Бомж-гид по самой злачной улице Германии

Автор Фил Волокитин

писатель, музыкант

Все впечатления — собственный опыт, который может существенно отличаться от вашего. Цитаты приведены по повести «Ана Ананас и ее криминальное прошлое», которую можно скачать бесплатно.

Выход из вокзала в Германии — палка о двух концах. Перепутав лево и право на главном вокзале в Берлине, вместо бундестага и Шпрее увидишь памятники эпохи гэдээровской контрразведки. Если выйти не с той стороны вокзала в Бремене, никаких бременских музыкантов не увидишь. Вместо них — памятник Нельсону Манделе в образе кирпичного слона, с перспективой на бесконечный стадион, как в нью-йоркских фильмах ужасов. Выйдя с «неправильной» стороны вокзала в Гамбурге, вы обнаружите район Санкт-Георг, который немцы считают аллегорией беспредельщины. Сердце района — улица Штайндамм, символ — африканцы, наркотики и кучи дерьма на тротуаре. В некоторые кучи вставлены флажки, иногда с лозунгами «Уджамаа» (обособленный африканский путь развития социализма).

Для бездомного номер 149 (такой статус был мне присвоен в Гамбурге) Штайндамм — лучшая улица для жизни, хотя, на первый взгляд, здесь довольно опасно. Тротуары засижены антисоциальным элементом как мухами. Здесь можно запросто насрать на тротуар, и никто не заподозрит дурного.

Прежде чем дойдете до метро «Берлинер Тор», с вас попытаются снять штаны. Ласковая просьба «не выбрасывать баночку» сменяется истошными воплями: «Фляше! Фляше!» Уровень гражданских свобод здесь зашкаливает и не подлежит регулированию властями. Подтверждение сомнительному достоинству Гамбурга, нашедшему себя в образе грязного портового города со страниц пропагандистской повести из жизни советских моряков, сегодня можно найти только на Штайндамм (Репербан после Штайндамм покажется респектабельным деловым центром). Надо сказать, я обожаю эту улицу, а вместе с ней и весь Гамбург, именно за то, что Гамбургу удалось такие места сохранить. Пускай здесь не чисто, зато на Штайндамм никто не торопится, все общаются, все беспрерывно едят и торгуют — айвой, телами, наркотиками. Нет ничего атмосфернее, чем сесть на подоконник тату-салона в Штайндамме и съесть курривурст, запив шампанским «Красная Шапочка». Проще некуда.

Спать при такой иллюминации нельзя. Сложно дать точную информацию, опасно это или не нет, по одной простой причине: я тут не спал, и дело не в сексе, а в дожде — из-за него спать на улице в Гамбурге получается редко, в этом своя экзотика, о которой в других городах и не подозреваешь.

Гаммотель

У жонглирующего мима с «уехавшими шариками» я перенял пошлую моду располагаться на ночлег в дешевых мотелях. Определенно, мим знал в гамбургских мотелях толк, и я ему благодарен (он первый показал мне слово «Гаммотель», написанное светодиодной лентой на колючей проволоке, под убывающей луной — клянусь, что столь устрашающего сочетания мне больше не попадалось). Там я спал на всем, на чем придется, от пола и раскладушки до прикроватной дровяной печи. Между прочим, стоило это сущую ерунду — от восьми до десяти евро, что элементарно окупалось вечерней прогулкой по бутылки. Конечно, спать в хостеле неспортивно, безрадостно, неромантично, и, разумеется, хочется залечь, постелив пенку на булыжнике, с видом на фасады, но… как говорилось, главная декорация Гамбурга — это не фасады, а дождь. В слякотный дождь на улице спится неважно.

В три часа ночи вдруг заработали удивительные поливательные фонтанчики из тех, что помогают декоративной капусте к лету дозреть. Я лежала под холодным душем, сжимала зубы до хруста, но решила доказать, что Ана Ананас не сдается ни при каких обстоятельствах. Только когда трава превратилась в сплошную мокрючую лужу, я поняла, что пора линять.

