Посредственное разнообразие. Почему все красивые лица так похожи между собой

Вы когда-нибудь задумывались о том, почему все модели на модных показах выглядят одинаково? Сперва этого ощущения будто нет, потому что мы видим разные тона кожи и волос, разные параметры фигуры, разные расы. Но если наблюдать достаточно долго за вереницей моделей, становится как-то не по себе: как будто зрение бесконечно двоится при взгляде на каждое новое лицо. Даже неловко в этом себе признаться: я вижу одно и то же. И оказывается, не только я.

Самая интуитивная и логичная реакция на такое наблюдение — желание измерить. Измерить и вывести формулу красоты. Это стремление старо как мир: древние греки поговаривали, что «вся красота — это математика».

Из самых ярких примеров: и Леонардо да Винчи, и Альбрехт Дюрер проводили математические исследования красоты и верили в ее математическое объяснение через идеальные пропорции.

В наше время весь этот математический багаж подхватил эстетический хирург Стивен Марквардт и пошел дальше теоретических формул и пропорций на бумаге. Пришло время практического применения. Будучи пластическим хирургом, он не занимался увеличением бюстов — ему часто приходилось создавать часть внешности с нуля. То есть часто вопрос перед ним стоял не в том, чтобы, например, исправить подбородок, а в том, чтобы сделать подбородок человеку, который его потерял в результате несчастного случая.

В таком положении чувствуешь себя немного богом или рукой самой природы, кому как нравится. И подойти к делу хочется соответственно.

Вместо того чтобы предлагать пациентам копии подбородка Бреда Питта, хирург пошел гораздо дальше и стал искать закономерность красоты, а не слепо копировать удачные примеры.

Так он сделал маску красоты, которая определяет идеальные черты, применимые к лицам, считавшимся красивыми в разные времена в разных культурах. Эта маска построена на принципах золотого сечения, или соотношения 1:1,618. Марквардт просто применил находки да Винчи и Дюрера на практике — и запатентовал их.

Стивен Марквардт доказал, что красота человеческого лица находится не в глазах смотрящего. И сделал он это традиционным способом: измерениями и высчитыванием золотого сечения. То, что он сделал, было самым очевидным подходом к проблеме, самым интуитивно напрашивающимся: собрать изображения только красивых людей и, грубо говоря, измерить их вдоль и поперек линейкой.

Однако не всегда самый очевидный подход является самым верным. Иногда неожиданный угол взгляда на проблему становится залогом знакового открытия. Коперник здесь с нами согласился бы полностью.

Очень сложно выходить за рамки уже устоявшегося восприятия, поэтому иногда роль гения открытия играет случайность. Чистая случайность.

Так, можно искать одну вещь, а найти совсем другую, и она может оказаться более ценным открытием. История случайной находки Фрэнсиса Гальтона — яркий тому пример. Этот викторианский джентльмен был очень разносторонним человеком, полиматом. И изобретатель, и метеоролог, а также среди прочего сторонник «научного расизма» и основоположник евгеники. Как говорится, и швец, и жнец, и на дуде игрец. Кстати, он умер всего за пару десятков лет до прихода к власти Гитлера: идеи явно витали в воздухе.

Гальтон, как Дюрер, да Винчи и Марквардт, стремился измерить человека. Но если у последних в центре внимания были чистая математика и идеальные пропорции, то первого интересовала психология.

Он включил ментальные измерения в антропометрические данные, поэтому также прославился как «отец психометрики». Не одной евгеникой жив человек.

Опираясь на психометрику, Гальтон хотел выделить типажи внешности, которые помогали бы ставить диагноз и даже распознавать преступников. Он исходил из того, что определенные типы людей должны обладать общими для этого типа внешними чертами. Чтобы протестировать эту гипотезу, он собрал фотографии двух групп людей: вегетарианцев и преступников (похоже, для Гальтона одно исключало другое: ну как вегетарианец может стать преступником?). Он наложил выбранные по группам изображения людей и вывел из них составное изображение таким образом, чтобы каждая черта каждого отдельного портрета вносила свою лепту в положение среднестатистической черты. Так Гальтон техникой наложения получил первый в истории усредненный портрет. Какую-то определенную характеристику по усредненным портретам выявить не получилось, но сэр Гальтон заметил, что составное лицо получилось красивее, чем все лица, которые участвовали в его составлении. Этот опыт был опубликован в далеком 1878 году. Однако находка Гальтона не получала должного внимания научной общественности на протяжении целого столетия.

