Полиамория по-чукотски, секс-позитив по-камчатски

Российская империя занималась освоением Дальнего Востока в XVII–XVIII веках. Там русские колонисты (в основном это были казацкие отряды и промышленники) столкнулись с местными племенами: чукчами, коряками, юкагирами, ительменами, нивхами и другими — всех их, по указанию Петербурга, предстояло обратить в российское подданство и обложить ясаком — данью пушниной.

Идея платить дань понравилась не всем, поэтому покорение этих народов не было бескровным.

Обычно все происходило следующим образом: сначала казаки строили крепости, а затем пытались «миром» уговорить местные племена подчиниться царю, обещая взамен защиту при нападении других племен и возможность торговать с русскими переселенцами.

Некоторым вождям такой обмен казался выгодным, но если вожди отказывались, следовала серия боевых столкновений между «непокорными» племенами и казаками, после чего местные народы вынуждены были принять условия царской власти.

В таком «добровольно-принудительном» порядке коренные народы Дальнего Востока входили в состав России в XVII–XVIII веках. Именно там русским переселенцам открылись такие необыкновенные нормы брачной и сексуальной этики, что, вероятно, они заставили перекреститься не одного набожного казака.

Чукчи. Полиамория по-дальневосточному и люди «превращенного пола»

«Они никак не могли понять нашего отвращения, — пишет Фердинанд Врангель, российский адмирал и исследователь, путешествовавший по Чукотке в 1820-е, — и полагали, что тут нет ничего предосудительного и каждый волен следовать своему вкусу».

В Российской империи чукчи обладали грозной репутацией. Вооруженные луками и копьями, «немирные» чукчи оказали ожесточенное сопротивление попыткам покорить их силой и почти сто лет сражались с казаками в кровопролитных русско-чукотских войнах. Они приняли российское подданство лишь в 1779 году, причем на своих условиях: Екатерина Вторая фактически освободила их от уплаты ясака и разрешила платить «сколько пожелают».

Вместе с тем сексуальная этика «немирных чукч» совершенно не соответствовала европейским идеалам мужественности XIX века. Среди них, например, были распространены гомосексуальные связи, которые никем не скрывались и нимало не осуждались, — и именно это повергло в шок Врангеля.

«Здесь есть молодые благообразные парни, которые служат для удовлетворения этой противоестественной похоти, — пишет адмирал, путешествовавший по чукотке в 1820 годы. — Они одеваются с известной тщательностью, обвешивают себя всякими женскими украшениями, бусами и т.п., шумят и кокетничают со своими поклонниками… Мы не могли удержаться, чтобы не выразить своего отвращения, но люди этого не понимали и выражали мнение что в том нет ничего постыдного и каждый следует своему вкусу».

Такие мужчины назывались у чукч (как и у многих других народов Дальнего Востока) людьми «превращенного пола». Считалось, что мужчина может поменять свой пол через «волшебство» и после жить в новом обличии как женщина — заниматься женской работой, носить женскую одежду, взять в себе супруги мужчину. Часто через такие превращения проходили шаманы, чтобы стать сильнее и ближе к миру духов.

Еще более удивительный феномен, который обнаружили русские колонисты при близком знакомстве с чукчами, — это так называемое «товарищество по жене». Первым о нем рассказал казачий сотник Иван Кобелев, родившийся на Дальнем Востоке:

«Как оленные, равно пешие чюхчи между собою по согласию женами меняются… Которые сластолюбивы, меняются с пятнадцатью человеками и в том между собою никакого зазрения не имеют…»

Для русских людей, воспитанных в православной вере, такое поведение вряд ли могло казаться чем-то иным, кроме как проявлением сластолюбия. Можно было бы подумать, что казаки, враждовавшие с чукчами уже столетие, грешили против истины, но позднее этот обычай подтверждали и другие путешественники.

