Хайп и вечность: краткая история художественных скандалов от Микеланджело Буонарроти до Маурицио Каттелана

Слово «хайп» (hype) происходит от английского слова hyperbole (гипербола, преувеличение) и означает шумиху, которая привлекает внимание к определенному событию, человеку или даже произведению искусства. Принято считать, что хайп — это современное явление, пришедшее к нам из рекламы, а следовательно, всё, что окружено хайпом, — ненастоящее, фальшивое, однодневное. Нередко любое повышенное внимание в публичном пространстве воспринимается обывателем как мошеннический трюк, а тот, кто его спровоцировал, — как хитрый манипулятор, дурачащий доверчивую публику.

С искусством всё обстоит еще сложнее. С одной стороны, до сих пор бытует мнение, что истинный художник должен быть бессребреником, творящим ради великой идеи, отвергаемым обществом и умирающим в нищете, желательно в расцвете лет. С другой, давно понятно, что без хорошей шумихи даже самые гениальные произведения искусства могут сгинуть в безвестности и вряд ли о них кто-нибудь узнает, кроме парочки въедливых искусствоведов.

В прошлом художники, как правило, имели одного или нескольких покровителей вроде церкви или влиятельных аристократов, работали исключительно для них и не нуждались в широкой популярности у толпы.

Однако и в XIV, и в XVI, и в XVII веках всеобщее внимание к личности творца и его произведениям поддерживалось не только мастерством художника, но и грандиозными скандалами.

Плюс ко всему современный зритель, хочет он того или нет, с большей охотой смотрит на картины с громкой историей, чем просто на добротную живопись пусть и талантливых, но проживших скучную жизнь мастеров.

Как хайпили старые мастера

В 1537–1541 годах итальянский гений Микеланджело Буонарроти создал фреску «Страшный суд», которая, хоть и была заказана самим папой римским, вызвала крайне неоднозначное отношение со стороны как клириков, так и современников художника. Всё дело, конечно, в обнаженных телах, выполненных в полный рост и причудливо закрученных в бушующем вихре, — переизбыток наготы в церковном пространстве в разгар Контрреформации — дело неслыханное.

Судьбу росписи обсуждали не одно десятилетие, в результате срамные места было решено замазать. Выполнил это ученик Микеланджело — Даниэле да Вольтерра, за что получил уничижительное прозвище Штанописец.

Еще один громкий скандал был связан с Паоло Веронезе и его огромной картиной, изображающей Тайную вечерю.

Веронезе должен был заменить сгоревшее полотно Тициана в доминиканской церкви Санти-Джованни-э-Паоло, однако новая авторская версия ввела заказчиков в ступор. Дело даже дошло до суда святой инквизиции. Вместо скромных двенадцати апостолов и Спасителя Веронезе изобразил настоящий пир в окружении ренессансной архитектуры. Помимо снующей прислуги, детей, мавров, придворных карликов и домашней живности вроде кошек и собак, художник зачем-то написал немецких алебардистов, которые особенно заинтересовали судей.

На заседании Веронезе объяснил это так:

«Мы, живописцы, пользуемся теми же вольностями, какими пользуются поэты и сумасшедшие, и я изобразил этих людей с алебардами… чтобы оправдать их присутствие в качестве слуг, так как мне казалось подобающим и возможным, что хозяин богатого и великолепного, как мне говорили, дома должен был бы иметь подобных слуг…»

На вопрос: «Сколько, по вашему мнению, лиц действительно было на этой вечере?» — художник ответил:

«Я думаю, что там были только Христос и его апостолы; но поскольку у меня на картине остается некоторое пространство, я украшаю его вымышленными фигурами… Я пишу картины со всеми теми соображениями, которые свойственны моему уму, и сообразно тому, как он их понимает…»

Художнику поручили переписать картину согласно канону, за свой счет и всего за несколько месяцев, тогда находчивый Веронезе просто переименовал ее в «Пир в доме Левия».

