Что такое биоэтика, какое отношение она имеет к нацизму и в чем проблема биоэтики сегодня

О том, что пандемия COVID-19 изменила наш мир, не говорил только ленивый. Коллективная уязвимость, утрата чувства контроля и свободы действий стали уже привычными спутниками нашей самоизолированной жизни. К примеру, социальное дистанцирование и воздержание от рукопожатий, поцелуев и объятий ведет к размытию телесных основ человеческого общения, эмпатии и социального поведения. Переход на удаленную работу пошатнул мировую экономику, а бесцеремонное вторжение государства с мерами самоизоляции невротизировало и без того напряженную жизнь. Популярная идея #лучшедома наткнулась на введение половинчатых мер типа «карантина выходного дня», неумелые попытки ввести тотальный контроль за перемещениями больных и контактных, систему штрафов и угрозу подключить к системе распознавания лиц все камеры Москвы.

Очевидно, что это не первая и не последняя эпидемия, с которой сталкивалось и еще столкнется человечество. Хорошо известна эпидемия бубонной чумы, выкосившая огромную часть населения Европы, или эпидемия полиомиелита, которую смогла остановить лишь массовая вакцинация. Многих — в первую очередь всевозможных конспирологов — настораживает то, что не самая свирепая и смертельно опасная болезнь спровоцировала почти паническую международную реакцию.

Выходит, что многие готовы добровольно ограничить свои свободы ради общего блага нераспространения вируса, хотя преимущества локдауна перед формированием коллективного иммунитета не столь очевидны. Этот вопрос, конечно, является предметом научного обсуждения, но тревогу вызывает именно эта готовность доверить свою жизнь рекомендациям Всемирной организации здравоохранения (ВОЗ) и региональных медицинских госучреждений. Почему мы вообще так легко расстаемся со своими правами? И кто должен давать оценку происходящему?

Биоэтика доктора Менгеле

Некоторые читатели, возможно, уже знакомы с рассуждениями философа Джорджо Агамбена о пандемии коронавируса. Он предупреждает, что локдаун может остаться с нами всерьез и надолго. Еще 150–200 лет назад люди и не подозревали, что мытье рук с мылом станет обязательной, банальной гигиенической процедурой. Теперь отказ от мытья рук уже кажется нам странным и вызывает брезгливость. Аналогично этому, вероятно, однажды мы привыкнем постоянно носить маски и перчатки и пользоваться антисептиком. Окружающие нас люди — потенциальные источники заразы, они несут опасность и потому лучше их сторониться. Гораздо безопаснее не выходить из дома без особого повода, в особенности это касается массовых политических акций, ведь там столько незнакомых и, возможно, больных людей! Получается, что соображения безопасности и здоровья легко толкают нас к отказу от базовых прав и свобод.

К словам Агамбена многие отнеслись как к очередному витку мракобесия континентального философа, всех подозревающего в злом умысле, тоталитаризме и фашизме. Между тем введение в прошлом году передвижений по Москве по QR-кодам или обязательная установка приложения для социального мониторинга для всех больных ковидом спровоцировали всплеск грустных шуток про «электронный концлагерь».

Во главу угла всех этих решений ставится сохранение здоровья и жизни индивида. Достоверное и объективное знание о том, что такое здоровье и как его сохранить в пандемию, можно найти только в доказательной медицине. Этот тривиальный факт для Агамбена и его сторонников значит, что сегодня олицетворением и концентрацией власти становится фигура врача. Теперь это не полицейский, чиновник или священник, а медицинский работник. Медицина нынче стала чем-то вроде религии, чьими адептами являются врачи. А еще можно вспомнить, как в мае 2020 года по федеральным телеканалам прямо проводили аналогию между ветеранами Второй мировой войны и врачами — ветеранами борьбы с коронавирусом. Ирония состоит в том, что параллель со Второй мировой здесь совсем не случайна, и вот почему. Вот уже более полувека этической регуляцией медицины и здравоохранения занимается дисциплина под названием биоэтика.

Исторические корни биоэтики как интеллектуального проекта восходят к принудительным экспериментам нацистских врачей над людьми. Выходит, что биоэтика — это отзвук Второй мировой.