Немецкий врач и путешественник Карл Мерк отправился в экспедицию по Чукотке в 1791 году и объяснил, что обычай обмениваться женами служил для укрепления связей между соплеменниками, а жены, как правило, сами давали согласие на такие отношения, а вовсе не являлись жертвами чрезмерного мужниного «гостеприимства». Он также упоминал, что чукотские шаманы обладали особыми правами на чужих жен, поскольку «никакой чукча не осмеливается отказать им в обмене…»

Но самое подробное описание «товарищества по жене» оставил Владимир Богораз, российский писатель и революционер, сосланный на Колыму в 1889 году. Любопытно, что за революционные идеи он был сослан на Колыму, а чукчи вернули его назад: именно благодаря его уникальным исследованиям Академия наук смогла выпросить ему прощение и разрешение вернуться в Петербург.

В общей сложности Богораз пробыл среди чукч около десяти лет и оставил после себя фундаментальную монографию «Чукчи», классику мировой этнографии. В ней он так описывает феномен группового брака:

«В брачную группу входят иногда до десяти супружеских пар. Мужчины, принадлежащие к такой группе, называются „товарищи по жене“… Каждый из „товарищей по жене“ имеет право на жен всех других „товарищей по жене“, но пользуется этим правом сравнительно редко, лишь тогда, когда он приезжает на стойбище к такому товарищу.

Тогда хозяин уступает ему свое место в спальном пологе. Он старается уйти на эту ночь из дому, например, идет к стаду. После такого посещения хозяин начинает обычно подыскивать причины для поездки на стойбище „товарища по жене“, чтобы, в свою очередь, воспользоваться своим правом».

Групповой брак, объясняет Богораз, чаще всего заключают хорошо знающие друг друга люди, соседи и родственники. Двоюродные и троюродные братья часто вступали в такой брак, но родные братья — никогда. Также «товарищами по жене» редко становились чукчи, живущие на одном стойбище, — чтобы избежать «полной беспорядочности половых отношений». Зато нередки были случаи, когда, юноши пытаются вступить в брак «с людьми богатыми, занимающим высокое положение».

Говоря современным языком, групповой брак был для чукч способом повысить социальный капитал семьи. Он помогал упрочить свое положение внутри племени и создавать прочные союзы с другими соплеменниками, что было необходимо для выживания в условиях Крайнего Севера. Члены брачной группы стояли друг к другу ближе, чем родственники, а в случае убийства одного из членов товарищества на остальных ложился долг кровной мести.

«В настоящее время групповой брак охватывает почти все чукотские семьи, — пишет Богораз. — Семья, не входящая в такой союз, не имеет ни друзей, ни доброжелателей, ни покровителей в случае нужды». По его рассказам, бывали случаи, когда муж вступал в такой брачный союз, не спросив согласия жены, и тогда та могла воспротивится, а муж бил ее за непокорность. Однако также писатель отмечает, что часто сама жена отстаивала право выбирать «товарища».

При этом вступать в брачный союз было разрешено и иноплеменникам — тунгусам, русским, эскимосам. Богораз пересказывает слова одной пожилой русской вдовы, которая с гордостью заявила ему, что ее муж «никогда не отдавал ее обыкновенным людям, только самым лучшим».

Любопытно, что гостеприимная протитуция, когда хозяин сам предлагал жену гостю за подарки, если и практиковалась среди чукч раньше, на момент исследований Богораза прекратила свое существование.

Зато бывали случаи наоборот: когда русские вступали в отношения с чукотскими женщинами, а их мужья-чукчи были уверены, что теперь у них брачный союз — и без обиняков требовали себе право ночи с женами русских.

«Так, например, в бытность мою на Колыме исправник Карзин во время поездки по тундре вступил в сношение с одной из жен или родственниц богатого оленевода Омрелькота. Когда Карзин вернулся в Средне-Колымск, произошел следующий инцидент: домоправительница Карзина (он был вдов) устроила прием гостей. Среди присутствующих был и чукча Омрелькот. Он с самого начала пиршества напился пьяным, пробовал танцевать и, когда ему стало жарко, начал без всякого смущения сбрасывать с себя одежду. В конце концом он остался совершенно нагим и сел на пол. Хозяин предложил ему пойти спать. „Я пойду, — заявил чукча, — но ты должен дать мне поспать вот с этой твоей женой, как ты спал с моей“».

