Капитализм без шизофрении: как Делез и Гваттари заново придумывали желание, деньги и дружбу

Друг — это друг концептов

Философская дружба — хороший вариант дружбы. Делез и Гваттари показали, каким способом может осуществляться философская коллективность и множественность. Годы их сотрудничества — удивительно продуктивное время для обоих. За это время они стали настоящим воплощением концепта «друзья философии».

Как будет писать Делез, благодаря другу мысль вновь обретает жизненную связь с Другим, которая, казалось, исключена из чистого мышления. Размышляя о феномене дружбы, он будет учитывать не только опыт Античности, но и свой собственный опыт общения с Гваттари. В друге «сказывается греческое происхождение философии — в других цивилизациях были Мудрецы, а греки являют нам таких вот „друзей“ <…> именно греки окончательно зафиксировали смерть Мудреца и заменили его философами, друзьями мудрости, которые ищут ее, но формально ею не обладают», — так формулирует это Делез.

При этом друг — это не только друг кого-то, но и друг самого себя, своего мышления и идей. Друзья концептов. Такими друзьями и являлись Делез и Гваттари — не мудрецы, но сборка, которая слаженно работает и производит.

По-прежнему, к сожалению, при исследованиях философии Делеза влияние Гваттари не всегда учитывается или учитывается не в полной мере. Некоторые исследователи даже предлагают осуществить процесс «дегваттаризации» его философии. На наш взгляд, это было бы ошибкой: невозможно представить становление идей одного без участия другого. Чтобы быть другом концептов, необходимо быть и реальным другом, другом как претендентом, соперником, участвующим в дружеском агоне — соревновании.

Читайте также предыдущие тексты цикла

В погоне за философией. Алфавит молодого Жиля Делеза

Карты мыслей и движений. Как Делез стал школьным учителем и заново придумал философию Ницше

Краткая история малых знаков. Как Жиль Делез с помощью Пруста и Кафки возвращал их к «жизни»

Практический шизоанализ и трансверсальная философия

Чтобы показать всю невозможность встречи будущих друзей, пожалуй, следует кратко обратиться к биографии Гваттари, тем более в ней скрываются многие истоки его идей, среди которых — шизоанализ. Сам Гваттари про себя говорил:

«Будучи ребенком, я был, так сказать, расколотым на части; правда, маленьким шизиком на пределах. Годами пытался я собрать себя в нечто целостное».

Действительно, дома Гваттари называли Пьером, а среди приятелей и коллег — Феликсом. Он будто вел двойную или даже тройную, в общем, расщепленную жизнь, которую затем пытался объяснить себе с помощью собственных концептов, в том числе шизоанализа.

Шизоанализ (термин, который Гваттари и Делез введут в «Анти-Эдипе») противопоставляет себя классическому психоанализу и структурализму, вместо фигуры параноика он сосредотачивается на шизофренике, а вместо структуры на первый план выводит машину. Шизоанализ не скрывает того, что он «является политическим и общественным психоанализом, воинствующим анализом», среди врагов которого — повсеместная эдипизация и репрессивность дуализма (например, через фигуры мамы и папы в психоанализе).

Если Фрейд начинает от истерии, Лакан — от паранойи, то Гваттари решает сразу начать от шизофрении, которая его всегда очень интересовала — чуть ли не с детства. От нее же идет его профессиональная специализация, он будет вспоминать:

«Я всегда был влюблен в шизофреников, увлекался ими. Чтобы их понять, нужно жить с ними, моя первая психотерапия была работой с шизофреником при помощи магнитофона».

Конечно, шизоанализ был не единственным инструментом для рефлексии Гваттари…

Еще один способ объяснения себя и своей расщепленности — концепт трансверсальности. Он также был изобретен Гваттари и впоследствии взят на вооружение Делезом.

Трансверсальность можно сравнить с поездкой по железной дороге, когда нельзя получить в цельной форме то, что видишь, поскольку всегда остается только линия в середине, которую прочерчивает обезумевший путешественник, перебегая от одного окна к другому, чтобы приблизиться, продублировать разорванные и противопоставленные фрагменты.

