-х годах. Это была мирная революция, которая не ставит перед собой цели свергнуть правительство, мы могли быть свободны, если этого захотим; мы можем говорить что захотим. Музыканты могли исполнять другую музыку, а писатели могли писать что захотят.

Тогда не было аспекта советской революции, связанного с убийствами, — ведь и сам Гастев был убит Сталиным. В 1970-е — 1980-е не нужно было бороться с войной — ведь войны не было. У нас было свободное общество, гораздо более свободное, чем в современной Германии.

Это был рай, и музыку он тоже породил поистине райскую — свободную музыку свободных людей, которые могут заниматься свободным искусством. И по сей день мы стараемся заниматься этим свободным искусством, которое не требует. Мы можем использовать что-то для ее создания, а можем не использовать; можем писать такую музыку, а можем совсем другую.

Мы не должны разрушать никакие нормы потому, что когда-то мы были свободны.

Мы свободны в каждом своем действии; на сцене мы действуем как свободные люди.

— Говоря о свободном обществе и чувстве свободы, можно вспомнить фильм Клауса Маека «Декодер» (1984), где вы играли главную роль. Извлекаемый шум представлялся как часть революции против капитализма Германии тех времен. Не противоречит ли идея этого фильма и сама панк-культура, критикующая общество того времени, вашему ощущению свободного общества?

Трейлер к фильму «Декодер»

FM Einheit: Если твой разум свободен и ты можешь выражать свои мысли свободно, это вовсе не означает, что ты не можешь критиковать существующее. Даже в этом свободном обществе есть один соблазн, и имя ему — деньги. И в то время тоже приходилось противостоять чему-то. Здесь нет никакого противоречия: свободный человек тоже может испытывать ограничения и противостоять тупому правительству, которое было всегда. Тебе необходимо быть против него, но это не значит, что тебе нужно убивать людей.

— Если вернуться к идеям Гастева и Авраамова, по их мнению как коммунистов, люди в капиталистическом обществе не могут быть свободны, поскольку они являются частью несвободной системы производства, а социалистическая революция как раз призвана освободить людей от нее.

FM Einheit: Вы абсолютно правы, и меня очень интересовали эти идеи в тех текстах, которые я поставил на сцене, — последние 10 стихотворений, написанных Гастевым. Сначала Гастев был поэтом и профсоюзным деятелем, а после стал теоретиком научной организации труда.

Эти стихотворения находятся на самой грани литературы.

После этого он решил: я больше не могу писать стихи, мне нужно рассказать людям, как правильно забивать молотком гвозди. Не знаю, было ли это ошибкой, каждый решит для себя сам. Но эти его тексты — последняя попытка обернуть нечто в слова, какая-то критическая точка.

Нас интересует именно эта точка, когда что-то одно заканчивается и начинается что-то другое. Я не настолько уверен в том, что он делает после, в его работах об организации труда и использовании людей как автоматов, мне это не очень нравится. В этих стихах есть идея о том, что нужно делать нечто радикально иное. Но это иное еще не пришло: это граница. Он хотел прыгнуть — и прыгнул, стал организовывать людей как машины. Его стихи — последний шаг перед закрытием границы, и именно потому они настолько радикальны.

— Думаю, эти его стихотворения можно назвать стихами-действиями — и от стихов-действий Гастев перешел к действию как таковому. Вы работаете с текстами еще одного автора, который акцентировал внимание не на мысли, а на действии, — Дэвида Фостера Уоллеса и его «Бесконечной шутки», однако его язык и длительные повествования полностью противоположны коротким стихам Гастева. Но внимание их обоих привлекает именно действие. Как вы думаете, что-то изменилось в нашем мире, если нам больше подходят длинные изложения, а не отрывистые фразы-призывы начала XX века?

Андреас Аммер: Я склонен размышлять с исторической точки зрения и часто думал о том, что литературе пришел конец вместе с дадаистами, изобразительному искусству пришел конец вместе с Малевичем, а музыке пришел конец вместе с российскими шумовыми оркестрами и затем Джоном Кейджем. Но это всё неправда. Что-то закончилось, но нам приходилось жить с этим дальше. Мы не можем вернуться в прежние времена. Мы не сможем жить, притворяясь, что не было «Черного квадрата», нойз-концертов и звуковой поэзии. Мы знаем, что громкий шум тоже музыка, но мы всё еще хотим делать музыку — делая шаг за шагом вперед.

И мы не просто читаем поэзию Гастева сейчас, мы создаем свое собственное искусство, зная, что происходило сто лет назад.

— Что, на ваш взгляд, означает «знать, что происходило раньше»? Что, к примеру, для вас сегодня означает работа над фильмом «Декодер» совместно с Берроузом и Дженезисом Пи-Орриджем? Как вы оцениваете вашу деятельность в 1970-х — 1980-х сегодня?