Но, пожалуй, ни за кем не тянулся такой шлейф скандалов, как за Караваджо, который довольно дерзко интерпретировал традиционные сюжеты, использовал в качестве моделей для Мадонн куртизанок и даже своим образом жизни олицетворял типичную фигуру смутьяна и провокатора. Помогали ли скандалы продвигать Караваджо его творчество или всё же причиной его исключительной популярности был безусловный талант? Кто знает…

Как показывает практика, художнику многое готовы простить, если он создает нечто красивое. Другое дело, когда зрителю подсовывают что-то неприятное, на что он вовсе не хочет смотреть.

В XIX веке стратегия скандала стала способом изменить художественную культуру, вернув ей актуальность и осмысленность.

Перемены в политической, социальной и культурной жизни Европы после эпохи Просвещения не могли не сказаться на искусстве. Художники окончательно лишились главного заказчика в лице церкви и оказались выброшены в жестокий меркантильный мир буржуазии с ее мещанскими запросами, скучными привычками и процветающим ханжеством.

Что писать и как продаваться — пожалуй, главные вопросы для авторов XIX века. Выпускники традиционных академий и школ, оставаясь в рамках незыблемой классики, продолжали штамповать соблазнительных богинь и древнеримских героев, стремясь угодить консервативному истеблишменту.

Новизна и оригинальность стали недоступной роскошью. Хайповать отныне значило просто писать то, что хочется, а не подчиняться общей установке.

Гюстав Курбе и Эдуард Мане — два главных художника XIX века, настоящие революционеры, изменившие искусство, — и не думали строить карьеру за счет стратегии скандала. Они просто хотели отражать современность.

Провинциал Курбе отказывался создавать идеализированные полотна, предпочитая крепких крестьянок анемичным нимфам, а сцены из повседневной жизни — помпезным сюжетам античности. Его масштабная работа «Похороны в Орнане» потрясла Париж.

Художественный критик Клод Виньон так описывал картину:

«Огромное черное полотно, занимающее много места, сразу же привлекает к себе внимание. Оно называется „Похороны в Орнане“ и, без сомнения, производит впечатление. Никогда мы не видели ничего столь ужасного и эксцентричного. <…> Каждый, начиная от выдумщика-художника и до простого буржуа, восклицает, спасаясь: „Боже мой, как это безобразно!“

В самом деле, это удивительно безобразно. Представьте себе полотно размером в восемь или десять метров, которое кажется вырезанным из другого полотна в пятьдесят метров, потому что все персонажи, выстроившиеся как по линейке на переднем плане картины, находятся в одной плоскости и как бы представляют эпизод огромной декорации. Нет перспективы, расположения, композиции, все правила искусства опрокинуты и облиты презрением».

Хотел ли Курбе взбудоражить элитарный мирок седобородой профессуры, повелевающей Салоном и с легкой руки определяющей судьбы молодых художников? Возможно. Но более всего Курбе хотел быть реалистом.

Такой же целью был движим его коллега и преемник Эдуард Мане — рафинированный буржуа, любитель хорошеньких барышень и приятных развлечений. Взгляд, шляпка, локон — вот что на самом деле интересовало Мане, куда уж проще! И никаких похорон и толстых крестьянок. Однако что «Завтрак на траве», что «Олимпия» вошли в историю искусства как самые скандальные шедевры. Оказалось, что современность не всем по вкусу. Кокотки и куртизанки, которых показал Мане, составляли значительную часть общества эпохи Второй империи, но при этом были той самой стыдной реальностью, которую предпочитали не замечать. Французские писатели возмущались: «Мужчины играют на бирже, а женщины проституируют».

Олимпия раздражала критиков своей грязностью и деловитостью. Это была не покорная изнеженная женщина — экзотическая одалиска из фантазий, поддерживающая любовную игру, а вполне себе прагматичная особа, беззастенчиво глядящая в глаза очередному клиенту и предлагающая себя, после соответствующей оплаты, разумеется.