Только в 1990-х годах Джудит Ланглуа и Лори Роггман повторили эксперимент Гальтона, уже пользуясь цифровыми технологиями. Усредненные черты лица высчитывал компьютер с помощью пиксельного морфинга. С Викторианской эпохи технологии продвинулись, а результат эксперимента остался неизменным: математически усредненные лица превосходят по красоте своих «доноров». Кроме того, на этот раз подход был более научным и разносторонним, чем во времена сэра Викторианской эпохи. Было больше вводного материала: 192 фотографии молодых мужчин и женщин европеоидной расы. Кроме того, комбинации для усредненных лиц варьировалось по 2, 4, 8, 16 и 32 фотографии.

Потом все лица — и настоящие, и усредненные — были оценены на предмет привлекательности 300-ми участниками по пятибалльной шкале Лайкерта. Оказалось, что 32-составное лицо было визуально наиболее привлекательным из всех. Убедитесь сами. То есть самым привлекательным выбрали наиболее «среднее» лицо, потому что в нем было больше всего комбинационных «доноров».

В лавине начавшихся исследований на эту тему варьировали методы подсчета усредненности, изучали и усредненный профиль, и усредненный фас — и всё приводило к одному и тому же заключению: среднее лицо неизбежно выглядит привлекательнее лиц, его составляющих.

Усредненное лицо всегда получалось моложе и тоньше. Глаза были большими, нижняя челюсть неизбежно выходила более узкой, а расстояние от носа до рта и от носа до подбородка оказывалось меньше, чем у реальных лиц-участников. Оценивали составные лица представители разных национальностей — и единогласно отдавали пальму первенства несуществующему, усредненному лицу. Теория о золотом сечении заиграла новыми красками: мы наглядно увидели, как это сечение рождается из некоего общего целого. И это общее целое, среднестатистическое, не выходит чем-то заурядным — мы видим черты, которые могли бы принадлежать реальному человеку со своей индивидуальностью. Так и есть: черты моделей часто приближаются к чертам усредненного лица, если их наложить друг на друга. И тут кажется, что можно сгущать краски красоты до бесконечности: если сделать усредненное лицо, используя портреты моделей, то сгенерированный портрет будет неизбежно красивее, чем усредненный портрет людей с обычной внешностью. Можно только представить, как мир ослепнет от красоты усредненного портрета из набора усредненных портретов моделей. Но на самом деле предел сгущению красоты неизбежно существует, потому что часто усредненные портреты похожи друг на друга. Поэтому модные показы могут провоцировать рябь в глазах. От злоупотребления красотой нас оберегает холодный математический расчет и соотношение 1:1,618.

Неужели красота настолько консервативна и шаг вправо или влево от границы золотого сечения универсально неприемлем? Неужели на привлекательность никак не влияют даже половые или расовые признаки?

Среднее лицо женщины и мужчины выглядит практически одинаково. Красивое мужское лицо относительно женоподобно. Видимо, красота настолько консервативна, что почти не обращает внимания на половую принадлежность.

С расовым фактором немного сложнее. Расовые особенности в условиях глобализации изучать трудно: массовая культура своим влиянием охватывает все континенты. Но терять надежду не стоит — изолированные африканские племена всё еще существуют. Так, Корен Апичелла и ее коллеги из Гарвардского университета создали усредненный портрет из 20 лиц племени охотников-собирателей из Танзании, народа хадза. И для контраста сделали усредненный портрет британца по тому же принципу. Представители обеих культур нашли среднее лицо самым привлекательным из всех. Одно но: британцы согласились с красотой и британского, и африканского среднеарифметического лица. А племя хадза согласилось только с красотой составного портрета, собранного из изображений лиц соплеменников. Апичелла предполагает, что это может быть следствием отсутствия визуального опыта с европеоидными лицами у хадза, в то время как британцы хорошо знакомы с африканскими этническими особенностями.

Да, красота человеческого лица не находится в глазах смотрящего, но глаз смотрящего явно настроен ее видеть вне зависимости от гендерных, расовых и культурных особенностей. Если исходить из выводов Апичеллы, то достаточно иметь визуальный опыт в принципе. То есть навык распознавания прекрасного — это приобретенный навык, а не врожденный. А насколько быстро он приобретается? С какого момента люди приобщаются к прекрасному в лице другого?