Трансверсальность — это всегда попытка соединить несоединимое, элементы множества, то, что до этого находилось в противоположных сторонах. Для Гваттари, который до конца жизни будет заниматься психоанализом и при этом всегда его критиковать, который будет связан с клиникой как институцией и будет постоянно ее развенчивать, соединение несоединимого было необходимо как способ жизни, способ не разорваться, находясь в постоянной активности и интенсивности. В то же время с помощью трансверсальности Гваттари мог объяснить свой путь, в котором объединялись коллективность и индивидуализм, семейность и одиночество, в конце концов, опыт работы их тандема с Делезом — тоже вариация трансверсальности.

Детство Феликса было бедным, родители отправляли его в детские лагеря Народного фронта, которые стали для Гваттари местами интеграции в политическую жизнь. Из-за бедности пришлось продать пианино, но любовь к игре на этом музыкальном инструменте Гваттари сохранил на всю жизнь. Он будет говорить, что музыка стала его проводником в онтологию — ритурнелью, ритмом, организующим и реорганизующим пространство жизни и территорию.

Ритурнель станет концептом для Гваттари и Делеза, с помощью которого они будут объяснять разметку земли — птицы музыкально помечают свое пространство, то же самое делают люди: когда вы насвистываете песенку, идя по темному переулку, чтобы не бояться, вы пытаетесь хоть как-то овладеть этой небезопасной территорией.

Ритурнель — повторяющийся мотивчик, песня из рекламы и одновременно — более глобально — способ обжиться в мире, это лейтмотив биографии, который звучит в самые неожиданные моменты, заставляя вернуться, пересобраться или что-то вспомнить.

Ритурнели Гваттари — это политика, активизм и шизофрения. Звучание этих «мелодий» будет с ним всю его жизнь.

Фабрика бессознательного: обгоняя Лакана

Без влияния Лакана невозможно представить интеллектуальное формирование Гваттари — без его анализа и семинаров он бы не смог сформулировать основные постулаты шизоанализа и антипсихиатрии. До конца жизни, несмотря на критику, Гваттари оставался в первую очередь психоаналитиком, которому было интересно новаторство, «машинный подход» и производство субъективности. Чтобы уничтожить психоанализ, необходимо его превосходно знать.

Может быть интересно

Психоз, нехватка и объект «маленькое а». Краткий гид по лакановскому психоанализу

Гваттари не только посещал семинары и проходил сеансы, но в студенческие годы отождествлял себя с мэтром настолько, что получил от приятелей прозвище Маленький Лакан. Но раскол в их отношениях был заложен с самого начала. Восхищение Гваттари сопровождалось пониманием того, что практика Лакана связана с властным и иерархическим дискурсом «требования Господина», а его ученики добровольно воспроизводят эту идеальную фигуру.

Вероятно, и в лаканизме Гваттари попытается провести свою трансверсаль — соединить бессознательное и производство, желание и машину, которые будут расположены на одной горизонтали, с целью победить дискурс власти — «Гуру Эдипа», дуализм ученика и учителя и рамки классической институциональности.

Гваттари, а за ним и Делез, сделает вполне революционный жест: он начнет трактовать бессознательное не в рамках остаточного принципа, врывающегося в осознанную жизнь, а как то, что всё время производится, творится и создается.

«Бессознательное работает не как театр, а как фабрика», — гласит известный тезис «Анти-Эдипа». На этой фабрике производится и субъективность: она порождается не языком и коммуникацией, а коллективным образом, подобно энергии, электричеству и алюминию, — объясняет Гваттари.

Конечно, подобная борьба за субъект и его желания не могла сильно нравиться Лакану. Несмотря на то, что в Феликсе видели главного продолжателя дела Лакана, сам он выбрал путь освобождения желания и независимости. После издания «Анти-Эдипа» в 1972 году (книги, выхода которой Лакан очень боялся, запретив любые ее обсуждения среди учеников) они с Гваттари полностью оборвут все дружеские и рабочие связи.

Теория для клиники: от порядка к хаосмосу

Еще одна ритурнель Гваттари, место, в буквальном смысле пронизанное его голосом, — это клиника Ла Борд, основное место работы, место возвращения, главный проект жизни. Гваттари был связан с ней с 1953 года до момента своей смерти. Клиника Ла Борд являлась чем-то вроде утопии, глобальным экспериментом, в котором находили реализацию все самые необычные идеи Гваттари. Сотрудники Ла Борд старались интегрировать пациентов в организационные процессы — кто-то из них мог работать один день сторожем, а на следующий день оказаться в бухгалтерии.

