«Слизняк — это просто улитка-бомж, которую чуть сложнее готовить». Художник Пасмур Рачуйко — о том, каково быть живописцем-самоучкой и о парках, полных бесплатной еды
Художник Пасмур Рачуйко рисует автопортреты в наивной манере, изображая себя то индейцем в перьях, то гопником в «адидасах». Еще он проповедует дикий корм. Сам питается едой из леса и ведет ютьюб-канал в духе программы «Смак» о том, как жарить слизняков и лепить вареники с лебедой.
Прожив почти десять лет в Петербурге, художник год назад вернулся в Ростов-на-Дону. В Москве его встретишь нечасто. В этот раз Рачуйко приехал на открытие собственного панно в здании коммуникационного агентства SKCG на Китай-городе (Певческий переулок, 4). Триптих с неофициальным названием «Переход», выполненный в технике надглазурной росписи, Рачуйко завершил в четверг. Сорок плиток, прошедших семь обжигов, художник выкладывал до четырех утра. До этого он съездил в Новокосино и собрал в лесу разнотравье для пирога.
«Стены подземных переходов в центре Ростова покрыты керамикой, изображающей сцены из жизни советского человека — то, как его будни видела власть. Я попытался воплотить похожий замысел на примере современной России. Это рассказ об окружающей реальности, которая бывает агрессивной», — комментирует панно художник.
В шапочке, как у Петра Мамонова, во всем черном, Пасмур серьезен, пока дает интервью на камеру — и прост в общении, когда телевизионщики выключают микрофон.
Несколько приглашенных журналистов пробуют пирог с начинкой из лесных трав: крапивы, кислицы и лебеды. На вид это блюдо как обычный пирог со шпинатом, да и на вкус тоже.
«Это адаптированный вариант с рисом и яйцом. Теперь представьте такое же тесто, но исключительно с травой — и вы готовы к лесной пище», — говорит Пасмур. И добавляет: «Дикий корм — еда для богатых. Это же эксклюзив».
Рачуйко живет, как современный леший, вдали от центра города. Он редко выходит на улицу и много рисует. «Я из Ростова, но за год, что живу здесь, не социализировался — из моих друзей кто умер, кто вышел замуж», — горько иронизирует художник. Дома он выращивает виноградных улиток — говорит, французы держат во дворах маленькие участки для их разведения, и у него тоже есть своя l’escargoterie. Хотя Рачуйко и называет подножный корм кулинарным дауншифтингом, он рассказывает, что и раньше тратил немного денег на еду. «Если сезон питаться диким кормом, можно накопить на поездку в Италию», — дает он дельный совет. Сам художник временно отказался от путешествий.
— Расскажи о своем псевдониме (на самом деле художника зовут Вениамин — Прим. ред.)?
— Пасмур — отличное славянское имя, типа такой sad boy по-русски. Рачуйко — тоже что-то славянское, но я понятия не имею, что это значит. Я выбрал этот псевдоним для первой персональной выставки. До нее я участвовал в групповой выставке как Хамзат Мусаев.
Это жонглирование личностями продолжает ряд моих первых автопортретов. Они про поиск самоидентификации, про попытку героя встроить себя в повседневность.
— Как ты стал художником?
— Я учился на лингвиста, а потом работал ихтиопатологом на карантинной базе в Петербурге. Нам привозили импортных аквариумных рыб, по дороге они переживали стресс и заболевали, и я их лечил. В школе я очень любил биологию, и во взрослой жизни это как-то должно было проявиться. Я очень долго искал, чем хочу заниматься, пока не начал рисовать и не получил первые положительные отзывы. Лет в двадцать я сделал несколько рисунков котят маслом. Не имея художественного образования, я нашел единственную технику, которая была мне доступна, и стал ее совершенствовать. Пока делаешь одну работу, приходит куча новых идей. Так я втянулся в процесс.
— Трудно было пробиться в галереи художнику не из столицы?
— Сложность не в том, что я не из Москвы, а в том, что я не принадлежу никакой институции. Просто пацан, который однажды решил порисовать. Три года назад я пытался поступить в Школу молодого художника фонда «ПРО АРТЕ» в Санкт-Петербурге, но с треском провалил собеседование. Мое резюме было очень скудным: нигде не учился, не выставлялся, не публиковался. С нулевым бэкграундом сложно обратить на себя внимание. Но постепенно мое портфолио пополнилось новыми работами. В итоге так сложилось, что институты мне заменила арт-тусовка. На моем пути художника-выскочки мне помогают верные друзья из среды.
— Кого из арт-тусовки ты бы выделил?
— В моем окружении много ребят, которые занимаются искусством. Всех не перечислить — боюсь кого-нибудь забыть. Когда я только начинал, часто ставил себе в пример свою подругу Асю Маракулину, талантливейшую художницу. Мы вместе поступали в «ПРО АРТЕ», она прошла. Асин почерк в живописи, графике, вышивке, видео ни с кем не спутаешь. Ее язык очень лаконичен. Пару лет назад я открыл для себя Диму Болохова. Теперь это один из моих самых любимых художников.
