Великое кошачье побоище. Как в Париже XVIII века столкнулись миры рабочих и буржуа

18+

Данный текст предназначен для аудитории 18+, он содержит описание сцен жестокости и может кого-то шокировать — принимайте это во внимание, прежде чем начать читать. Статья является культурологическим исследованием, рассматривает описываемое явление с исторических, философских, литературоведческих и киноведческих позиций и не призывает никого к членовредительству применимо к живым существам.

В 1762 году французский печатник Никола Конта опубликовал сборник под названием «Типографские анекдоты». Помимо рядовых и не очень сюжетов, посвященных нелегкой жизни работников станка, в книге рассказывалась история Жака Венсана — владельца парижской книгопечатни средней руки. Ему, как образованному городскому жителю, пришлось столкнуться с удивительным явлением, которое современному читателю покажется зверским и жестоким. Дело в том, что два работника его печатни, Жером и Левейе, однажды решили устроить своим хозяевам взбучку. Так простое недовольство условиями работы вылилось в кровавое избиение городских кошек с последующим обсуждением случившегося. Работникам, как пишет Никола Конта, было очень весело. Настолько, что избиение кошачьих они еще не раз вспоминали во время работы, покатываясь со смеху во время красочных пантомим. Но где здесь, скажите на милость, шутка? И почему кровавая расправа над кошками вообще случилась? Объяснить столь странное для городской культуры XVIII века событие попытался американский ученый Роберт Дарнтон, собрав воедино целую россыпь сюжетов из истории французской повседневности Нового времени.

История об избиении кошек относится к концу 1730-х годов. И если опираться на текст Конта, который, скорее всего, писал о кошачьем побоище как очевидец, если не участник, то виноват был исключительно хозяин книгопечатни. Видите ли, ученикам-подмастерьям под руководством Жака Венсана жилось непросто: работать надо много, спать приходится в холодной маленькой комнатенке, да и кормят паршиво.

По словам Никола Конта, кормежка иногда была еще хуже обычного, так как к хозяйскому столу работяг не допускали, а объедки часто присваивала кухарка. План ее был в том, чтобы продать остатки с хозяйского стола, а ученикам-подмастерьям сбагрить кошачью еду в виде полусгнивших кусков мяса и всякого мусора.

К кошкам у Жерома и Левейе были и иные претензии. Начать с того, что городские «буржуа», как называли в те времена ученики своих хозяев-печатников, очень полюбили кошек. В полноценных домашних питомцев их еще не превратили, однако свои любимчики и подкормыши водились. Вот и у Жака Венсана такие были. Точнее, у его жены. В итоге подкормленные кошки постоянно крутились вокруг печатни, требуя еды и разыгрывая ночные концерты. Хозяевам-то какая разница — они спят допоздна и в самой типографии не работают. А ученикам страдание — орут-то коты у них прямо над окнами. Так и родился план мести.

Однажды ночью один из подмастерьев — Левейе — подполз по крыше к той части дома, где располагалась спальня мастера, и принялся столь истошно вопить и мяукать, что хозяин с хозяйкой не могли сомкнуть глаз. Так продолжалось несколько ночей подряд, и господа уже думали, что кто-то пытается навести на них порчу. Но вместо того, чтобы позвать на помощь священника, они велели ученикам покончить с котами. Распорядилась об этом хозяйка, приказав, однако, ни в коем случае не напугать ее «серенькую» любимцу. Сказано — сделано! Просить подмастерьев дважды было не нужно.

Жером и Левейе призвали на подмогу молодых коллег и радостно взялись за дело. Похватав метловища, штанги от печатных машин и прочие инструменты, работяги принялись истреблять всех кошек, что только встретили на пути. В первую очередь они отыскали ту самую серенькую — ей перебили хребет, а после прикончили, хохоча при этом над хозяйской женой. Другие подмастерья гоняли прочих кошек по крышам, забивая их на смерть или загоняя в мешки. Этих чуть живых кошек работяги вываливали из мешков во дворе, где устраивали им публичное судилище, разыгрывая из себя и кошек исповедников, стражей, судей и палачей. Вынося кошке приговор, ее соборовали, а после вздергивали на импровизированной виселице. Явившийся на шум и гогот хозяин был в ярости. Однако вовсе не из-за кровавой бани, что устроили рабочие, а из-за простоя типографии. В итоге и хозяин, и его жена, взъярившаяся из-за гибели своей любимой кошки, оставили работников в покое. Судилище кончилось, как и расправа.