Перебегая из одного места в другое, я нашла себе сухое местечко. Там меня начал донимать лис, охотящийся на малиновку. Оба они бузили до тех пор, пока лис малиновку не придушил. После этого волшебные фонтанчики сработали повторно.

Тут мое терпение лопнуло окончательно. Я резко встала и, не обнаружив сна ни в одном глазу, почесала по Репербану без матраса, ругаясь себе под нос. Теперь я уж точно была похожа на отъявленного бездомного. Меня поддерживало лишь то, что дом у меня все-таки был. Я три раза нажала на кнопку с фамилией «Веттер-перемен», не отрывая пальца от той, что посредине. Дверь под этим воздействием открылась, и я прокралась к себе на второй этаж. Там я сбросила куртку и легла спать под ванну.

Впервые меня прижало пойти спать под крышу «Гаммотеля», когда я остался без трусов —- в буквальном смысле этого слова, не донеся кусок сыра до туалета. Застирав штаны в фонтанчике у театра «Талия», я торопливо дошел до Штайндамм и спросил у первого попавшего сомалийца, где тут принято спать. Он показал рукой под ноги. Пришлось скорчить рожу и промычать громче обычного: «Спа-а-а-ать». Сомалиец подумал, что мне нужен секс, и указал на упругую подругу в платье цвета чайной розы. Сетуя на непонятливость сомалийца, я направился дальше в растерянности, как был — без трусов.

В отчаянии я вспомнил про мимов «Гаммотель» и сразу же обнаружил здание размером с сарай с той же надписью. Несмотря на скромные размеры, в здании было четыре этажа, а ступеньки вели вниз — подразумевался минус первый этаж, где обычно располагается помывочный пункт (немцы называют его «мочилкой»). Душ работал, но, чтобы открыть кабинку, требовался ключ. Я набрал из носка горсточку мелочи и отправился на рецепцию, которую нашел под табличкой «Конференц-зал». Впервые в жизни я был готов пойти на всё, чтобы снять отдельную койку.

Хозяин угрюмо посмотрел на мои ноги в полиэтиленовых обмотках:

— Я должен взглянуть на ваш паспорт.

Паспорт лежал в Берлине, «чтобы не потерялся». Впрочем,у меня была карточка бездомного номер 149, к которой хозяин мотеля отнесся с пренебрежением.

— Вот деньги, дайте ключ от душа, — взмолился я, размахивая носком и мелочью одновременно.

Хозяин забрал носок, убедился в том, что я не представляю опасности, и выдал сразу два ключа: один от «мочилки», второй от «сушилки». Я вымылся, отдохнул и отправился выяснять, где разогревают обед. Интуитивно выявился буфет — пустынное помещение с эхом, где еды, впрочем, не было. На фоне стены, запачканной кровью, кормили грудного ребенка. Пятна крови оказались следами от комаров.

— Микроволновка, микроволновка! — угрожающе требовал лысый недобрый молодец, взяв за грудки китайца в грязном поварском сюртуке. — Ты знаешь, что такое микроволновка?

Повар трясся, как медуза, но не сдавался. Глаза его были хитрыми, к штанам приторочен брелок в виде черепа. Так мастера ужасов советской карикатуры изображали гонконгских капиталистов.

Дядя Отто

Когда не удается разогреть сосиску с карри, Штайндамм подсказывает другой вариант: на улице полно турецких магазинов: продовольственных, бакалейных и даже москательных, с бытовой химией. Точнее, не на всей улице, а лишь на той части, которую кличут Линденбазар — по самому зрелищному заведению, из-за стен которого торчат уши мечети. В прочих немецких городах монополию держит один-единственный магазин, который называется «Кара-Даг». На этом потребность среднестатистического немца в турецких продуктах заканчивается.

Но на Штайндамм турецких магазинов великое множество, начиная с замызганного павильончика «дяди Отто» и заканчивая шикарным промтоварным универсамом «Турецкий конкистадор». Как, каким образом, этот «конкистадор» здесь оказался? Как вообще выяснить, откуда берутся такие названия? Если спрашивать — получишь лишнюю порцию раздражения. Лишь дядя Отто таинственно пожимает усами: слушай, друг, да, меня так зовут!