FM Einheit: Да в общем-то, это всё не так много для меня и значит. Да, я тогда работал с интересными людьми, мы вместе что-то делали, но это не оказало на меня значительного влияния. То, что я делаю сейчас, — это мой собственный пройденный путь. Чем меньше я знаю, тем лучше.

— Имеете ли вы в виду, что вы работаете над самим собой и над окружающим миром, пытаясь поймать нечто не из культуры, но рассеянное по миру? Звуки, разбросанные по всему миру, звуки своей студии, звуки меняющихся технологий?

FM Einheit: Я перестал делать записи, мне это стало неинтересно. Но недавно я выпустил первую запись в этом тысячелетии. Мне необходима сцена и связь со зрителями, оттуда энергию я черпаю. Мне нужно отдавать и получать, этот процесс является для меня движущей силой. Конечно, я очень рад тому, что мы можем использовать новейшие технологии для достижения каких-то результатов, однако я не менее счастлив и тому, что я знаю, как работает рекордер на бобинах и как нарезать пленку.

Я просто использую то, что мне дает эпоха, я скорее человек текущего момента, а не человек, тесно связанный с прошлым или устремленный в будущее.

Для меня важно прямое взаимодействие между музыкантами, писателями, кинематографистами или слушателями. Благодаря ему у меня есть силы заниматься искусством.

— Вы создаете и радиоспектакли. Как вы относитесь к радио как к средству передачи информации? Чем оно особенное?

Андреас Аммер: Радио — это фантастическая вещь. Оно позволяет достучаться до множества людей и быть в курсе событий: ты можешь мгновенно отреагировать на то, что происходит, как это было c радиоспектаклем, посвященным встрече G20. Так что радио — это потрясающе. Кстати, тебе ведь тоже есть что сказать о радио?

FM Einheit: Да, радиопостановка — это, как правило, опера, комбинация речи и музыки. Песни, как мы выучили из хит-парада, должны быть не больше четырех минут.

Чего часто не хватает радиопостановке, так это того, что обычно происходит и используется на сцене, где люди взаимодействуют между собой: сценических ошибок, неидеального произношения, несовершенного, дикого, смазанного звука. Конечно, в условиях студии мы можем сделать всё абсолютно идеально, но это скучно. В этом нет никакой энергии, никакой загадки, никаких ошибок. Мне не нравится, когда просят что-то перезаписать или сделать еще один дубль, — это ошибка. Всё идет так, как идет. У нас нет ошибок, есть счастливые случаи. Каждая ошибка — это счастливая случайность.

— Пробовали ли вы когда-нибудь создать интерактивную постановку, которая могла бы реагировать на сообщения и запросы слушателей в текущем моменте?

Андреас Аммер: У нас были радиопостановки в прямом эфире, но, конечно, это было не по заказам звонящих радиослушателей. Как уже говорилось, энергия, которой обмениваются артист на сцене и зрители, порождает новую энергию. Ты берешь энергию и посылаешь ее обратно, и ее количество всё растет и растет. Это идеальный мир для любого исполнителя.

— Если продолжать разговор о радио, нужно поговорить и о подкастах, которые сегодня уверенно смещают радио. А это ведь больше не радио — это архив. Что случится с радиопостановками, если радио превращается в аудиофайлы подкастов, не привязанные к какому-либо времени?

Андреас Аммер: В ближайшее время никаких изменений не случится. Мы уже упоминали в нашей беседе деньги: живое шоу стоит денег, для этого нужен спонсор или инвестор. В интернете же собираются огромные сообщества людей вокруг человека, который сидит перед веб-камерой и рассказывает о новом мейкапе. С этим ничего не поделать, это не в наших силах, да и макияжем мы не пользуемся.

FM Einheit: Не пользуемся. Нам больше нравится влиять, чем быть влиятельными.

— Кстати, о влиянии. А что вы понимаете под словом «влияние»? Ведь есть ситуации, когда музыкальная форма становится политической. Например, в послевоенной Германии или в уже упоминаемые нами времена панк-музыки или русского авангарда. Ваши музыкальные проекты можно в какой-то мере назвать политическими?

FM Einheit: Наша музыка о более фундаментальных вещах, о создании открытого пространства, где каждый может раскрыться и делать то, что хочет. Мы никогда не выйдем на сцену и не скажем: «Вот так не надо делать, а вот так надо!» Музыка создает атмосферу. Создание пространства и есть влияние — дать возможность для озарения: «Я же могу думать иначе!» Могу, а не должен. Для этого и нужно пространство: люди в нем могут решить, что им делать.

Мы не отдаем приказы, мы отдаем концы!

— Но разве в создании открытого пространства нет чего-то политического?