Однако потешное настроение не покидало работников типографии еще долго. В последующие дни, когда работягам хотелось повеселиться, Левейе с друзьями мимически воспроизводили всю сцену избиения животных, разыгрывая эпизоды из этой казни прямо в мастерской. По словам Никола Конта, еще по меньшей мере пару недель типография то и дело взрывалась смехом, когда работники добрым словом поминали и кошек, и хозяина, и его недовольную жену.

Но где же юмор? Где смеяться? Почему сейчас этот сюжет воспринимается нами как извращение и девиация, нежели хорошая потеха? Тут становится сложнее. И в духе классических трудов по микроистории, где главными героями были и окситанские еретики, и итальянские вольнодумцы, и французские крестьяне, стоит окунуться глубже. Чтобы понять шутку, нужно понять смысл. А чтобы понять смысл, нужно понять культуру. Культуру не только работников книгопечатни, но также их хозяина, хозяйки и восприятия кошек как главных героев случившегося злодеяния.

Рассматривать этот необычный бунт можно по-разному. Проще всего следовать за самим Никола Конта, который вписывает конфликт между рабочими и хозяином печатни в контекст неравенства между двумя стратами. Хозяин ест вдоволь и сладко спит до полудня, а ученики питаются объедками и работают не покладая рук. Чем не повод для неудовольствия? Но при чем тут кошки? Тут вроде тоже понятно. Этих животных хозяева возвысили через головы учеников, ведь кошек хозяева кормили подчас лучше, чем своих работников. Логика простая:

«Мастера обожают кошек, следовательно, рабочим положено их ненавидеть».

Но даже так непонятно, с чего вдруг хозяева типографий, которые в свое время работали вместе со всеми и воспринимались как непосредственная часть цеха, внезапно отдалились от подчиненных? Где и когда проходит та граница, после которой работник вполне нормально воспринимает избиение кошачьих, пока хозяин только и делает, что орет из-за простоя производства? Тут уже стоит послушать самого Роберта Дарнтона и посмотреть, что происходило в городской культуре и типографском ремесле первой половины XVIII века.

Во второй половине XVII века крупные типографии при поддержке властей ликвидировали едва ли не все мелкие печатни, и контроль над этим производством захватила олигархия мастеров. Одновременно ухудшилось и положение подмастерьев. Типографий становилось меньше, а рабочих на них — больше. А это значит что? Что шансов стать настоящим мастером у подмастерьев становится меньше. И сколько бы ты ни тратил времени на работу, стать полноценным хозяином своего дела возможно теперь только через брак или по блату. А ведь еще есть наемные трудяги, которые не обладали полноценной квалификацией, но стоили гораздо дешевле полноценных подмастерьев с опытом работы. Их нанимать было куда проще, а потому в XVIII веке их становится больше. В итоге у настоящих подмастерьев всё было грустно. С одной стороны, карьерный рост стремится к нулю и шансов завладеть своим делом практически нет. С другой — куча гастарбайтеров, которые могут оставить тебя без работы. О золотых временах, когда типографский цех был одной дружной семьей, можно забыть.

Именно к этому образу «золотого века», когда типографии были свободны и жизнь в них была гораздо проще, и обращается Никола Конта, говоря об ученичестве Жерома и Левейе. Однако владелец типографии Жак Венсан был продуктом уже совсем иной эпохи, в которой «буржуа» и его подчиненные были отделены друг от друга разницей субкультур.

«…и учени­ки, и подмастерья — все уже взялись за дело. Только хозяин с хозяйкой видят сладкие сны, Жерома с Левейе берут завидки. Они не хотят страдать в одиночку, пускай-ка хозяева тоже помучаются, станут их сотоварищами».

Иначе говоря, подростки хотели возврата к мифическому прошлому, когда мастера и работники по-товарищески трудились бок о бок друг с другом. Вероятно, они также имели в виду сравнительно недавнее исчезновение малых книгопечатен. И тогда они принялись истреблять кошек. Но почему именно кошек?