Что до меня, то я успела лишь аккуратно надкусить турецкий пончик со смешным названием «женский пупок». Надо сказать, мне ужасно понравилось. Когда вырасту, всегда буду есть такое. Ни холодное, ни горячее. Ни запеченное, ни сырое. Буду есть только «женский пупок». Иначе жизнь пройдет вхолостую. Когда мы заканчивали, пожилой господин, коротающий время за игровым автоматом, громко сказал:

— Мне, пожалуйста, такую же штуку!
— Что вы имеете в виду? — капитан повернулся к нему.
— Бублик? Или что вот это из теста?

Папа Ходжи снял улыбку с лица.

— Нэт, — сказал он грозно, — мы не подаем бублики. Это «женский пупок». Называется так, потому что он действительно похож на женский пупок. Этот экземпляр у нас слегка не удался.
— Что, «женский пуп» у вас не удался? — процедил сквозь зубы пожилой и выместил ярость на рычагах однорукого бандита. — А что у вас вообще удалось в жизни?

В турецких продовольственных и бакалейных магазинах в первую очередь поражаешься разнообразию ассортимента жестянок с растительным маслом — такие банки занимают целую комнату. Кроме масла, можно найти фасоль, неприятные баночки, содержащие сок гуавы и личи, жвачку «Турбо», но главное — это многочисленные турецкие консервы. Отличаясь от аналогичных африканских продуктов отсутствием надписи «халяль», они являются вожделенным продуктом; по ним потом скучаешь больше всего.

Банки консервов складируются в башню, распределяясь по цветам так, чтобы было видно за версту: зеленое — со шпинатом, красное — мелко нарезанный помидор, розовое — непонятно. Почти всё, кроме пресного шпината, вкусно, но не умопомрачительно: рыбу в хлебе «балык-экмек» лучше разогревать, а долма требует водки. Но если не капризничать, то, как и везде в Германии, самым дешевым и распространенным вариантом городской кухни будет турецкая. На улице Штайндамм эта еда будет законсервированной и холодной.

После этих слов Капитан Озбей хлопнул в ладоши. Помощник капитана навалил на тарелку такую гору еды, что впору было разбирать вилами для навоза. Это был экспериментальный кебаб. Картофельный гарнир к кебабу был нарезан кубиками. Кебаб был подан вперемежку с намятыми при помощи вилки гороховыми фрикадельками. Сверху на это безобразие был вывален мелко нарезанный шишкейк. Шишкейк был одним из гениальнейших изобретений господина Ибрагима. Уникальность шишкейка заключалась в совмещении сладкого, жирного, мясного и невкусного.

В качестве первого блюда помощник капитана налил по миске застывшего чечевичного супа. Суп оказался жутко-прежутко холодным. Чтобы поесть, следовало пробить тоннель сквозь ледяные айсберги. Щелкая по супу ногтем, Ходжа метнулся к микроволновке. У микроволновки скопилась небольшая очередь из посетителей, желающих разогревать кебабы. Капитан Озбей предлагал это сделать бесплатно каждому индивидуально. Таким образом, он здорово экономил время. Некоторые из разогревающих с большим удивлением смотрели на нас. В наших руках было что-то поехавшее типа супчика из чечевицы с коркой льда (в разогретом виде он, может, и неплох, но будучи замороженным, действительно представлял собой тошнотворное зрелище).

Безработные из Киева

Я вернулся от «дяди Отто» со шпинатным пюре в консервной банке. Банка была столь живописна, что мне пришло в голову пойти накопать червей и отправиться на рыбалку; впрочем, эту идею я решил оставить до худших времен. С банкой в руке я и так чувствовал себя неплохо. Смущало, что место рядом с телевизором было занято. Занял его лысый тип, требовавший микроволновку. Он был в застиранной советской футболке «Днiпро».

