Аистожираф, хулиганские концерты и наглая шляпа. Как Фил Волокитин и прохвост-барыга попали в центр Лондона через огнедышащую дыру
Африканские боги не оставляют Фила Волокитина в одиночестве и даруют ему всё новые приключения в лондонских джунглях. О них — в новой серии английских приключений барыги и колдуна на «Ноже».
Сам я к огнедышащей дыре в асфальте и близко бы не подошел. А Тони сразу нырнул под оранжевую ленту:
— Опаздываем, батюшка! Низкий потолок!
Сильной любви к лондонской подземке я не испытывал. Именно поэтому глаза были закрыты. Соответственно, в красивую лампу-витраж головой — бац! А вследствие этого — дзынь! — рассыпал монетки, заранее приготовленные… Действительно метро, что ли, низкое?
Очухался я за турникетами. А вслед сухой голос:
— Я полагаю, вы забыли слово «спасибо»…
Оказалось, пожилой джентльмен с военной выправкой (тоже полез за Тони под знак «запрещено»), заплатил за себя и за меня, не моргнув глазом. В благодарность я поморгал за него… с величайшей осторожностью ступая на эскалатор. Вперед, вниз, в кроличью норку! Но эскалатор поплыл наверх. Вопреки всякой логике.
Читайте также предыдущие материалы серии
Карлсон-барыга, конготроника и водкопровод в Нарву: нойз-приключения по пути в Лондон
Тут освежиться, думаю, требуется. Следуя инструкции по расслаблению мышц лица, нащупал какую-то книгу, долистал до третьей главы… Потом опомнился… Ведь совершенно точно помню, что я не покупал в Лондоне книг — может, подсунули? «Выпей меня» — было написано на обложке. Думаю: нет, просто так ничего не бывает!
Потом гляжу — странствующий лондонский негр по эскалатору бредет с ручным аистом под мышкой. Засмотревшись, испытываю острое чувство — не поехать ли с ним? Вместо аиста, а?
Лондонский негр поймал этот взгляд. Раскланялся, перевернул аиста вверх ногами. Аист жвакнул челюстью точь-в-точь как кукла со звукоподражательной клизмой внутри.
Я засмеялся и наконец расслабил мышцы лица…
На противоположной стороне балюстрады мне отчаянно махал Тони Аццопарди. Очевидно, он перепутал терминусы.
— Перелезай, батюшка! Перелезай!
Стал я потихоньку через балюстраду перелезать. Лондонцы показывали на меня пальцами и одобрительно свистели. Негр поднял большой палец вверх, не выпуская при этом из рук аиста…
Тони его сфотографировал.
Присмотревшись потом к фотографии, я понял, что мне показалось странным в этом аисте. Он был выкрашен под жирафа.
Так и ехали вверх головой. Иногда вниз… Глаза то открыты, то закрыты. Почему-то ни одной лампы больше не разбил. Проехали целых три станции по кольцевой… Добрались до Фаррингтона.
— Закуривай, батюшка, — Аццопарди прищурился. — Барбикан!
Я присел на кучу старых стеклопакетов. Внезапно захотелось скрестить пальцы, чтобы не оказаться в Барбиканском выставочном центре.
…Мог ли Тони знать, что я пользуюсь в Барбикане дурной репутацией? Нет.
Три года назад куратор Барбиканского выставочного центра, заведующая отделом музыки Лора Макалистер выставила меня в шею, наказав никогда более не появляться здесь без свидетелей.
Имелись, что ли, в виду свидетели, способные подтвердить мою невменяемость? Или помочь собрать бумаги для выплаты по гражданскому штрафу ASBО?
Что ж, теперь у меня, по крайней мере, есть свидетель. Тони подтвердит мою невменяемость с полоборота. А денег, чтобы уплатить этот штраф, у меня нет. Черт же дернул меня тогда присоединиться к художественной политике Барбиканского центра, сыграв на чувствах глубоко больного человека — Лоры Макалистер!
Сумасшедшие кураторы художественных галерей — явление не только английское. Помните куратора петербургского «Борея» по прозвищу Хоббит? В Питере его ценят не только художники. А еще грибники.