А тут уже начинается пространство любимой многими учеными народной карнавальной культуры. Видите ли, кошки были неотъемлемой частью кучи народных обрядов и празднеств. Так, в Бургундии гуляющая толпа включала в свою какофонию издевательство над кошкой. Начав издеваться над рогоносцами, мужьями, которых бьют жены, невестами, вышедшими замуж не за сверстников, а за юнцов, и всеми теми, кто олицетворял нарушение традиционных норм, молодые люди передавали из рук в руки кошку, выдирая у нее при этом куски шерсти и провоцируя ее вопли. Юнцы называли это faire le chat (дурачиться или же буквально «делать кошку»). В Германии эти шествия так и назывались — Katzenmusik (кошачьи концерты).

Кошки участвовали и в обрядах, посвященных культу Иоанна Крестителя, день которого отмечался во время летнего солнцестояния. Народ разводил костры, прыгал через них, плясал вокруг и бросал в огонь предметы, наделенные магической силой, надеясь избежать несчастий и обрести везение на год вперед. Излюбленным предметом выступали и кошки — их запихивали в мешки, подвешивали на веревках или заживо сжигали. Парижане любили сжигать кошек мешками, тогда как в Сен-Шамоне местные гуляки предпочитали гонять охваченных пламенем животных по улицам. В некоторых районах Бургундии и Лотарингии толпа устраивала танцы вокруг горящего майского шеста с привязанной к нему кошкой. А в окрестностях Меца жгли по десять-двенадцать кошек за раз — в корзине, которую водружали прямо на костер.

Понятное дело, корни такого отношения к кошкам сугубо культурные и антропологические. В одно время эти пушистые комки воспринимаются как нечто священное и сакральное. В другое — как служители дьявола и провозвестники несчастий. В реалиях же европейской культуры, что Средневековья, что Нового времени, кошка ассоциировалась со злыми чарами. Стоило наткнуться на нее ночью фактически в любом уголке Франции, и вам была обеспечена встреча с чертом, с кем-либо из его приспешников или с ведьмой. Последние, как считалось, часто превращались в кошек, чтобы околдовывать свои жертвы. Иногда, особенно на mardi gras, они собирались по ночам на отвратительные шабаши, где вопили, дрались и мерзко совокуплялись под руководством самого Сатаны, принимавшего образ огромного кота. А чтобы обезопасить себя от колдовских чар кошки, достаточно было изувечить ее. Отрубите кошке хвост, отрежьте уши, сломайте лапу, вырвите или сожгите шерсть — и вы разрушите ее злые чары. Изуродованная кошка не сможет участвовать в шабаше и бродить вокруг, околдовывая всех и вся.

Самое интересное, что кошки обладали волшебной силой и независимо от связи с ведьмами и чертом. Во французском регионе Анжу, если эти животные заходили в пекарню, переставало подниматься тесто для хлеба. В Бретани у рыбаков не было улова, если им перебегали дорогу кошки. В Беарне, если их живьем закапывали в землю, поле очищалось от сорняков. Не менее часто животинки фигурировали и в качестве основных ингредиентов во всевозможных народных снадобьях. Так, чтобы оправиться от сильных ушибов, надо было пососать хвост, только что отрезанный у кота. Чтобы излечиться от воспаления легких, надо было выпить кровь из кошачьего уха, смешанную с красным вином. Чтобы избавиться от рези в животе, надо было добавить в вино кошачьи экскременты. Можно было даже сделаться невидимым, съев мозги убитой кошки. Но только если тело еще не успело остыть.

Все эти сюжеты, связанные с особым статусом кошек в жизни простого человека, продолжали бытовать и в среде рабочих типографии Жака Венсана. Сам Никола Конта, описывая начало всей истории, пишет, что подмастерья Жером и Левейе не могли уснуть именно из-за «шабаша», устроенного кошками на крыше над их каморкой. А когда к этому кошачьему концерту добавил свои вопли Левейе, то «все жившие по соседству переполошились. Коты не иначе как посланы колдуном, который хочет навести порчу, решила молва». И пусть хозяин изначально хотел послать за священником, но корни, пущенные народной культурой, одержали верх. Поэтому подмастерьям и сказали избавиться от кошек более традиционным способом — изувечить и переубивать их во избежание колдунских последствий.