Искусствовед Наталья Мазур пишет:

«Олимпия заставляла вспомнить о том, что проституция — это бизнес со своими правилами, в котором у каждой из сторон есть свои права. Холодная и откро­венно равнодушная к чувственным утехам, Олимпия полностью распоряжалась своим телом, а значит, при обоюдном согласии могла получить власть и над сексуальным желанием клиента, и над его деньгами. Картина Мане заставляла задуматься о прочности двух столпов буржуазного этоса — честного бизнеса и любовной страсти. Скорее всего, именно поэтому „Олимпия“ так испугала его современников».

Скандал вокруг «Завтрака» и «Олимпии» ошарашил Мане, который вовсе не стремился к подобной славе. Однако именно эта шумиха привлекла к нему будущих импрессионистов, тех самых художников, которые своими воздушными пейзажами изменят вектор развития искусства навсегда.

В 1874 году одна из самых непритязательных работ Клода Моне — «Восход солнца. Впечатление» — станет не только поводом для насмешек в арт-кругах, но и даст название целому художественному течению — импрессионизму.

Хайп в эпоху авангарда

Пожалуй, самый ненавистный вопрос для всех искусствоведов: создал ли Казимир Малевич «Черный квадрат» ради хайпа и наживы? Зритель сегодня оценивает искусство прошлых столетий с современных позиций, особенно когда речь заходит об авангарде — неважно, русском или мировом. Переход от «красивого» (понятного) к «некрасивому» (непонятному) искусству всегда болезненно воспринимается обывателем, и кажется, что последнее было специально придумано, чтобы всех одурачить и урвать побольше денег. Однако если вспомнить исторический контекст, в котором рождался малевичевский супрематизм: разгар Первой мировой войны, преддверие двух революций и довольно косная система отечественной художественной культуры с ее академистами, передвижниками и мирискусниками, — то становится понятно, что о безумной популярности и несметных богатствах в те годы мечтать Малевичу не приходилось.

Создание «Черного квадрата» было актом чистого творчества, выражением глобальной идеи, визуализацией платоновской философии и манифестом эпохи, если угодно, но уж точно не расчетливой попыткой сорвать куш.

Но далеко не все авангардисты были такими идеалистами. Например, те же дадаисты, возникшие как объединение в 1916 году, прекрасно осознавали пользу скандалов и всячески старались их провоцировать. Тут снова стоит заметить, что обитатели кабаре «Вольтер», как, впрочем, и их коллеги в США, занимались антиискусством и никогда не ставили во главу угла наживу. Скорее они хотели встряхнуть буржуазное общество, высмеять политиков и истеблишмент, показать абсурдность войны и безумие окружающего мира. Дадаисты представляли собой смесь интеллектуалов, талантливых творцов и отчаянных хулиганов. Они занимались перформансами, издавали журналы, всячески издевались над публикой, которая, к слову сказать, сама этого желала (люди добровольно платили деньги, чтобы побывать на дадаистских выставках и получить свою порцию оскорблений). Мишенью для насмешек было и само движение дада.

Самый известный дадаист — Марсель Дюшан, изобретатель реди-мейдов, личность для современного искусства культовая. Его «Фонтан», отвергнутый на выставке Американского общества независимых художников 1917 года, не только перевернул с ног на голову понятия произведения искусства и роли художника в эпоху научно-технического прогресса, но и стал причиной грандиозного скандала.

Обычный писсуар, купленный Дюшаном в магазине сантехники, уж точно не воспринимался как полноценная авторская работа. И хотя любой человек, заплативший взнос, мог участвовать в этой выставке, «Фонтан» не приняли. Примечательно, что работа была отослана под чужим именем, а сам Дюшан возглавлял выставочный комитет. После отказа Беатрис Вуд от лица художника опубликовала возмущенную статью в журнале «Слепец», где доказывала право «Фонтана» называться искусством.

Несмотря на всю шумиху, злосчастный писсуар сгинул в недрах мастерской Альфреда Стиглица, а его значение для современной культуры было по-настоящему осмыслено только в шестидесятые.

Короли хайпа

Подлинными «хайпожорами» ХХ века, в совершенстве овладевшими мастерством самопиара, стали каталонский сюрреалист Сальвадор Дали и король поп-арта Энди Уорхол. Эти двое действительно умели наслаждаться вниманием толпы, зная, как подогреть ее интерес.