Цель такой клинической «жизни» — устранить дистанцию между условными «врачами» и «больными», показать, что лечение не сводится к дискурсу здоровья или нездоровья, а коллективная работа — важнейшая составляющая преодоления больничной репрессивности.

Клиника Ла Борд была источником и полем для подтверждения многих концептов Гваттари. Без нее не было бы ни шизоанализа, ни трансверсальности, ни развития концепта хаосмоса, который Гваттари позаимствовали у Джойса, но расширил на основе своего опыта. Хаосмос отлично подходит для описания того, что происходило в Ла Борд. Он — это смесь, множество номадических сущностей, сингулярных, то есть доиндивидуальных в своем становлении и не привязанных к одному месту.

Хаосмос закручивается в шизофреническом танце с нонсенсами и парадоксами, он одновременно имеет дело со смыслом и его отсутствием, переводя категории порядка и разумности на территории игры сил, потенциальности и творчества.

Гваттари как будто организовал клинику в соответствии со своей жизнью. Настоящее творчество — не только трансверсальность, соединение несоединимых множеств, но и балансирование между хаосом и порядком.

Концептуальная встреча, которую запрещено запрещать

Они знакомятся в 1969 году, неутомимый Феликс делится своей энергией с Делезом, которого в тот момент оставляют силы жизни и витализм, так часто им описываемый (он восстанавливается после тяжелых операций и пытается избавиться от алкоголизма).

Достаточно быстро их общение становится общением по поводу будущей книги — «Анти-Эдипа». В шутку Делез будет вспоминать, что ему приходилось запирать Гваттари в комнате, чтобы тот успел хотя бы немного поработать, прежде чем переключится на другое дело.

Через три года после их знакомства книга была готова. «Анти-Эдип» полностью совпал с духом времени. «Запрещено запрещать», «Структуры не выходят на улицы», «Будьте реалистами — требуйте невозможного» — эти и не только эти майские лозунги в «Анти-Эдипе» обнаруживают свои философские аналоги. Одновременно оглядываясь на эпоху и порывая со всеми модными теориями, Делез и Гваттари начинают свою книгу следующими словами:

«Оно функционирует повсюду, иногда без остановок, иногда с перерывами. Оно дышит, оно греет, оно ест. Оно испражняется, оно целует. Но какое заблуждение говорить о нем как о чем-то одном и определенном. Повсюду — машины, и вовсе не метафорически: машины машин, с их стыковками, соединениями. Одна машина-орган подключена к другой машине-источнику: одна испускает поток, другая его срезает. Грудь — это машина, которая производит молоко, а рот — машина, состыкованная с ней».

Такого стиля друзья будут придерживаться на протяжении всего текста. Всё начинается с машин, потоков и срезов. «Анти-Эдип» — тоже машина, поток, который нам как читателям предстоит срезать.

Кстати, генеалогию концепта потоков-срезов проследить несложно: Делез любил говорить об этой связке, которая, по Спинозе, происходит благодаря встречам. Эти встречи либо делают нас более активными и возбуждают радость, либо, наоборот, становятся носителями печальных аффектов и обрекают нас на пассивность.

Молодой Делез сказал бы, что вся жизнь состоит из таких вот встреч: от встреч с предметами до встреч с людьми и идеями. Делез после встречи с Гваттари говорит иначе: жизнь организуется машинами и сборками машин, состыковками, машинами желаний и аффектов.

Этика желания и нелюбви к власти

Машина, задействованная в общественном производстве, — главный персонаж «Анти-Эдипа», всегда социальный и коллективный (в этом чувствуется влияние Гваттари). Желание тоже коллективно, оно не сводится к семейному треугольнику, как утверждает психоанализ. Желание, как и бессознательное, грезит не о маме-папе-кастрации, а о материках, континентах, расах, племенах и географии (в общем, о чем-то планетарном, а не семейном). Здесь можно вспомнить любовь детей к картам и различным атласам с пиратами, динозаврами, драконами или древними людьми и их охотой на мамонтов. Всё это представляет собой определенную «грезу», которая говорит о расширенности желания.