FM Einheit: Безусловно, это политическая история, но это никак не связано с политической партией, которая говорит тебе, как ты должен думать, как должен действовать. Мы действуем так, как мы действуем, чтобы кто-то из слушателей подумал: «Ничего себе, что они творят! Я тоже могу что-то сделать!» Нет пространства, нет и зрителей. Конечно, в этом есть политические основы, но их не больше, чем в простой беседе, совместной жизни или встрече разных людей.

Андреас Аммер: Это свободное волеизъявление. Мне не нравится само слово «политика». Я вовлечен только в очень маленькую политику, в маленьком городе, где я живу, но это ничего общего с музыкой не имеет. Однако, высокопарно выражаясь, любое творение влияет на мир.

Мир без Моцарта был бы совсем иным. Моцарт изменил этот мир — к лучшему или к худшему, никто не знает.

Так что любое творение оказывает свое влияние, если, конечно, это не десятки тысяч поп-песен, которые в принципе не про творение, а про развлечение и плагиат.

— Когда вы работаете вместе, какие взаимосвязи выстраиваются между текстами, звуками, музыкой, другими медиумами, которые вы используете?

Андреас Аммер: Вместе мы работаем уже… Как бы не ошибиться… двадцать пять лет? Думаю, за это время мы научились доверять друг другу. Мы чувствуем это доверие, и, когда у одного из нас появляется еще одна идея, я просто считаю, что у него есть основания для нее. Мы не ссорились из-за творческих недопониманий. По-моему, за двадцать пять лет у нас был только один конфликт, в самом начале карьеры. FM Einheit может то, что я не могу: он музыкант, а я нет. А я могу делать вещи, которые не может он. Поэтому мы и делаем это вместе. Мы даем друг другу недостающие детали. Это не значит, что один пишет тексты, а другой — музыку. Я могу говорить о его музыке, а он — о моих текстах, это сотрудничество. Я ему доверяю.

FM Einheit: Я тоже ему доверяю. Мне не нравится работать в одиночку, потому что то, что я делаю, — это в основном об общении, о том выборе, который мы делаем, о том, как мы доносим послание. Поэтому я не люблю сольные концерты. Когда музыка рождается из двух голов, создается куда более обширный космос. Я вырос в большой семье, где помимо меня были еще шесть братьев и сестра, и все были по-своему странные. Поэтому, когда вместе собирается несколько людей, на выходе получается просто взрыв мозга. Родители нам позволяли делать все, что мы захотим, поэтому к нам то и дело заглядывал кто-нибудь из соседей и с порога заявлял: «Опять кто-то из ваших тут набедокурил!» Так я вырос и до сих пор люблю, когда меня окружает куча странных людей на сцене.

Я никогда не скажу ни одному нашему музыканту, как ему играть и на чем.

Мне бы, может, и в голову не пришло сыграть какую-то партию на трубе, а он приходит и играет, привносит свежее дыхание. Это просто восхитительно.

— Давайте вернемся к самому началу нашей беседы, где вы упомянули, что вам интересно, может ли в одном человеке сосуществовать ученый и художник. Интересен ли вам science art или другие формы синтеза науки и искусства?

Андреас Аммер: Достаточно абстрактный вопрос, на который сложно ответить. Если вы мне что-то покажете, я могу сказать, нравится мне это или не нравится. Если у кого-то получается создавать произведения на стыке науки и искусства, это могут быть потрясающие произведения, а могут быть и нет.

FM Einheit: Нам интересно делать что-то в текущем моменте. Это может быть связано и с science art, и с технологиями, мы можем внезапно оказаться в первых рядах и представлять авангардное направление и всё такое, но это не самое главное. Использовать научные достижения, которые помогают нам сотворить что-то новое, — это здорово. Но это не самоцель, мы не будем этим заниматься только ради того, чтобы оставаться в авангарде. А еще мы очень схожи с учеными в одном: и мы, и они постоянно экспериментируем. Ставим гипотезы, проверяем и либо попадаем в цель, либо нет. И всё может быть по-разному: мое искусство — это «Черный квадрат», а чье-то еще — растущая кожа.

— И последний вопрос: было ли что-то в последнее время, что вас особенно впечатлило?

FM Einheit: Ой, какой сложный вопрос! Вокруг столько всего, информации огромное количество, и к ней такой безболезненный доступ. В каждую секунду появляются тысячи новых твитов. Нет времени даже остановиться и подумать о чем-нибудь.

— А вы не пробовали остановиться и выпасть из этого информационного процесса на время?

FM Einheit: Ой, нет, я же не в лесу живу. Я живу в этом мире, где люди рождаются с айфонами в руке. И нам надо как-то с этим справляться. Мне интересно жить именно в этом обществе, приходится справляться со всеми его недостатками.