Неисцелимый страх: почему самое пугающее кино — то, которого мы никогда не видели

«Инферно» и фен с подсветкой

«Пионер, мой руки перед едой!» — внушает лозунг в школьной столовой, намекая на более деликатные тонкости личной гигиены…

Пригород. Пустое кафе на холме. Исполнив поручение (ему велели заверить какие-то бумаги), туда поднимается гость из центра. Он позавтракал в девять, а сейчас половина третьего. Пора перекусить. Выбрав столик у окна, посетитель делает заказ, интересуется, где можно вымыть руки. Направо и еще раз направо. Фен расположен низко, включается автоматически, вспыхивает и гаснет слишком быстро, чтобы понять, что не так. Все дело в фиолетовом фильтре. Он превращает кисти рук в длиннопалое явление из фильма Ардженто, который тебе почему-то не хотелось досматривать на заре видеобума. И вот оно тебя настигло в туалете скромной пиццерии. Кем установлено устройство и как теперь избавиться от мысли, что они у тебя на самом деле такие же, как у того монстра, который появляется с единственной целью напугать и запомниться, чтобы пугать тебя дальше?

Late Night Horror, Шульман и Лесли Уэст

Целый веер ассоциаций между ужасом и культурой. Только этот Лесли Уэст не родственник Реаниматору Лавкрафта, а брайтонский шансонье Виктор, пускай колоритный, но всего лишь однофамилец братьев Шульман — основателей сказочной группы Gentle Giant. Он вообще сын офицера госбезопасности и, чем черт не шутит, потомственный разведчик.

Остается Late Night Horror. По слухам, это самый страшный сериал. Его я видеть никак не мог. Нам показали только «Сагу о Форсайтах». Откуда же мне знакома эта страшная голова? Она, конечно, могла промелькнуть в нарезке западной кинохроники… Чтобы внушить неистребимый ужас, иному образу достаточно доли секунды.

Но речь необязательно о чем-то, созданном фантазией гримеров и светотехников. Те же гримасы и черты можно заметить в прохожем, во взгляде незнакомца за соседним столиком.

Здесь, пожалуй, пора объясниться.

Согласно легенде, цикл Late Night Horror был не только снят с эфира, но и уничтожен как недопустимо вредный для психики по многочисленным жалобам телезрителей. Сохранилась лишь куцая заставка, похожая на дрожащий кадр немого кино.

«Вот это уже кое-что, но все равно не то, ей-богу, не то!» — пытается лицедействовать Виктор Шульман, неартистично исполняя «Водочку».

Именно недостаток артистизма вкупе с попыткой оживить банальные куплеты вялыми репликами, делает версию Шульмана культовой, раскрывает ее привлекательность для человека толпы, которому даже так спеть не по силам, сближая «Водочку» с манифестацией той страшной головы, рекламирующей Late Night Horror. Маячит она с полминуты, но и это уже кое-что… А что, если она и есть самый страшный момент этой истории, и больше там и смотреть-то не на что? Предсказуемый и непостижимый, как «отсебятина» Шульмана или сенсационные переговоры с обреченным космонавтом, подделанные итальянскими радиоаферистами с целью нагадить Хрущеву.

Дракула в конверте.

Почему не в гробу?

Сейчас объясню, что скрывают эти два слова. Шульман напомнил о себе весьма своеобразно. В ту пору, когда это произошло, я был агрессивным пассеистом, скрупулезно изучая любой старый материал, какой только удавалось раздобыть. Поэтому когда знакомый художник телефонным звонком сообщил о посылке с двойным сборником ранних песен Пола Анки, я тотчас же, сунув в карман несколько банкнот, полетел выкупать подачку Дяди Сэма.

Альбом с буклетом — это уже здорово, будет что почитать. Но… запустив пальцы внутрь обложки, я почувствовал то же, что и выше описанный порученец в умывальнике пиццерии — шок! Словно Дракула из гроба, оттуда скалился Шульман. Точнее, его диск.

Аборигены Брайтона вложили его туда «для конспирации», полагая обрадовать родню за железным занавесом новинками эмигрантского шансона третьей волны. Как говорится, чтобы не было беды.

И все-таки, где я мог увидеть голову из сериала, если видеть его я никак не мог?

Ответ — Лесли Вест. Он! Его лик.

В музыке Mountain зашифрована линия гнетущей меланхолии человека, погубившего душу без надежды на спасение во имя иллюзии высшего гнозиса.

Недаром Natucket Sleighride — магнум опус этой (ныне полностью вымершей) группы — посвящен матросику, съеденному товарищами-китобоями. Композиция как будто сопровождает лесные метания маршала Жиля Де Рэ в романе Гюисманса «Там, внизу».

Звали того несчастного юношу весьма символично — Оуэн Коффин, от слова «гроб».

Стало быть — Лесли Вест.