Ответ на этот вопрос нам подскажет реакция ребенка на красоту лица. Исследования выявили, что дети дольше смотрят на лица, которые взрослые считают красивыми. Долгим взглядом дети провожают и усредненные лица, наравне с реальными красивыми лицами. То есть распознавание красоты начинается с раннего возраста. С какого именно? Почти с самого рождения. Уж точно до начала социализации с родителями и сверстниками.

Стоп.

Почему тогда народ хадза из исследований Апичеллы не признает красивым усредненное лицо британца, ведь испытуемые видели несколько изображений представителей европеоидной расы?

Есть предположение, что для запуска механизма вычисления красоты нужно видеть реальные лица, а не двухмерные изображения.

Можно также предположить, что во время социализации понятия красоты могут «костенеть» под воздействием окружающей культуры. Конечно, достаточно увидеть в своей жизни всего несколько лиц, чтобы обрести способность подсознательно вычислять их закономерности и распознавать наиболее привлекательные. Но лучше сделать это в раннем возрасте, а не будучи уже взрослым человеком, полностью сформированным психологически и культурно.

Исследование народа хадза не обязательно противоречит исследованиям новорожденных детей. На сегодняшний день нет никаких сомнений: человек почти с самого рождения открывает в себе способность создавать ментальный прототип, усредняя значения признаков.

Зачем это нужно? И взрослые, и младенцы объединяют сенсорную информацию в категории (например, «цветы», «фрукты», «коты» и т. д.), чтобы ориентироваться в мире. Гораздо проще распознать цветок, имея в голове представление о цветке, чем каждый раз будоражиться отдельными аспектами конкретного цветка, который перед нами: его запахом, формой, цветом, — и распознавать его каждый раз как в первый. Мы бы ходили с разинутыми ртами и очень долго рассматривали каждый встретившийся предмет, а наш мозг бы сильно уставал от количества впечатляющих открытий в минуту. Упорядочивание в голове экономит много энергии!

Другой вопрос: как именно мозг строит такие категории? Научный подход: просто составить список признаков. Допустим, качества «сладкий, растущий на дереве» могут быть признаками фрукта. Такая категоризация самая простая и понятная, поэтому и используется в науке со времен Аристотеля. Но наш мозг не научный работник с рождения: он не составляет списков. А упорядочивать окружающий мир в своей голове критически важно с рождения!

И наш мозг идет другим путем: он усредняет в голове отдельные примеры и создает прототип, центрального представителя категории. Самое яблочное яблоко, самый арбузный арбуз в нашей голове — прототипы, по которым мы узнаем любое другое яблоко или арбуз. Также и с лицами: мы формируем у себя в голове прототип самого человеческого человека, самого центрального члена категории. После просмотра нескольких примеров лиц и взрослые, и младенцы реагируют на усредненное представление этих примеров как на знакомое. Это демонстрирует формирование мысленных прототипов, на которые полагается мозг при распознавании новых экземпляров. Хоть эту способность эволюция нам подарила давно, рассмотреть и понять ее у человечества получилось только в 1990-х годах благодаря работе психолога Элеоноры Рош.

Мы встречаем разные лица и сравниваем их с прототипом лица, который сформировался в нашей голове еще в раннем детстве. Находясь в рамках определенного общества, мы видим примерно одни и те же типы лиц. Поэтому представление о прототипе у нас общее. Прототип лица — это усредненный и неизбежно привлекательный портрет. Но почему он привлекательный? Почему мы испытываем эстетическое удовольствие, когда видим усредненное или близкое к усредненному лицо? Эстетическое удовольствие выходит за рамки простого узнавания и категоризации окружающего мира.

Вполне возможно, что мы рождаемся с предпочтением усредненной внешности, потому что она говорит нам что-то о других людях. Если есть реакция — есть и раздражитель. Но какой именно сигнал и на каком уровне нам посылается, когда мы сталкиваемся со сногсшибательной внешностью? Нашу тягу к красивым лицам можно объяснить несколькими уровнями человеческой природы. Первый этаж — животная, биологическая природа. Второй этаж — культурные надстройки, продиктованные сложно организованной жизнью среди себе подобных.

Начнем с нижнего уровня, с генов и инстинктов. С точки зрения генетики близкие к усредненным лица сигнализируют о разнообразии генов, с которыми родился его владелец. Разнообразие генов обещает плодотворного партнера, потому что оно приводит к появлению менее распространенных белков, к которым паразиты плохо адаптируются. Кроме того, усредненный генотип имеет меньше вероятность развить злокачественную мутацию. Усредненное лицо симметрично, а симметрия говорит нам либо об устойчивости к неблагоприятным внешним факторам, либо о возможности избежать их. Например, турецкий исследователь Бариш Ёзенер нашел закономерность, согласно которой школьники из бедных районов имеют большую асимметрию лица, чем дети из более богатых районов. Это подтверждает идею о том, что чем суровее среда, тем выше риск нарушений при формировании. Поэтому вполне понятно стремление выбрать более усредненного партнера, чтобы не передать возможные нарушения своим детям.