В результате Нюрнбергского трибунала 1946–1947 годов были осуждены 20 врачей и функционеров концлагерей за принудительное проведение медицинских экспериментов, стерилизацию и эвтаназию заключенных. В концлагерях проводились эксперименты по изучению воздействия на организм переохлаждения (испытуемые погружались в ледяную воду, погибло 90 человек) и пониженного давления (узники помещались в камеру, где имитировались условия на высоте 20 км и более, погибло около 70 человек). Медики Третьего рейха пытались найти способ превратить морскую воду в пресную, пробуя различные способы фильтрации и химического воздействия на соленую воду и заставляя заключенных пить то, что получилось в результате. Несколько тысяч человек были стерилизованы в ходе поисков быстрых и дешевых способов ее проведения (в качестве меры «оздоровления» нации), где применялись калечащие хирургические операции, рентгеновское излучение и различные химические препараты. У большого количества концлагерных узников искусственно вызывалась газовая гангрена, которую экспериментально лечили стрептоцидом, на них испытывали яды и пробные вакцины, гомосексуалов «лечили» с помощью гормонов.

Какими были правовые основания для проведения судебного процесса над этими врачами? Нацистские эксперименты над людьми, очевидно, расширяли научные знания, но негуманность методов их получения была несомненной. Все эксперименты над людьми были принудительными. У испытуемых не спрашивали, хотят ли они участвовать в исследованиях, всегда или почти всегда приводивших к смерти или утрате дееспособности.

Дегуманизируя заключенных, нацисты как бы обосновывали свое право на проведение исследований над «жизнями, недостойными быть прожитыми».

Можно утверждать, что Нюрнбергский трибунал показал неспособность сообщества медиков к саморегуляции. Это и подготовило почву для принятия первого биоэтического документа — Нюрнбергского кодекса. Именно в этом документе было закреплено добровольное согласие испытуемого в качестве обязательного условия проведения эксперимента. Этим был запущен процесс разработки единого набора этических стандартов, который сохранил бы право медицинской науки на самоопределение, в то же время обезопасив врачей и пациентов от злоупотреблений и перегибов. Медицина Третьего рейха была подчинена идеологии, а потому все испытания на людях, во-первых, использовались для подкрепления расовой доктрины, а во-вторых, применялись в военной отрасли для повышения боеспособности.

Может быть интересно

Почему наука не может обойтись без лабораторных животных? Биолог, фармацевт, генетик и сооснователь WWF — об этике экспериментов

Как бы жестоко это ни звучало, если бы не было нацизма, биоэтика могла бы и вовсе не возникнуть (или, по крайней мере, возникла бы куда позже и была бы совсем другой). И даже если мы признаем, что Нюрнбергский процесс дал старт тому, что впоследствии стало известно под именем биоэтики, всё равно остаются вопросы: действительно ли она защищает будущие поколения от ужасов холокоста? И не преследует ли Шоа биоэтику как зловещий призрак? Несмотря на то, что опыт нацизма получает всестороннее осмысление в современном мире, уже давно можно заметить тревожные тенденции, будто бы реабилитирующие его отдельные, «безобидные» элементы.

К примеру, печально известные дебаты nature vs nurture в американской социобиологии 1970-х показали, что среди хардкорных ученых-натуралистов вполне распространены эссенциалистские, часто почти расистские представления о культуре и обществе.

Недавно стали говорить о «либеральной евгенике», биохакинге, общеобязательных генетических тестах для мигрантов, пренатальной генетической диагностике и других мерах. Они будто бы продиктованы стремлением «причинить благо» населению, повысить качество жизни, но почему-то при этом забывают о том, что аналогичные идеи в нацистской Германии стали концептуальной основой для жестоких преступлений против человечества. Есть неуловимое сходство между контролем санитарно-гигиенических и физиологических процессов населения в тоталитарных режимах и добродушным желанием оптимизировать и эффективно управлять жизнями людей в современных «открытых» обществах, и нынешняя пандемическая ситуация вскрывает это сходство во всей его жуткости.

Наука выживальщика, или Как перестать ходить на хукапы и полюбить самоизоляцию

Каково место биоэтики во всех этих процессах? В 1970 году американский врач-онколог Ван Ренсселер Поттер опубликовал статью «Биоэтика — наука выживания». В ней был представлен очерк новой науки, которая должна была дополнить угасающий в человеческом виде инстинкт выживания новым практическим знанием, которое было бы сопряжено с новейшими открытиями в области биомедицины и экологии. В концепции Поттера человек — это кибернетическая система, адаптирующаяся к среде, с которой она находится в отношениях обратной связи. Данная система обрабатывает информацию, получаемую извне, и принимает решения, основанные на унаследованной системе ценностей. Причем человек здесь совсем не уникален, это не венец творения. Такая модель является общей как для индивида, так и для социальных групп, а также для любых форм жизни на планете Земля. Значит, единая системная организация присуща любой земной форме жизни, а потому биоэтика — это этика (самой) жизни. Это этика коллективной ответственности всех живых организмов нашей планеты за ее будущее. Может быть, в каком-то смысле это «этика выживальщика», но не в смысле эсхатологического невроза ожидания конца света, а в смысле рационального планирования общего будущего и планетарной биосоциальной инженерии.