Ученики же, воспринимая это как шутку, не только воспользовались суеверием хозяина, чтобы побесчинствовать в свое удовольствие, но и направили бесчинства против его супруги. Прибив ее любимицу — «серенькую», — они фактически обвинили хозяйку в ведьмовстве. И эта двойная шутка, несомненно, была понятна всем, кто понимал традиционный язык «жестов».

Устроенный подмастерьями шутовской судебный процесс над кошками также не случаен. Убив «серенькую» и продолжая издевательство над животными, работники бросали хозяину своеобразный вызов. Против его придирок, плохих условий труда, поведения и отношений с рабочими. Это был своеобразный протест против всего «нового порядка», где между мастером и работниками печатни образовалась пропасть, которая не могла появиться во времена «золотого века» типографий. Говоря о других скрытых смысла издевательств, Роберт Дарнтон даже пишет, что убийство «серенькой» кошки было завуалированным преступлением против жены Жака Венсана — обвинением в прелюбодеянии, символическим убийством и даже изнасилованием самой хозяйки:

«Эти изверги не могут убивать господ, — объясняет мадам месье. — Поэтому они убили мою кошку».

Рамки, в которых типографы держали себя во время паясничанья, подсказывают пределы, которыми ограничивалась воинственность трудящихся в дореволюционной Франции. По мнению Роберта Дарнтона, печатники отождествляли себя не столько со всем своим классом, сколько с собратьями по ремеслу. В итоге они могли бузить и протестовать, но ни о каком коллективном движении всех рабочих речи не шло. А эти страшные и непонятные нам карикатуры и пародии помогали выпускать пар, вызывая уморительный, непостижимый и недопустимый в обычное время гомерический смех. Это не шутка, от которой можно улыбнуться или легко посмеяться. Такой юмор требует абсурда, дикости и неимоверного хохота, который в наших реалиях проще описать словом «ор».

Представленная Робертом Дарнтоном картина избиения кошек работниками французской типографии на улице Сен-Севрен была лишь одной из попыток объяснить необычное поведение простых трудяг в их конфликте с хозяевами. Однако такие неприятные образы, пусть даже выстроенные с благой целью, не могли не встретить определенной критики. Так отечественный историк Николай Копосов в заглавие сборника своих статей поставил призыв «Хватит убивать кошек!». Он говорит, что Роберт Дарнтон, выстраивая картину социальной истории, через постижение узких и не всегда приятных сюжетов раскручивает критику устойчивых представлений о прошлом. В этой настоящей реальности крестьяне, которые должны, по идее, жечь баронские замки и поднимать мятежи, пересказывают друг другу ехидные сказки. А угнетенные работяги вместо классовой борьбы занимаются избиением кошек, чтобы насолить хозяину.

Ироничный стиль книги — вот что позволяет американцу донести свою мысль, высказать свое отношение к традиционному взгляду на общество прошлого. Однако такой стиль всегда сопряжен с рядом недоговорок и допущений, на которые мало кто обратит внимание. Сама острота сюжетов помогает общей картине, в которой всё не так, как кажется на первый взгляд. В реалиях текущего состояния истории это неплохо. Осуждать такой подход — значит обречь всех на куда более унылое состояние науки, где каждому ученому нужно следить за академическим слогом. Однако не стоит забывать, что на каждое исследование культуры умственной найдется исследование культуры материальной. А что оказывается главнее — тот еще вопрос.

---

Что почитать

1. Дарнтон Р. Великое кошачье побоище и другие эпизоды из истории французской культуры. М., 2002.
   Очень уверенный и увесистый сборник рассуждений американского ученого Роберта Дарнтона, где, помимо жутких историй о кошках, есть целая россыпь сюжетов о мировосприятии человека Нового времени, философии романтизма и скрытом символизме повседневных вещей.
2. Копосов Н. Е. Хватит убивать кошек! Критика социальных наук. М., 2005.
   Сборник статей отечественного ученого Николая Евгеньевича Копосова о вызовах гуманитарного знания и критическом отношении к социальным теориям, столь популярным в западной историографии.