— Тут я буду есть, — приветливо сказал я. — Подвигаться не надо.
— Это что, консервы? — спросило «Днiпро» осторожно. — Вы откуда?
— Из Таллина, — успокоил его я (как я уже говорил, это сближает).

Мужчина сразу же успокоился.

— Февралюк, — сказал он, протягивая руку, и добавил стеснительно: — Вадик.

Я пожал руку Вадика Февралюка и церемонно представился.

— Мы безработные из Киева… Вот что. Я предлагаю украсть микроволновку, — сказал он, вынимая из кармана многофункциональный фонарик с блеснувшим лезвием.
— Но это же бескультурье, — нашел дурацкое слово я.

Вадик Февралюк провел лезвием по горлу.

— Это форменное бескультурье, но иначе мы тут не выживем. Туалет тут тоже закрыт.

Тут даже я возмутился.

— Мне больше по душе нападение, — сказал еще один Февралюк, похожий на предыдущего как две капли воды. Поднимаясь с кровати по-армейски, циркулем, он показал невидимому врагу кулак. — Февралюга, давай-ка по чаче и на выход!

Спустя час в полицейском комиссариате номер 11 мне сиделось как на иголках, хотя кресла были уютными. Я не хотел проблем и не видел потребности быть записанным в одну компанию с безработными. Но полицейский был любезен и учтив. Он назвал наш налет на микроволновку дипломатической миссией. Оказалось, что он окончил всю ту же школу Генриха Фольстага. Тут я окончательно понял важность либерального воспитания немецкой школы. По личной просьбе полицейского нам открыли и туалет. А я принес безработным из Киева радостную весть. Чувствуя себя педагогом не хуже Фольстага, я научил их, что в «Лидле» должна быть микроволновка. Что мне, жалко? Эффективность бесплатной микроволновки в супермаркете — мой конек, многократно доказанный факт, фокус.

— Тут в супермаркете была бесплатная микроволновка, — обрадованно сказала я. — Давайте забабахаем королевскую яичницу.
— Нельзя, — грустно покачал головой Бюдде.
— Королевская яичница делается только для королей, — объяснил Ходжа.
— Тогда для принцесс тоже можно, — погладила я несуществующую корону.
— Зафигачим лучше обычных, колумбовых яиц, — сказал Бюдде и пукнул.
— Как это — колумбовых? — я заинтересовалась.
— Когда ты разбиваешь кончик яйца… — начал объяснять Бюдде.
— Оно сырое? — поняла я. — И оно вытекает?
— Нет. Ты заворачиваешь всё вытекшее в фольгу из «Колумбуса» и подаешь к столу недоваренным. Что вы смеетесь? Меня Капитан Озбей научил!

Ради контраста

После столь выдающегося бомжевания я приехал сюда с театром в 2015 году (точнее, с шиком прилетел на самолете «Аэрофлота»). Нас, монтировщиков, поселили в престижнейший «Ойропеишер Хоф» и платили как турецким шабашникам. При этом работать не требовалось. Претенциозный спектакль «Антитела» стал декорацией для инсталляции во славу художника Павленского. Это радовало всех, но довело до истерики пророссийское начальство.

Был спущен приказ лишний раз не светиться, на вопросы не отвечать. Соответственно, я в театре и не появлялся. Но деньги всё равно получал.

В этом был странный кайф. Чувствуя себя миллионером на крючке у бандитов, я жил в шикарной гостинице. Справа высился фешенебельный гамбургский Сити. Слева горел огнями ужасный Штайндамм. В одном кармане были аккуратно сложены гармошкой сто евро, в другом еще сотня, и так далее на каждый день. Помахивая ключом-карточкой от «Ойропеишер Хоф», я начал неторопливо коллекционировать приключения на свою задницу.

До Репербана идти было лень. А если лень идти до Репербана, то более яркого, многолюдного и в то же время уютного места для развлечений, чем старый добрый Штайндамм, не найти. Одним словом, в «Ойропеишер Хоф» я ночевал только из-за дождя и всякий раз думал: ну до чего непривычно спать в Германии под крышей и с кондиционером. Вместо спальника — одеяло с вышитыми вензелями. Вместо неба над головой — лепнина из пенопласта расцветки крыжовника. Вышибала на входе носил кайзеровские усы, и звали его Родриго Фернандес. Профессор Петерманн, приехавший в гости, угрюмо присвистнул.