Биологи дали этому стремлению свое название — койнофилия, или предпочтение отсутствия необычных черт в половом партнере, предпочтение его внешней обычности. Получается какой-то сексуальный консерватизм: койнофилия опирается на традиции, ведь средние фенотипические признаки доказали свою живучесть поколениями. Если общий признак встречается часто, а его альтернативы редки, то можно быть уверенным в превосходстве первого. И поэтому половой партнер с общими признаками гораздо привлекательнее для койнофилов.

Да, тяга к усредненному может помочь нам найти здоровых партнеров. Но не все живые существа койнофилы. Этот инстинкт проявляется в разной степени у разных особей.

Может быть, людям нравятся средние, симпатичные лица просто потому, что они легче «перевариваются» нашим мозгом? Джудит Ланглуа и ее команда из Техаса изучали этот вопрос с помощью электроэнцефалографии, измеряя электрическую активность в мозге с помощью маленьких электродов, крепящихся к голове участников. Им показывали лица разной степени привлекательности. Оказалось, что усредненные и привлекательные лица распознаются как «человеческие» быстрее, чем непривлекательные. В усредненных несуществующих лицах участники распознавали человека даже быстрее, чем в реальных привлекательных лицах. И это логично: чем ближе пример к прототипу, тем быстрее узнавание.

Стремление постичь и объяснить прототипы началось с Платона и его теории о том, что физический мир не настолько реален или истинен, как вечные, абсолютные, неизменные идеи. Причем для Платона понятия абсолютной идеи и абсолютной формы обозначали одно и то же: сущность всех вещей, реальные примеры которых были всего лишь подобиями. В этой логике зародился эссенциализм, установка на существование глубинной сущности и неизменной природы вещей.

Осторожно! Эта установка, как и механизм нашего восприятия красоты, имеет консервативную жилку. Логика эссенциализма исходит из того, что в человеке есть нечто предопределенное. С этим бы точно не согласились многие, например экзистенциалисты и большинство феминистских течений.

Но если не возводить эту установку в абсолют и отфильтровать здравую идею необходимости категоризации для нашего мозга, то можно напасть на след Юнга с его понятием архетипа.

Архетип — это тенденция воспринимать вещи определенным образом. Архетипы сравнимы с инстинктами в том смысле, что задолго до развития сознания именно безличные и унаследованные черты человека мотивировали его поведение. Люди реагируют на внешнюю красоту человека почти с самого рождения, причем это вполне определенная реакция: маленькие дети задерживают взгляд, а взрослые восхищаются, испытывают сексуальное влечение, проявляют благосклонность. Получается, реакция на красоту тоже архетипична. Как нащупать этот архетип?

Нужно обратиться к коллективному бессознательному, «психическому наследству», резервуару нашего опыта как вида. Хоть мы никогда не сможем осознать его напрямую, этот опыт влияет на наше эмоциональное поведение. Архетип не имеет устоявшейся формы. Но он действует как «организующий принцип» поведения, как ментальный инстинкт. Архетип — это как черная дыра в космосе: мы узнаем о его существовании только по тому, как он притягивает к себе материю.

Но люди не устают пытаться персонифицировать архетипы. Красоту можно найти в архетипе коры, или молодой девы. Красота — это и атрибут архетипа матери. Таким образом, архетип красоты пронизывает и молодость, и зрелость. Конечно, общество может давить на педали какого-то архетипа сильнее. К примеру, культ красоты как молодости и женственности в нашем обществе явно доминирует над культом красоты как зрелости и мудрости.

Ценность архетипичности красоты — в ее неуловимости и разносторонности. Для меня архетип красоты — это инкубатор. В этот инкубатор изначально поместили представление о красоте как о красоте молодости и здоровья, то самое видение, которое твердо стоит на нашей животной природе, генах и стремлении при размножении создать здоровое потомство. И в этом инкубаторе коллективного бессознательного появляются другие формы красоты, формы более высокого уровня: например, красота реализованной личности, познавшей расцвет своих сил.

Именно архетипичность красоты возвращает ее в глаза смотрящего.