Его прозвали Хоббитом за пристрастие к пищевым грибам в любых видах. Хоббит знает, где брать трюфели… Знает, как брить грибы на продажу… В лучших проявлениях своего характера умеет расторопно подать закуску. Выставки законсервированных подосиновиков в «Борее» — явление частое. Из-за них отменялись бенефисы крупных художников вроде Кондо или Каттелана. Не считая тысячу лет отфутболиваемую по разным (не только грибным) причинам выставку покойного Толстого…
Со временем «Борей» превратился в законсервированный мицелий. Организовать там культурное мероприятие по-прежнему можно. Достаточно прийти туда ранней осенью с корзинкой и, подмигнув устало, выдать что-то вроде: «Эх, а черного груздя в ельнике не было». К искусству это, конечно не имеет ни малейшего отношения.
Куратор культурного центра «Барбикан» Лора Макалистер по кличке Перхоть (это за гиперкинетическую привычку трясти головой во время разговора) слыла писсуарным энциклопедистом. А конкретнее — специализировалась на декоративно-прикладных писсуарах, от революционного искусства СССР до Дюшана. При этом глава жилого микрорайона Барбикан был помешан на типовой застройке, урбанистическом брутализме и Корбюзье. И только это помешало Лоре водрузить дюшановский писсуар на крышу своей галереи… Ей даже не дали сделать в виде унитаза прихожую (проект неоднократно поднимался и оспаривался на государственном уровне). Короче, девизом жилого Барбикана было «Никаких унитазов от Лоры Макалистер».
Лору с должностей так и не сняли, любили. Главное, все лондонские поклонники туалетной тематики пользовались ее страстью! Постепенно она стала легендарной фигурой. Популярная группа The Klaxons посвятила Лоре Макалистер шуточную песню «Миссис Писсис». Востребованный киноактер Стивен Фрай подарил ей футболку «Hogwash» (это когда злонравные школьники или бандиты макают жертву головой в унитаз, как Большого Лебовского). И так далее…
В 2004 году я имел честь быть представленным Лоре в рамках четвертого писсуар-биеннале. Получил разрешение жить в барбиканском ЖЭКе. И в конце концов страшно ее разочаровал. Рассказывать об этом неинтересно. Дело в том, что я совершенно не галерейный человек. И в галерейном контексте чувствую себя плохо. Психанул, как говорится. И не весело психанул, не с задором, а с осенью в сердце; в привычном, а не в ожидаемом экзотическом русском стиле.
Сейчас в Барбикане опять проходит унитазная выставка. Называется она «Море слез»… Но об этом уместно будет вспомнить позднее.
Вижу, Тони оставил Барбикан позади и взял курс на парк Почтальонов (я ориентировался по наклейкам Армии спасения). Сейчас, думаю, он в поисках адреса не станет мелочиться и прыгнет в кэб — что тогда? Кэбы в этой части Лондона статусны. Несмотря на фиксированный тариф, в их сервисе предполагается чаевая подмазка.
Англия, конечно, не ресторан. И не страна бывшего соцблока вроде Чехии со Словакией, где чаевые требуют даже в автобусе… Здесь чаевые считаются дикостью. Официанты и носильщики охотнее отнимут последнее у детей, чем возьмут на чай. И только кэбмены в Сити не спешат открывать дверь своей машины, пока не получат чаевых. А главное, очень долго считают эти копейки. А ты в это время, соответственно, опаздываешь…
Кто-то рассказывал, что не поспешил с оплатой: недодал пятьдесят пенсов, пряча в рукаве, чтобы извиниться потом, мол, обсчитался. И кэбмен в ответ вытащил из под сиденья разводной ключ…
Касаться друг друга у англосаксов не принято даже в случаях отъявленного бандитизма. Так что он просто заложил ключом ручку двери. Потом с улыбкой Шалтая-Болтая откинулся на спинку сиденья… Обняв ее руками сзади, пощелкивая пальцами, ждал до тех пор, пока не заплатят сполна… И двадцать фунтов ушли как с куста.
Тони хватал прохожих за пиджаки и с азартом спрашивал дорожную карту. Наконец при помощи отверженной нищенки определился по Лондонскому музею. По указанию полицейского ломанул через стены Лондиниума. И по Грэшем-стрит — к собору Святого Павла.
Там он разразился вдохновенной тирадой. Я прислушался:
—- Дзержинский харьков вороворошилов, нет спасибо бороднов, филармония…
Устал я от его языка! (Особенно после того, как он взял за привычку звать меня «батюшка».) Можно сказать, вообще выключился. Тони ведь взял на себя поиск дороги… И я, оказавшись не у дел, считал по новой привычке проходящих мимо негров. Двое из них уже привлекли мое внимание. Один был похож на негра из фильма «Ва-банк» — весь во французском, с собачкой… Второй стоял по колено в говне и с акцентом взывал, как мне показалось, о Таганроге.