Камчатка. Секс-позитив, покорные мужья, коекчучи

На Камчатке русских поселенцев ждали еще большие сюрпризы: там, помимо прочих, жили племена ительменов, которые могли бы написать целый учебник по полиамории, матриархату и секс-позитиву.

«При браках знаков девства не наблюдают, а некоторые сказывают, что зятевья в порок тещам своим ставят, когда жен получают девицами», — обескураженно пишет в «Описании земли Камчатской» ботаник и географ Степан Крашенинников, живший на полуострове в 1737–1741 годы.

«Жених совершенно не интересуется, была ли его невеста девственной или нет, — вторит ему Георг Стеллер, немецкий врач и естествоиспытатель, прибывший на Камчатку в 1740 году. — Напротив, он доволен, если раньше брака она основательно была развращена другими: таких невест женихи считают более опытными».

Он же рассказывает, что у ительменов в сущности вообще не существовало понятия «публичная женщина»:

«Никто не называет на Камчатке публичных женщин иначе, чем девушками, хотя бы такая девица уже успела родить десяток детей; если же она выйдет замуж за ительмена… или за русского, то она называется женою.

Так, например, на Камчатке ни о ком не говорят, что он или она развратничает, но выражаются так: „Тот мужик держит такую-то девку“ или: „Та девка живет с тем-то мужиком“. И еще до сих пор разврат там не считается ни позорным, ни греховным делом».

Однако ительменская неприязнь к институту девственности вряд ли могла изумить путешественников больше, чем добрачные ухаживания и сама брачная жизнь этого племени — настоящие кривое зеркало христианской семейной морали. Если мужчина задумывал жениться, то, чтобы добиться расположения невесты, он должен был прийти к ней в дом, долго работать на ее семью и всячески угождать родителям и самой возлюбленной, «услуживая всем паче холопа». Если же угодить тестям и девушке не удастся, то вся работа жениха пропадала впустую, и он убирался «восвояси».

В браке положение мужчин не слишком изменилось, пишет Стеллер: ительменские мужчины «так сильно любят своих жен, что охотно превращаются в самых покорных их слуг и рабов».

«Жене предоставлено право всем распоряжаться и хранить все имеющее какую-либо ценность, муж же является ее поваром и батраком; если он в чем нибудь не потрафит ей, то она отказывает ему в своих ласках и в табаке, и ему приходится вымаливать их у нее настойчивыми просьбами, проявлением особой нежности и разными комплиментами».

Георг Стеллер

Впрочем, подобная самоотверженность с лихвой компенсировалась ветренностью: ительменские мужчины легко расходились, женились, снова расходились и в целом заводили себе множество женщин, но часто делали это втихомолку, поскольку ительменские жены отличались сильной ревнивостью. Их жены проделывали все то же самое, но, в отличие, от мужей, делали это открыто: для себя, по словам Стеллера, они требовали абсолютной свободы, поскольку считали большой честью «быть любимыми многими».

Совсем другие правила верности применялись в отношении «коекчучей» — гомосексуальных мужчин, которые носили женскую одежду и выполняли женскую работу по дому. Очевидно, коекчучи были для камчадалов самым обыкновенным явлением: Стеллер утверждает, что «в былые времена почти каждый мужчина держал при себе юношу», а женщины дружили с любовником мужа и обходились с ним самым ласковым образом.

Воинственных казаков, к слову, принимали за коекчучей с завидной регулярностью, поскольку те часто принимались за работу, которая у ительменов считалась исключительно женской, например, чинили одежду. Или, не зная ительменских обычаев, входили в жилище через женский вход. В целом казаки активно смешивались с местными племенами, перенимали их обычаи и охотно брали себе ительменских жен — тоже по несколько сразу.