Современники встретили идеи Поттера без особого энтузиазма. Его экологически ангажированная неантропоцентрическая философия не была совместима с прагматистскими и утилитаристскими позициями американского медицинского сообщества. Спустя несколько десятилетий мало-помалу термин «биоэтика» стал обозначать ветвь англоязычной моральной философии, изучающей вопросы взаимодействия врача и пациента, проблемы информированного согласия и врачебной тайны. Всё это было довольно далеко от «еретической» науки выживания, которую Поттер предлагал вплести в сеть наук о жизни эпохи предапокалипсиса. Интересно, что, к примеру, пресловутые «цели устойчивого развития» ООН во многом воспроизводят эту программу, но уже не так явно ориентируясь на кибернетику, ядерную угрозу и общность человеческих и нечеловеческих существ.

А что происходит с биоэтикой сегодня? В последние десятилетия область биоэтической экспертизы вышла за пределы лабораторных тестирований новых препаратов и анализа взаимодействия врача и пациента, распространившись на повседневную жизнь человека в целом. Исследователи, начиная с философа Мишеля Фуко, называют этот процесс медикализацией, где каждое направление человеческой деятельности оказывается предметом биомедицинской оценки, а население рассматривается как популяция пациентов.

Объектом управления становится не столько гражданин, сколько пациент с индивидуальной историей болезни, определенным набором антропометрических и физиологических параметров, представленных в стандартизированных и регламентируемых государством формах.

Общество нужно контролировать, а раз государство заинтересовано в стабильном развитии экономической системы, то каждый гражданин приобретает ценность как часть этой системы. Особенно рельефно это проявляется в таких экономически и политически сенситивных явлениях, как сексуальность и репродукция, семья, воспитание и образование детей.

Претендуя на статус аполитичной науки выживания, биоэтика исподволь становится ретранслятором ценностей здоровья, автономии, выживаемости. Таким образом, она обеспечивает идеологию для репрессивных действий государства, фармацевтических компаний и системы здравоохранения в целом. Ведь никто не будет спорить с тем, что здоровье имеет неоспоримое и первостепенное значение в жизни человека — это кажется чем-то очевидным. В то же время понятно, что за благими намерениями может крыться желание обрести еще больший контроль, овладеть новыми сферами индивидуальной жизни. Тогда о какой свободе может идти речь? По сути, люди с готовностью пожертвовали своими свободами ради того, чтобы государство-нянька позаботилось о них, предусмотрительно установив комендантские часы, ограничив работу предприятий и введя тотальную удаленку. Корпорации продолжили эту тенденцию: к примеру, некоторые дейтинговые приложения ограничивают доступ пользователей к своим функциям, чтобы после определенного времени они не ходили на хукапы, а оставались дома. А судя по отчаянной борьбе ВОЗ с народными, локальными медицинскими практиками, сегодня медицина успешно стала сообщницей современного капитализма, переняв его империалистические и колониальные методы. История смертоносных эпидемий и побед доказательной медицины над ними убедила людей в том, что ей стоит доверять.

Экспансия доказательности — против этномедицины и разнообразия

На чем основано это доверие к доказательной медицине? В современной медицинской практике принят стандарт доказательной медицины (evidence-based medicine). Решения о лечении, диагностике и профилактике заболеваний в рамках этого стандарта принимаются исходя из научно достоверных доказательств их безопасности и эффективности. Методы достижения достоверного, доказательного знания в современной медицине — это систематический обзор (systematic review) и метаананиз (meta-analysis) клинических исследований. В 1998 году группа ученых ввела шкалу оценки доказательности клинических исследований. Диапазон этого рейтинга простирается от правдоподобных теорий, экспертных мнений и исследований на животных (слабая доказательность) до рандомизированных контролируемых исследований, систематических обзоров и метаанализов (сильная доказательность).