Как пишет Хэнк Хайн, директор Музея Дали, «Дали использовал массмедиа для представления визуализированного мира собственных фантазий, а Уорхол использовал массмедиа как предмет своего искусства».

Провокации Дали всегда были грамотно рассчитаны и попадали точно в цель. Он с легкостью менял политические и религиозные убеждения — например, когда все художники становились коммунистами, Дали выбирал монархизм (а потом вообще поддержал диктатуру Франко) и рисовал Ленина как деталь интерьера, чем безмерно возмущал других сюрреалистов.

В своем искусстве Дали часто затрагивал табуированные темы, однако славу ему принесло его эпатажное поведение: будь то издание неоднозначных автобиографий, сюрреалистические балы в Голливуде, прогулки по городу с живым муравьедом или шокирующие заявления в прессе, которые в свое время привели к разрыву с семьей, а потом и со многими коллегами. Интересовали ли при этом Сальвадора Дали деньги? Безусловно. Андре Бретон называл его Avida Dollars — «жадный до долларов».

Сальвадор Дали воплощал уже новый тип художника, знающего, как использовать массмедиа для достижения собственных целей. Неважно, что о тебе говорят, главное, чтобы говорили.

Энди Уорхол следовал таким же путем, искусно управляя вниманием прессы. Его андеграундные фильмы без сюжета, отвязные вечеринки на «Фабрике» и штампованные банки супа вместо серьезных живописных полотен создали ему имидж культовой фигуры популярного искусства. Уорхол разговаривал со зрителем на его языке, без высокомерия и зауми, был модным и богатым, умел веселиться и превратил себя в бренд — идеальное комбо! Для сына шахтера из рабочего района Питтсбурга это был впечатляющий результат. В какой-то степени для Энди Уорхола хайп стал просто социальным лифтом.

Те, кто обвиняют художника в мошенничестве, поверхностности и бессмысленности, как и в случае с Мане, просто не хотят замечать, что искусство не более чем зеркало эпохи (в данном случае эпохи потребления). И обществу просто снова не нравится собственное отражение.

Хайп как часть произведения искусства

Размытие границ между низкой и высокой культурой во второй половине ХХ века, стремительное развитие технологий и смена экономических парадигм привели к возникновению фундаментальных для арт-мира вопросов: кто такой художник теперь и для чего вообще сегодня нужно искусство?

Арт-мир не существует в вакууме, капиталистические законы рынка затрагивают и его. Искусство превратилось в товар, и каждый художник отныне прикладывает максимум усилий, чтобы стать узнаваемым брендом. Однако прежде, чем осуждать подобный подход, задайтесь вопросом: а пойдете ли вы на выставку неизвестного, пусть и очень талантливого автора, если вы ничего о нем не слышали? Не читали в прессе, не видели по телевизору или в интернете, если его имя не окружено ореолом скандала? Да и как вообще вы узнаете о нем?

Немыслимое количество информационного шума, скорость, с которой одна новость сменяет другую, приводят современного человека к потере чувствительности, а высокие технологии способствуют развитию ощущения отстранения от чего бы то ни было. Если между тобой и миром есть защитный экран телевизора и смартфона, то воспринимать лавину даже самых пугающих новостей становится проще. Люди существуют в своих пузырях, состоящих из повседневных забот, безопасной рутины «работа — дом», и вязнут, вязнут, вязнут в банальности, той самой прозе бытия.

Одни художники, подобно зеркалу, транслируют эту банальность, иронизируя над обывателем или развлекая его, другие, наоборот, стремятся встряхнуть зрителя, вывести его из комфортного равновесия, удивить, заставить задуматься и посмотреть на себя со стороны.

В 1961 году Пьеро Мандзони выпустил лимитированное количество закатанных консервных банок с недвусмысленным названием «Дерьмо художника». Банки продавались по цене золота (той же стоимости за грамм) и были незамедлительно раскуплены музеями, галереями и даже частными коллекционерами. Зачем?