— В фешенебельном же ты паркрайхе живешь, Монополька! Я бы не смог..

Ну да. Сам я довольно долго мотал головой от непонимания ситуации, но потом все-таки приспособился. Такого доступного и удобного для жизни Гамбурга я еще не видел. Одна лишь мысль о том, что я могу выпить в любом баре, не давала мне спать.

— У меня сто пятьдесят евро, — сказал я Петерманну. — Как насчет того, чтобы медленно погрузиться в пучину порока?

— Langsam aber sicher (Медленно, но верно — нем.), — нехотя сказал тот.

Что делать в Гамбурге, когда у тебя куча денег?

В супермаркете декоративная мама быстрым, дерзким, коротким взглядом обвела колбасные ряды. Закончив осмотр, она обратилась ко мне:

— Чего тебе сейчас хочется, радость моя?

Я только пожала плечами.

— А вот представь себе, что ты уехала вдруг навсегда? — не сдавалась мама. — Что бы ты взяла с собой на покушать?

Несмотря на презрение, мама старалась быть со мной любезным собеседником, пусть и не очень слушала, что ей говорят. Это радовало больше, чем вечный папин пофигизм.

— Ну? По чему бы из еды скучала?

Я закатила глаза, давая понять, что скучала бы по многим вещам.

— То, без чего ты не можешь жить, мы и купим с тобой прямо сейчас, — пояснила мама и нагнулась поднять кредитную карточку. Она размахивала ей во все стороны, как пистолетом, и уронила.

Едва только представив картину, что я уезжаю навсегда, я немедленно начала скучать по многим вещам. Перечислить всё, без чего я не могу жить, было невозможно. Я жуткая сволочная обжора и не всегда понимаю, что мне по-настоящему нравится. Съев что-то одно, я немедленно начинала скучать уже по-другому.

— Ударим по карри! — сделала я в конце концов выбор.

Карри — это и вправду крутая штука. Ударить по кетчупу с карри я была готова в любую секунду.

— Что это значит — ударим по карри? — поморщилась мама.

Я подвела ее к полке с кетчупами и обстоятельно рассказала, где карри, а где что. Произвело это не совсем тот эффект, что я ожидала.

— Есть вот такое дерьмо? Ни за что! — завопила декоративная мама, схватившись за голову.
— Тогда, может, ударим по африканским перцам в рассоле? — я взглянула на маму внимательно, стараясь понять, чего ей самой не хватает.
— То же дерьмо, — помотала головой она. — Сочетание несочетаемых ингредиентов. И слишком много масла… Если хочешь посадить печень — полный вперед. На могиле я поставлю памятник твоему кетчупу.

Первое, что приходит в голову, — пойти отожраться от пуза. Впрочем, потом понимаешь, что кафе в пределах досягаемости центральных районов нет. «Удивительно, — говорит профессор Петерманн и пожимает плечами, — в Берлине бы о такой ситуации писали в газетах. Нет ни одной распивочной. Ни одного кнайпе. Неужели придется идти в магазин?»

Профессор довольно прижимист. Он рванул сюда из-за дешевого билета, но, чтобы проявить солидарность со мной, он тоже готов потратиться. Ситуация тупиковая. Мы не глядим в сторону «Дяди Отто», мы презираем вывеску «Гаммотель», но что же делать с моими шальными деньгами? Не найдя заведений, мы ходим кругами и в пятый раз здороваемся с мимом «с поехавшими шариками».

«Я тебе всё покажу», — всё более и более неуверенно говорит Петерманн. Последний раз в Гамбурге он бывал малышом и дальше зоопарка Гагенбека не забирался. Но вот мы уже ходим час, а показать он ничего не может. В конце концов я покупаю в «Пенни» бутылку греческой сахарной, а Петерманн, едва заметно нахмурясь, берет две бутылки «Астры». Мы останавливаемся у парапета и плюем вниз — внизу не вода, как можно догадаться, а спуск в метро «Гамбург ХБФ».