Или все-таки Джо Кокер? Или толстый незнакомец, которому просто велели сделать страшную рожу. Как было велено «подписать какие-то бумаги» жертве опыта с фиолетовым феном в прошлой истории?

Судите сами.

Приятель студент

Что это еще за «гомо-жо» к тебе повадилось ходить? — ворчала Антонина Иосифовна внуку, невзлюбив Пашу Костина за высокий голос, которым тот скверно копировал монологи Жванецкого. Прозвище показалось мальчику обидным, и он полез в энциклопедию, откуда узнал, что так зовут классика китайской поэзии, с которым у нас, в числе других борцов за мир, носились до начала культурной революции с ее эксцессами.

Желая разобраться, паренек отправился в библиотеку, где ему спокойно выдали на руки сборник стихотворений товарища Го Мо-жо сталинских лет издания. А там стояло вот такое:

Мы живем в угрюмом и грязном мире,
Чтобы очистить от ржавчины алмазный кинжал.
Я проклинаю тебя, вселенная:
Ты — эшафот, забрызганный кровью,
Темница, полная горя и скорби,
Могила, где медленно гниют трупы,
Ад, где вопят и пляшут черти.

Слова эти так напугали впечатлительного подростка, что он поневоле выучил их наизусть, как нашептанное бесом заклинание, и цитировал мне их без запинки, уже будучи взрослым обеспеченным человеком.

«Нирвана Феникса» называется это стихотворение мэтра Го Мо-жо, внушившее моему приятелю «неисцелимый страх» — la peur irrémédiable. Которого ему, вероятно, не хватало в лоне дружной семьи.

В подаренной им литэнциклопедии я вычитал про поэму «Крик чертей». В конце позапрошлого века ее сочинила некая армянская поэтесса радикальных взглядов. Но, за отсутствием перевода, услышать, о чем они там кричат, можно только силой воображения, как и в случае с уничтоженными эпизодами Late Night Terror.

Зеро и Квамот

Великий комик Зеро Мостел. Казалось бы, трудно не заметить такую грандиозную фигуру. Исполины выделяются даже среди насекомых. Однако его появление в импортной картине «Подставное лицо» оценили единицы, как правило, лишенные возможности поделиться впечатлением, не подозревая друг о друге. Это был восторг одиночек, не сумевших сплотиться вокруг мессии по имени Зеро. Так угасают в зародыше экстравагантные культы, не готовые к конкуренции с религиозным мейнстримом. В комедийном жанре тогда лидировали французы. Прыгнув в окно вместе со своим героем, Мостел, казалось бы, канул в Лету, и его заслонила вертлявая тень Высокого Блондина в одном черном ботинке.

Второе пришествие Зеро состоялось в «Маппет-шоу», где он демонстрирует один из своих коронных номеров — «Я и мои страхи». И снова адептов оказалось немного.

«Я и мои страхи» — это «Солярис» одного актера, еще более скупой, но не менее совершенный, чем телепостановка Бориса Ниренберга, где задействован самодостаточный актерский ансамбль: Василий Лановой, Владимир Этуш, Антонина Пилюс (магическая звезда «Нейтральных вод»), Виктор Зозулин.

Было б в мире положение попроще, такая работа могла бы украсить «Сумеречную зону», куда на излете тоже пригласили французов с не совсем удачной экранизацией новеллы Амброза Бирса «Случай на мосту через Совиный ручей».

Премьерный показ «Соляриса» состоялся осенью 1968-го. Я учился в первом классе, но смотрел спектакль, фиксируя подробности с азартом зрелого фанатика научной фантастики. И так же осенью, ровно десять лет спустя, на экраны вынырнуло «Подставное лицо». В этом фильме интеллигентный зритель, подогретый киноведческими статьями, пытался понять Вуди Аллена. Гротескный Зеро оказался ему не по зубам.

А тот, черно-белый «Солярис» потом много лет не показывали, и, тоскуя по странным вибрациям, я стал мысленно отождествлять его персонажей с экипажем любимой группы Jefferson Airplane, только что переименованной в Starship.

Зрелища, которым ты так и не нашел равных, со временем начинают казаться сном. Сном, который приснился только тебе и еще кому-то, с кем не мешало бы познакомиться.

Стилистика «Сумеречной зоны» в данном случае столь же очевидна, как влияние «Доктора Ху» на «Последнюю альтернативу». С этой психомиражной феерии стартовала золотая режиссерская декада Владимира Латышева, чье наследие мы неоднократно вспоминали в наших «Киноомутах».

Вот о ком напомнили мне фирменные взлизы на лысине Зеро! И откуда они спланировали на голову ленинградскому артисту! Это же Квемот в исполнении Михаила Данилова. Ну да, Квемот! Его лик.

А могли быть у Мостела другие аналоги на советской сцене? Безусловно близок ему Матвей «Мотя» Левинтон — энтузиаст аутентичного КВН. Хотелось бы добавить «легендарный», но не получится. Забыт давно и жестоко.