Концептуальное искусство Мандзони — прекрасный диагноз обществу потребления, помешанному на брендовом фетишизме. Люди готовы покупать любое «дерьмо», если его хорошенько отрекламировать или объявить шедевром. Но художник ли в этом виноват?

В Средневековье было невероятно популярно паломничество. Предприимчивые церковники плодили «святые мощи» со скоростью света, зарабатывая на тех, кто бесконечными толпами спешили прикоснуться к чудотворным частям тела, будь то фаланга пальца и засохшая крайняя плоть какого-нибудь святого. В XIX–XX веках такими «святыми» объявили художников. Они должны были стать рупором правды, нести великие идеи и трагически умереть на пике молодости (кстати, с Мандзони так и случилось — он погиб через год после выпуска банок). Ну так почему бы новым «святым» не отдать свои «мощи» толпе для поклонения? Что в эпоху утилитарности и колоссального развития производства может быть настолько оригинальным, индивидуальным и в буквальном смысле являться частью художника, как не продукты его жизнедеятельности? А с другой стороны, это же так обыденно и повседневно — все люди ходят в туалет. Так почему дерьмо не может быть искусством?

И всё же зрители хотят не только смыслов, но и красоты. Платиновый череп, инкрустированный сверкающими бриллиантами, авторства Дэмиена Херста — это достаточно красиво? В 2007 году он был продан за 100 млн долларов и стал самым дорогим произведением современного художника, а заодно причиной скандала. Поговаривали, что Херст сам же его и приобрел через подставных лиц, чтобы повысить свои рейтинги на арт-рынке. Это был самый настоящий маркетинговый трюк, но у обывателя он не вызвал сильного возмущения.

Ирония, конечно, в том, что череп — классический символ бренности бытия в натюрмортах vanitas. Обычно его изображают в сочетании с другими предметами, в том числе олицетворяющими земные богатства, чтобы подчеркнуть их бессмысленность в сравнении со скоротечностью жизни.

«Жизнь слишком коротка, чтобы беспокоиться о деньгах, займись лучше своей душой, ведь после твоей смерти именно ей предстоит предстать перед богом», — предупреждали старые мастера.

Однако современный человек не верит ни в смерть, ни в бога, зато очень хорошо знает цену деньгам.

Нам кажется, что современный автор максимально свободен в выборе медиумов и средств продвижения себя, однако его судьбу по-прежнему решают институции, а само искусство зачастую рассматривается лишь как инвестиция для не слишком образованных толстосумов.

Эта циничная система, понятное дело, взялась не с потолка. Начиная с 1960-х годов многие художники протестовали против коммерциализации арт-мира и безусловной власти арт-истеблишмента.

Дематериализация искусства, будь то перформативные практики, органические инсталляции или даже стрит-арт, включая городские интервенции, позволяла художникам отстаивать свое я, доносить важные смыслы и выходить на прямой диалог со зрителем. При этом искусство, лишенное коммерческой ценности, как правило, работало с важнейшими аспектами социальных, гендерных, политических и экологических проблем.

В 1990–2000-х годах уличный художник Бэнкси стал создавать хлесткие образы на злобу дня в публичных пространствах и моментально превратился во всеобщего любимца. Но не только благодаря таланту. Главной причиной его успеха была анонимность.

В эпоху, когда любой человек хочет урвать свои 15 минут славы, Бэнкси выступил эдаким Робин Гудом, который насмехается над богатыми и сочувствует бедным. И это позволило ему неплохо хайпануть: отныне всё, чего он касался, превращалось в золото.

Самая скандальная выходка уличного художника случилась несколько лет назад, когда прямо во время торгов «Сотбис» его картина «Девочка с шариком» начала внезапно самоуничтожаться. Задокументированный на мобильные телефоны процесс вызвал ошеломительный резонанс во всех СМИ.

Картина, только что проданная за миллион фунтов, была наполовину уничтожена, и никто не понимал, что с ней делать дальше. Однако новоиспеченная владелица не стала отказываться от покупки и не прогадала: буквально в прошлом году лот, переименованный в «Любовь в мусорном баке», ушел с молотка уже за 18 млн.