Нынешняя западная аллопатическая медицина обладает максимальной доказательностью. Как следствие, она имеет доказанную эффективность и, по идее, функционирует в интересах пациентов. Этим она заслужила массовое доверие, что в итоге привело к монополизации ею права на медицинскую помощь и вытеснению этномедицинских практик — таких как шаманизм, народная медицина, всевозможные «внедоказательные» способы исцеления болезней путем изгнания злых духов, перераспределения энергий в организме и т. д. Было бы неверно и глупо оправдывать целителей и магов, знатоков гомеопатии и энерготерапии, говоря, что им присущи свои, ненаучные критерии доказательности. Тем не менее красноречив сам факт того, как институционализированная биомедицина готова беспощадно выкорчевывать любые поползновения в сторону практик, не подпадающих под стандарт доказательности.

Рацион питания, особенности воды или воздуха, наличие или отсутствие промышленности могут коренным образом сказаться на том, как будут чувствовать себя люди и что они будут считать здоровым или нездоровым для себя. Уже поэтому стандартизация здорового и желательного состояния организма согласно однажды разработанной модели не способна учесть такие особенности.

Вступая в альянс с морально-этическим универсализмом, глобальный медико-промышленный комплекс окружает себя дополнительной линией обороны, представленной всевозможными этическими декларациями, хартиями и меморандумами, бланками и комиссиями. Весь этот бюрократический аппарат, очевидно, создается с целью сохранить статус-кво современного здравоохранения, упрочить его основания. Очень яркий пример — ситуация вокруг так называемой множественной чувствительности к химическим веществам (multiple chemical sensitivity, MCS). Это хроническое состояние, предположительно вызванное микрочастицами различных веществ, попавших в организм и вызывающих болезненную реакцию. Больные жалуются на хроническую усталость, кожную сыпь, тошноту, головокружение и другие психофизиологические нарушения самого широкого спектра. Нервозный поиск причин и невозможность вылечить недуг в рамках научной медицины показаны в фильме «Спасение» Тодда Хейнса (1995). Героиня Джулианны Мур переживает внезапные приступы удушья, вызванные выхлопными газами, аэрозолями и освежителями воздуха. Лечащий врач посмеивается над ней и советует мужу отдать ее в психиатрическую клинику. Она добровольно уходит в пансионат, основанный экологической нью-эйдж-общиной, но и там не может избавиться от ужасных симптомов. Из-за того, что «виновники» этих состояний — пластики, пестициды, синтетические ткани, бытовая химия, косметика и многое другое — не признаны аллергенами, это заболевание не внесено в международную классификацию болезней.

Показательно, что в научных статьях отрицателей этой болезни часто приводятся ссылки на финансирование их исследований компаниями, связанными с вредными для человека и природы производствами. В этих статьях они «разоблачают» больных как симулянтов или как имеющих недиагностированные психические заболевания — неврозы, психозы и т. д. При этом сообщество людей, утверждающих, что они испытывают ярко выраженные симптомы этой болезни, только растет. Согласно данным 2018 года, в одних только Соединенных Штатах почти 13% взрослого населения имеет это заболевание и с 2008-го показатель вырос более чем втрое.

Очевидно, что пациенты с такими непризнанными болезнями — как и обладатели «хронического ковида» — не получают поддержки в рядах биоэтиков. Во многом это связано именно с тем, что биоэтика — это «охранительская» дисциплина, защищающая неприкосновенность стандарта доказательности. Всё, что не укладывается в такую картину мира, нереально. А значит, признание или непризнание существования болезни неизвестной этиологии — это не чисто научный вопрос, а, скорее, политико-экономический. К тому же аллергенные свойства веществ, вызывающих негативные реакции организма, плохо изучены, что подчеркивают пациенты. Самопровозглашенные обладатели этой болезни бьются за то, чтобы их страховка покрыла расходы, связанные с устранением симптомов — а это часто предполагает затратный переезд за пределы загазованной городской среды, отказ от искусственных материалов и многие другие неудобные и трудновыполнимые меры.

Итак, что же делать с биоэтикой? В нынешнем виде ей не хватает критического подхода. Некоторые исследователи дополняют биоэтику точкой зрения различных дискриминируемых групп, например людей с инвалидностью или неизлечимыми заболеваниями. Но пока что рано говорить, скажем, об учете биологического, социального и культурного разнообразия внутри человеческой популяции, которое не сводилось бы к жестким биомедицинским моделям, а делало бы акцент на локальных биологиях и культурах. Коллективная ответственность, которая стимулировала бы развитие инстинкта выживания в науку, предполагает совмещение локальной и глобальной перспектив, осознание неразделимости человека и природы.

Наука выживания, COVID-19 и причинение добра: для чего нужна биоэтика и что с ней не так

Читайте также