Не с точки зрения физиогномики (в этом плане Левинтону ближе Meat Loaf и Лесли Вест). А по фактуре и темпераменту — сто процентов. В кино его, к сожалению, снимали трагически мало. Единственная памятная роль — это големический повар-нацист в комедии «Крепкий орешек» (которому крепко досталось за профанацию военной темы) по сценарию Эфраима Севелы. Неимоверно легкое «крейзи муви» под стать клоунадам Джерри Льюиса.

Головы

Лицедею требуется лицо. Актером можно стать без чего угодно (героизму таких людей посвящены «Фрики» Тода Браунинга), только не без головы. Если, конечно, вы не собираетесь играть одного всадника, с которым все ясно.

Первая мировая непоправимо исказила облик двух знаменитых актеров первой половины прошлого века. Лесли Бэнкс — безумный князь Зарофф в «Самой опасной дичи» и атаман шайки мародеров в «Таверне „Ямайка“». Половину его лица парализовало и обезобразило шрамами ранение.

Гротескная метаморфоза внешности Роддо Хэттона происходила постепенно вследствие отравления горчичным газом. Наверное, это самый яркий мученик Голливуда, превращенный в монстра не искусством гримеров, как это было в случае Бориса Карлоффа и Лона Чейни-младшего, а варварскими достижениями технического прогресса. Его появление на экране нагнетает ауру душераздирающей обреченности, и каждого, кто выдержал взгляд его глаз, гложет тоскливое чувство вины. Мы видим человека, которому мы ничем не можем помочь. Нас развлекает существо, знающее, что оно умрет раньше времени. Он играл безымянных зэков, невольников, прокаженных и нищих, в сущности, оставаясь самим собой. Один из его последних персонажей, глухонемой дворецкий Марио, гибнет в огне вместе со своей хозяйкой, подкармливавшей оранжерею растений-вампиров кровью красавиц. Поведением эта патологическая парочка напоминает Дзюбу и Скибана в шпионском триллере «Над Тиссой».

Картину «Ответный удар паучихи» снимал Артур Любин, изобретательный специалист по скрещиванию черного юмора с гротескным садизмом. Мы обязательно поговорим о нем в ближайшем сиквеле «Разбитых ваз». Это крупный художник малобюджетного жанра. Можно сказать, «двуликий Янус» под стать Лесли Бэнксу.

А сейчас соберем и опустим пепел персонажей Гейл Сондергард и Роддо Хэттона в один из пока еще целых сосудов и забудем о них на время. Пепел! По этой субстанции трудно установить, как выглядел кремированный при жизни.

Что общего между Хэттоном и Урбанским… Евгением Урбанским, погибшим в возрасте Христа на съемках фильма «Директор». Ему раздавило череп аккумулятором.

Примерно так же погибнет молодежный герой Америки 1950-х Вик Морроу. В зрелом возрасте ему снесет голову лопастью вертолета на съемках реанимированной при Рейгане «Сумеречной зоны».

Настоящая фамилия Морроу — Морозофф. Родословная актеров, одержимых бунтарским духом своего поколения и ненасытной волей к жизни, уходит за черту оседлости в Российской империи.

Вон оно как! Любопытно, любопытно… И все-таки, что общего у Хэттона с Урбанским, а?

Сверхъестественно рельефные черты лица. Только, у нашего артиста они от природы такие.

Безудержный и бесстрашный Урбанский калечился, разбивался и погибал в целом ряде картин. Достаточно вспомнить такие шедевры, как «Чистое небо», «Коммунист» и «Большая руда», снятая по роману Георгия Владимова режиссером Ордынским, автором богоборческого триллера «Тучи над Борском».

Только там все эти ужасы запланированы сценаристами, а «Директор» потребовал гибели всерьез.

Мы еще окунемся в промозглое инферно «Большой руды». Как говорится, это нужно не мертвым.

Вик Морроу играл нацистов, садистов, сатанистов и куклуксклановцев, не ведая пощады к собственной репутации. А погиб, спасая по сюжету детей, спасти которых, впрочем, тоже не удалось.

В героических образах Урбанского проглядывает богатырский демонизм советского человека. Слишком часто и чрезмерный, и чреватый.

Вик Морроу — классический «американский психопат», запертый в лифте между криминалом и чертовщиной.

Чисто внешне между ними не было ничего общего. Разве что роскошные волосы, волнистые от природы. Морозову, пожалуй, ближе Визбор или Эйбоженко, Бабятинский.

Близнецы бывают не только внешние, бывают и близнецы трагической судьбы.

Последние секунды земной жизни того и другого попали на пленку, где (в обозримом будущем) им гарантировано бессмертие.

Худо, что их не уберегли.

Хорошо, что они так и не состарились.

«Все, что заметным образом воздействует на жизнь, хотя само по себе было лишь созданием воображения, есть именно реальная историческая сила, а его существование — историческая правда».

Ахад Гаам