— Кто тебе нравится из знаменитых художников?
— Мои художественные пристрастия разнообразны. Люблю китч, наив, иконы. Все пафосное люблю, и где есть золото. Наверное, это в итоге отразилось в моих работах. Раньше меня очень увлекало Возрождение: Фра Анджелико, Мессина, Кривелли, Содома, Бронзино, Пьеро делла Франческа, Ганс Гольбейн Младший и другие ребята. На одну из работ меня вдохновила живопись Каспара Давида Фридриха. Другая была задумана как интерпретация картины Александры Валишевской. Из современников я еще вдохновлялся AES+F, Беляевым-Гинтовтом, Пьером и Жилем и многими другими.
— А как же Фрида, с которой тебя сравнивают?
— Мне раньше не нравилось сравнение с Фридой Кало, пока я не осознал, что странно отрицать параллели между ее картинами и работами пацана, который рисует автопортреты с животными и в индейских коронах из перьев. Одна из моих первых работ откровенно напоминала Фриду. Хотя на самом деле меня вдохновил «Автопортрет со смертью, играющей на скрипке» Арнольда Бёклина.
— Образы, с которыми ты играешь, связаны с российскими реалиями: менты, гопники, гастарбайтеры, магазин «Дикси». Твои работы понимают за границей?
— Мне часто пишут разные ребята из-за рубежа, и моим первым покупателем был коллекционер из Италии. Язык художественной метафоры универсален. Мне интересно показывать работы иностранцам, потому что, не считывая какие-то образы из российской повседневности, они обращают внимание на другие смыслы, о которых не задумываются в России.
Фигуративная живопись не требует текстового сопровождения, как концептуальное искусство. Поэтому я даже не даю названия работам, чтобы не манипулировать восприятием зрителя. Живопись — это прежде всего изображение. Всё остальное вторично. В очень широком смысле я пытаюсь осмыслить повседневность как семиотическое пространство и разработать такой визуальный ряд, который смог бы эстетически обслуживать эту повседневность.
— Перехожу к съедобному. Дикий корм — это что?
— Дикий корм стал для меня перформативной практикой и важным инструментом самоанализа. Питание подножной пищей я называю гастрономическим дауншифтингом и предлагаю его как ответ экономической нестабильности. Для городского жителя это отличный опыт, выключающий пищу из института производства. Для большинства немыслима идея того, что в ближайшем парке можно отыскать все для приготовления сытного вкусного ужина. Я не ищу последователей, но мне нравится делиться с людьми опытом и угощать блюдами дикой кухни.
Когда гости мастер-классов «Дикого корма» пробуют маринованные бутоны одуванчика или манты из крапивного теста со стеблями лопуха, я знаю, что для них потребительский нарратив об источниках питания и съедобности продуктов разрушен, даже если они потом придут домой и отужинают какой-нибудь заморозкой типа наггетсов из «Пятерочки».
— Как ты живешь на одной траве?
— Я не вегетарианец. Важно помнить, что лес — это не только растения. Одно из моих любимых блюд дикой кухни — улитки и слизни. Мясо слизней и улиток по текстуре очень напоминает мясо черноморских рапанов. Поскольку оно не обладает ярким вкусом, ему можно придать разные оттенки в зависимости от способа приготовления. Если обжарить с травами — получается отличный лесной деликатес. По мере того, как привыкаешь к дикой пище, начинаешь наслаждаться натуральным вкусом продуктов и лучше различать нюансы.
— Не было поначалу противно есть слизняков?
— Это еще не противно. Французы же едят улиток, а слизняк — это просто улитка-бомж, которую чуть сложнее готовить. Вот фарш из червяков действительно отвратительно выглядит, к нему я еще не привык.
— Как перейти на дикий корм, если хочется?
— Постепенно добавлять в супы, соусы лесные травы. Лучше начать с крапивы. Это самая попсовая трава, она везде растет. Мне очень нравится лебеда, а в Ростове я распробовал сурепку — советую. К дикой пище нужно приспособиться, потому что у нее нет яркого вкуса. Травы часто горькие, но к этой горечи тоже привыкаешь. Нужно их изучать: попробовать сначала на запястье, растереть в ладонях — посмотреть, нет ли аллергии. Потом, у каждого растения есть противопоказания. Например, если у человека проблемы с почками — ему не стоит налегать на кислицу.
— Подходит ли такой образ жизни для горожан?
— Когда я перешел на дикий корм, я жил в центре Петербурга. Это изначально была городская история про то, что я называю маргинализацией пищи.
Например, в Москве почти в каждом спальном районе есть большой лесопарк, полный еды. И она не менее съедобна, чем египетские помидоры из «Ашана».
Просто мы привыкли, что еда продается и покупается, и собирать ее кажется городским жителям дикостью. Мне иногда кажется, что съедобных вещей, особенно растений, вокруг больше, чем мы себе представляем.