«Да», — тянет профессор Петерманн, смешав «Астру» с сахарной греческой. «Да, — повторяет он.— Гамбург город морской, портовый, многонациональный».

Где бы пожрать?

Еда для беззубых

Выпив «Астры», Петерманн сверился с путеводителем. Напротив вокзала должен был стоять знаменитый кафетерий «Нагель». Знаменит он тем, что там подают еду для беззубых. История этой еды типична для морских городов, где у моряков зубов никогда не хватает. Короче, это банальный фарш. Его не надо жевать. Вместо кетчупа луковка.

Потом пару раз я действительно видел, как морщинистый ветеран внешности «моряк Попай» с закусанной беззубым ртом трубкой заказывает этот фарш. Но это не столь характерно, потому что настоящие моряки-пенсионеры ценятся обществом и предпочитают жить где-то в Оттензене, в коттеджных поселках. Тем не менее портреты их висят в «Нагеле» на стене, символизируя облик старого Гамбурга.

Пиво в «Нагеле» не очень крепкое, темное и совсем не пенистое. Но на пятьдесят евро у меня получилось убраться, потерять Петерманна, потом найти его, проводить домой и, вдохнув весеннего воздуха, сделать пытку развеселиться по новой. В отеле должен был стоять литр «Узо». Я начал по нему скучать.

Вернувшись домой, я увидел, что мой начальник, напугавшись демонстрации в защиту прав потребителей, из номера так и не выходил. Он спал поперек двуспальной кровати. Рядом стояла пустая бутылка от «Узо». Тогда я решил найти бар — только не тот, где матросы едят фарш, а обычный. Там, где слот-машина и арабские версии немецких хитов, в народе прозванные «мит гитара унд татара». Бар, который я нашел, назывался «Лекерсхен», то есть «Вкусняшка».

«Лекерсхен»

Этот «Лекерсхен» можно не рекламировать. Баров такого типа полным-полно, стоит только дойти до конца Штайндамм, а это оказалось далековато. С Петерманном мы ужасно сглупили. Надо было идти не сворачивая, а он по своей берлинской привычке плутал. Внутри бара было как на советском балконе, лучший интерьер — полное отсутствие интерьера. В оправдание скажу, что уже не водка-бар, как на Репербане, а нечто более забулдыжное. Но есть и некоторые преимущества. Например, у входа лежит бесплатная свежая газета.

Несмотря на то что у меня отказались принимать греческие евро, я решил заглядывать сюда почаще и приперся уже на следующий день. За мной увязалась русская осветительница, потом реквизиторша, потом местная гамбургская звукорежиссерша по кличке Румпельштильцхен.

На третий день по следам девушек приперся начальник одного из русских цехов. Он был непьющий, зато по-ежиному нюхал воздух и постоянно задавал всем один и тот же вопрос: когда мы уедем обратно?

В конце концов хозяйка не выдержала.

— Извините, — мило улыбнулась она. — Вы же все русские. Скажите, почему ваш друг не пьет? Все пьют, а он нет…

Я пожал плечами и честно сказал:

— Я вообще не знаю, зачем он сюда поперся.
— Ну все-таки? Мне интересно.

Ей было действительно интересно.

— Он просто пришел посмотреть на меня, — строго сказал я. — Вы что думаете, все русские пьют?

Тогда она ахнула и полезла в карман за фотоаппаратом.

— Это штази?
— Нет, не штази! — испугался я. — Это начальник реквизиторского цеха в русском театре.
— Я ему сока налью, — деловито сказала хозяйка. — А то некрасиво. Не может же он опуститься до того, чтобы не пить вообще!

Об этом я и говорю! Гамбург город удивительный. Опуститься тут можно до таких низов, что местным и не снилось.

Присоединиться к клубу

Кафе для беззубых, афросоциализм и краденая микроволновка. Бомж-гид по самой злачной улице Германии

Читайте также