Делез и Гваттари ставят перед собой цель высвобождения желаний, смешивания желаний и их производителей. В одном из интервью они скажут:

«Мы никоим образом не претендовали написать книгу о сумасшедших, но хотели написать ее так, чтобы при чтении было неясно, принадлежит ли эта речь врачу или больному».

Сложность не помешала «Анти-Эдипу» стать настоящим философским бестселлером. С первых недель он продавался в огромных количествах. Поколение 1968 года искало там ответы по поводу майских событий. Что дали эти протесты? Можно ли назвать их успешными? Тысячи молодых людей скупали «Анти-Эдипа», называя его новой Библией.

Еще одно важное объяснение «Анти-Эдипу» дал Мишель Фуко. Он написал предисловие к американскому изданию, где говорилось, что «Анти-Эдип» — это книга по этике и одним из ее главных врагов является фашизм. Как поясняет Фуко, это «не только исторический фашизм Гитлера или Муссолини, который сумел столь удачно мобилизовать и использовать желание масс, но также и фашизм, который во всех нас, который преследует наши умы и наше повседневное поведение, — фашизм, который заставляет нас любить власть, желать именно то, что господствует над нами и эксплуатирует нас».

Тут можно найти отзвуки того, о чем мы говорили в контексте ситуации возникающих противоречий между Лаканом и Гваттари. Ведь фигурой общественного подавления может быть и психоаналитик, и полицейский, и писатель, и диктатор. Задача философа — отыскать линии ускользания, которые помогут ему избежать каких-либо форм власти — внешних и внутренних, не подчиняться этим формам и самому их не производить. «Не влюбляйтесь во власть!» — в этом важнейший посыл «Анти-Эдипа».

Общественные машины: сломанная антропология

Помимо критической части, в «Анти-Эдипе» есть и позитивный проект, связанный с философской антропологией. Делез и Гваттари оригинально подходят к вопросу периодизации истории и, подобно Марксу, вводят три формации, которые называются общественными машинами.

Три общественные машины, которые сменяли друг друга, — это дикари, варвары и цивилизация. Одна из целей описания этой специфичной троицы состоит в том, чтобы соотнести с историческим процессом степени и способы ограничения желания и свободы. Производство ограничений на специфическом языке «Анти-Эдипа» называется кодированием — в первую очередь это кодирование потоков желаний. Раскодирование, напротив, освобождает потоки, наделяя их шизофреническими процессами.

Так, первая общественная машина — это дикари. Эту машину можно назвать самой репрессивной. Она занята абсолютным кодированием всех потоков. Это время, когда земля представляла собой главную ценность, а человек как бы прикреплялся к ее «телу». Для этой машины важным являлось обращение к телу самого человека — его маркировка, повреждение и другие практики, которые с этим связаны. Например, татуировки, пытки и насечки, а еще — жертвоприношения и аскезы. Делез и Гваттари называют это «фундирующими актами». Из-за них человек перестает быть биологическим организмом и становится одним целым с землей, к которой прикрепляются и притягиваются его органы, желания, передвижения — в общем, все потоки, которые больше не могут покинуть строгие границы территориального кодирования. Реальный аналог дикарей — архаичные общества, племена, время первых поселений, когда земля (почва, посевы, урожай) играла центральную и жизнеорганизующую роль.

За дикарями приходят варвары. Этот переход становится возможным в связи с появлением деспотического государства (имперской машины, как называют это Делез и Гваттари). Теперь в социальном устройстве вертикаль становится еще более выраженной, а кодирование осуществляется не через тело земли, а через тело деспота — суверена, короля. Отдельный человек теперь в большей степени привязан не к земле, на которой он, например, родился, а к господину — тому, кто правит над ним, запуская ход государственной машины подчинения и службы. Помимо этого, на этапе варваров развивается бюрократия, которая устанавливает превосходство письма над голосом и закона над договором (в этом Делез и Гваттари близки к Жаку Деррида и его критике логоцентризма).

Цель создания такой антропологии по сути продолжает настрой книги: Делезу и Гваттари не нравится, что Эдипа выдумывают даже в Африке, когда исследователи повсеместно пытаются использовать психоанализ для своей работы. Попытка рассмотреть развитие общества и социальных практик через ограничение и высвобождение желаний (кодирование и раскодирование) представляет собой альтернативу структуралистскому и психоаналитическому подходам.