В общем, единственными, кому при вольных нравах Камчатки было сложно вступить в сексуальные отношения, были вдовы. Считалось, что на них лежит что-то вроде проклятья, которое может снять только посторонний мужчина, если проведет с овдовевшей женщиной ночь. Мужчины-ительмены опасались брать проклятье на себя, поэтому вдовам порой приходилось искать желающих «с великим трудом и убытком, а иногда и вдоветь век свой», рассказывает Крашенинников и добавляет: «Но как казаки на Камчатку наехали, то оная трудность миновала».

Коряки и их «безобразные» жены

Коряки жили на севере Камчатки, по соседству с ительменами и чукчами, и делились на «оленных», то есть кочевников-оленеводов, и «сидячих», то есть оседлых. Их брачные традиции во многом напоминали традиции ительменов: у них тоже был обычай «отработки» за невесту, были и свои коекчучи, которых они назывались «кеиев». У коряков, однако, те были не в чести, их презирали. Принять кого-либо за коекчучей считалось «великой бранью».

Но в том, что касалось женщин, брачная этика у оленных и сидячих коряков отличалась настолько кардинально, что, вероятно, это погубило не одного незадачливого этнографа.

Оленные коряки были едва ли не оплотом традиционной европейской морали, особенно на фоне остальных народов Дальнего Востока. Они ревновали жен как положено — доходило даже до смертоубийства в духе Отелло.

«Оленные коряки пребезмерно ревнивы, — пишет Крашенинников, — так что может убить жену за одно только подозрение, а когда приличится в прелюбодеянии, то лишаются живота оба прелюбодейцы».

У оленных коряков считалось, что красота женщины предназначена только для его мужа, поэтому коряцкие женщины проявляли чудеса изобретательности, пытаясь себя обезобразить: не умывались, не расчесывали волос, сверху носили платье «гнусное, ветхлое и заслосклое», а под исподом хорошее.

«Ибо и в том у них подозрение, когда женщина ведет себя почище, а особливо когда надевает сверху новое и незагаженое платье. На чтоб, говорят коряки, им краситься, когда б не желали они другим казаться хорошими: ибо мужья и без того их любят?»

Степан Крашенинников

Зато оседлые коряки были в этом отношении полной противоположностью оленных: у них, по рассказам Крашенинникова, было принято предлагать гостям юрты жен или дочерей хозяев на ночь. Сам хозяин на это время отлучался или уезжал, чтобы навестить жену своего гостя.

Эта практика, очевидно, схожа с чукотским «товариществом по жене», но и здесь коряки зашли дальше других дальневосточных народов. Если оленные могли убить жену за подозрение в неверности, то сидячие — напротив, за пренебрежение хозяйской женой:

«Несносная обида хозяину, когда гость с женою его не пребудет: ибо в таком случае может он убит быть, как гнушающейся приязнью хозяина, что с нашими анадырскими казаками, которые оных обрядов их не знали, случалось, как сказывают, неоднократно. Чего ради и женщины их по своему обыкновению щеголять стараются: белятся и румянятся, носят хорошее платье…»

Нетрадиционные традиционные ценности

В снегах Чукотки не было твиттера, зато была полиамория, секс-позитив, транссексуальность и множество других любопытных форм брака. Такое же многообразие сексуального поведения можно было найти на Камчатке, Сахалине и по другую сторону Берингова пролива — среди коренных народов Северной Америки.

Групповой брак или его элементы были зафиксированы у чукч, коряков, ительменов, юкагиров (Северо-Восточная Сибирь), нивхов (Сахалин), а также, например, у эскимосов и алеутов. Причем практиковался он как минимум до начала XX века, то есть, по историческим меркам, до совсем недавнего времени.

Трансгендерность и гомосексуальность шаманической природы также существовала и у дальневосточных народов России, и у их американских «родственников». Так, третий, превращенный гендер выделяли 113 аборигенных народов США и Канады. А вот концепция девстенности многим была в новинку и вызывала, по меньшей мере, недоумение.

Так что те практики, которые сегодня называют «нетрадиционными», не были рождены в XXI веке на просторах твиттера. Напротив, история человечества знает великое многообразие сексуальных и брачных норм куда старше привычной нам христианской морали. Для многих народов мира традиционные ценности — это как раз право «следовать своему вкусу», как завещали чукчи.