Перед этим работе устроили выставочное турне, и нашлось немало людей, желающих увидеть изрезанный в лапшу холст с того самого аукциона.

Кстати, в одном из интервью сотрудник «Сотбис» рассказал о волне безумного вандализма, которая последовала за этой выходкой Бэнкси: вдохновленные владельцы принтов художника стали с азартом их портить, надеясь продать подороже.

Еще один любитель провокаций и насмешек, итальянский неодадаист Маурицио Каттелан, устроил настоящий хайп-разгром на ярмарке «Арт-Базель» в Майами в 2019 году, продав обычный банан, приклеенный скотчем к стене, за 120 тысяч долларов. Работа называлась «Комедиант» и не имела никакого концептуального объяснения. Однако многим из арт-среды показалось, что это тонкий жест самого художника, дающий пространство для интерпретаций, и вот уже разные издания и блогеры принялись строчить длинные тексты, полные философских отсылок и метасмыслов.

И как тут не вспомнить нетленные слова Марселя Дюшана:

«Я швырнул им в лицо писсуар и сушилку для бутылок, а они восхищаются их эстетическим совершенством».

При этом те, кто знаком с творчеством художника, знают, что все работы Каттелана — это одна бесконечная издевка над элитарностью и пафосом арт-тусовки, а также глупостью и напыщенностью коллекционеров, зацикленных исключительно на коммерческой ценности произведений искусства и собственном непомерном эго.

Хайп как манипуляция

Однако бывает так, что хайп и правда маскирует колоссальные фальсификации, и благодаря этому посредственные работы выдают за редкие шедевры.

В 2017 году на аукционе «Кристис» за 450 млн долларов была продана картина «Спаситель мира», автором которой называли Леонардо да Винчи. Событие получило широкую огласку, во-первых, из-за головокружительной суммы сделки — «Спаситель» стал самым дорогим произведением искусства в мире; во-вторых, из-за сильных противоречий в арт-среде, так как многие известные специалисты не соглашались с авторством ренессансного гения.

История этой работы поистине захватывающа: каких-то семьдесят лет назад владельцы «Спасителя» смогли продать его всего за 45 фунтов стерлингов, но к концу нулевых, после того как картина побывала в руках умелых реставраторов, она уже выдавалась как минимум за круг Леонардо, а как максимум за него самого, и ее стоимость исчислялась сотнями тысяч, а потом и миллионов.

В 2010 году полотно предлагали Эрмитажу и Пушкинскому музею как подлинного да Винчи, однако наши музейные эксперты не сочли это правдой и отказались.

Тем не менее «Спаситель» продолжил свое удивительное шествие навстречу славе и успеху. В 2011 году в Лондонской национальной галерее картину атрибутировали как шедевр Леонардо и демонстрировали на масштабной выставке итальянского художника. А чтобы развеять любые сомнения, был снят документальный фильм, где такие всемирно известные звезды, как Леонардо Ди Каприо и Дженнифер Лопес, завороженно разглядывали «Спасителя», еле сдерживая слезы. После работа попала в коллекцию русского олигарха Дмитрия Рыболовлева, потом фигурировала в скандале Рыболовлева с его арт-дилером Ивом Бувье и, наконец, благополучно оказалась на торгах «Кристис», откуда отправилась на яхту наследного принца Саудовской Аравии Мухаммеда бен Сальмана Аль Сауда. Больше ее никто не видел.

В 2021 году вышел документальный фильм-расследование «Спаситель на продажу», где подробно разбиралось, как с помощью хайпа была вздута цена на картину.

Заключение

Следует признать, что пока наши вкусы, пристрастия, а также наш выбор формируют массмедиа, исключить хайп из современного и не очень искусства нам вряд ли удастся. Сейчас это неизбежная часть жизни, которую негласно одобряет и сам обыватель, реагируя только на то, что его задевает. И прежде чем ругать сегодняшних художников, живущих, между прочим, в том же самом социуме, неплохо бы подойти к зеркалу и внимательно на себя посмотреть.