Своей высшей точки их антропология достигает, конечно, когда Делез и Гваттари говорят о цивилизованных (о третьем этапе). Цивилизованные связываются с появлением и развитием капитализма. Теперь не государство, а капитал становится тем, кто освобождает или ограничивает различные потоки. Здесь уже не важно сословие, страта, принадлежность к земле и так далее — важны деньги, которые способны всё раскодировать. Движение социума осуществляется не на теле земли или деспота, а на теле денег-капитала. Делез и Гваттари приходят к выводу, что капитализм функционирует через высвобождение почти всех потоков, но в то же время он — это то, что их постоянно ограничивает.

«То, что одной рукой капитализм раскодирует, другой он аксиоматизирует» — гласит известный тезис «Анти-Эдипа». В какой-то степени в этом заключается один из важнейших посылов книги: через историческую антропологию Делез и Гваттари выходят к проблеме капитала, они спрашивают: что является границей капитализма и почему желание до сих пор не освобождено окончательно?

Философия для будущего: капитал берет паузу

Конечно, время капитализма предлагает намного больше свободы, чем это было в прошлом. Делез и Гваттари подробно анализируют современность, они часто называют ее шизофреничной:

«Денежные потоки — в высшей степени шизофренические реальности, но они существуют и функционируют только в аксиоматике, которая отводит и отталкивает эту реальность».

Несмотря на то, что капитализм оказался системой, которая ближе всего подходит к тому, чтобы осуществить всеобщие раскодировки потоков, действительное освобождение желания остается утопией. По наблюдению Делеза и Гваттари, связь между капитализмом и шизофренией (собственно, главная тема их работы) рождается именно отсюда. И капитализм, и шизофрения связаны одной целью.

Так, шизофренический дискурс снимает оковы институций, законов, строгого выбора, он не аутичен, а наоборот — витален. Фигура шизофреника осуществляется в социальном поле, а бред сразу же становится частью социально-исторического инвестирования, уточняют Делез и Гваттари. Они настаивают, что следует различать клиническую сущность шизофрении (и клинический взгляд они тоже достаточно сильно критикуют) и шизофрению как процесс жизни — процесс, который связан как раз с освобождением.

Капитализм, в свою очередь, дает изначальный ход этому процессу, однако в конечном итоге оказывается его «темной стороной» — зоной блокировки.

Шизофрения — это последняя стадия капитализма, его предел или рубеж, который он никогда не переходит, окунаясь в ностальгию по деспотическим и репрессивным машинам.

Производство накладывается на антипроизводство, а желание снова ограничивается. Делез и Гваттари связывают жест этого общественного подавления с подавлением, которое осуществляет психоанализ.

Альтернатива для того, чтобы покинуть территории жестких регистраций, кроется в шизоанализе. По мнению философских друзей, тезисы этого проекта просты: желание — это машина, синтез машин, машинная сборка. Желание относится к порядку производства, а любое производство одновременно желающее и общественное. Психоанализ же, по мнению Делеза и Гваттари, разрушил этот порядок производства, обратив его в представление:

«Идея бессознательного представления, не будучи каким-то смелым изобретением психоанализа, с самого начала отмечает его провал или его отказ — бессознательное, которое больше не производит, а довольствуется верой… Бессознательное верит в Эдипа, оно верит в кастрацию, в закон…»

Делез и Гваттари предлагают не верить ни в то, ни в другое. Не верить капитализму и доверять шизофреническим практикам, коллективности, множественности. Отчасти они описывают образ философии будущего, которая сможет действовать на территориях свободных концептов. Путь до этой философии и мира, в котором она осуществима, — долгий и сложный.

Несмотря на то, что сейчас «Анти-Эдип» читается не так счастливо и энергично, его движение в сторону всеобщей раскодировки выглядит актуальным. Опыт творчества Гваттари и Делеза показывает, как из политической растерянности, социальных катаклизмов и засилья «больших теорий», почти подменивших собой идеологию, вывести философскую новизну и свежесть. Вместе с «Анти-Эдипом» открывается окно — в свободное пространство с шизофреническим пониманием реальности, которое учит сопротивлению и аффектам радости.