Акценты здесь разные… Нам ближе манкунианский или йоркширский, где буква «а» читается как «а», а «у» читается как «у». Негр, взывавший о Таганроге, был ярким носителем так называемого эбонитового диалекта, свойственного американцам. Элементарный американский «эбоник» я понимал (с допустимой для синхрониста секундной задержкой). Понимал и некоторые другие, но хуже. А Тони… он выражал свои мысли так, что секундной задержки мне не досталось. Кроме того, ему чрезвычайно нравилось изображать русского.
В общем, он показал мне два пальца через плечо.
«С огромной двойкой в дневнике, — ударило меня током. — Он показывает мне „двойку в дневнике“, как тот финский пограничник».
В отличие от мейдстонской клетушки, бывший лондонский паб «Цикорий и клей» за несколько лет успел расшириться до культурного центра. Англичанами это не всегда приветствуется. Большие пространства и амбиции их настораживают. И бодрый настрой с одобрительным уханьем Тони я воспринимал с удивлением. Лично меня даже старый добрый Барбикан устроил бы в большей степени — разумеется, в отсутствие старой доброй Лоры Макалистер.
Начнем с того, что я впервые столкнулся с фиксированным платным входом (деньги за вход в пабах если и собирают, то приблизительно так же, как кэбмен вымогает у заблудившихся ротозеев на чай).
— Здравствуйте, вы слушать музыку или в паб?
Слышу — опять «эбоник»… а вот и дополнительные расценки. Кажется, это был всё тот же польский «ва-банк», впрочем, оставались некоторые сомнения — в руках он держал не кепи, а шляпу для сбора денег, называемую также «наглой шляпой» или шляпой-коллектипон.
Я отвел «наглую шляпу» в сторону. Негр меня не интересовал. Если обращать внимание на каждого из них специально, то носителей эбонитового диалекта в Лондоне развелось столько, что впору было ставить раком до Мейдстона.
— Слушай, дружище, ты в паб? Или все-таки слушать музыку?
— Музыку, — задумчиво говорю.
— В паб, — рявкнул Тони Аццопарди. — Первым делом в паб.
«Наглая шляпа» придержал меня за штаны.
— Не могли бы вы написать на этой бумажке, кого именно вы хотели послушать-с?
Конкурс, думаю. Ладно, бывает… Иногда администрация паба не может удержаться от конкурсов и лотерей. На одном из таких конкурсов я выиграл ручного хомяка. Кажется, сирийского. Угадал точнее других, сколько печенья влезет ему в харю. Влезло тютелька в тютельку, сколько сказал я. Жестокие люди вздохнули с облегчением, и пришлось остаться с хомяком, которого, в придачу к прочим недостаткам, совершенно невозможно растаможить на границе. Звали этого хомяка между тем благородно — еще до того, как я выдумал ему имя Доходяга. Кажется, Сэр Гарриет.
В общем, грустно смотрю на разлинованный половичок с указанием имен и процентных ставок. Ничего не говорю, помалкиваю.
— Но из-за кого-то вы всё же сюда пришли? — повторяет негр с угрозой.
— Вон из-за этого, — показал я пальцем на удаляющуюся спину Тони. Я-то не был уверен, что найду наши имена на этом половичке. Просто про себя подумалось: «Суженый-ряженый»…
Тут у семейной пары за столиком напротив загорелся коктейль…
Негр заподозрил в заднем кармане нашего «суженого-ряженого» фляжку и побежал ее отбирать. На ходу погасил пожар за столиком и разрулил небольшой скандал у стойки.
Проигнорировав листочек с именами музыкантов, я с достоинством проследовал в клуб. Сказать, что я был одним из выступающих, мне бы в голову не пришло. Где угодно, но только не в Лондоне! Есть пороги стеснительности, которые непреодолимы. В маленьких английских городах концерты — удел не хулиганов, но джентльменов. Хорошие концерты (и даже не очень хорошие концерты) преисполнены достоинства, чопорности и благородной скуки. Приурочены они, например, к празднику «Неделя, полная суббот» или ко дню рождения китайского комического волшебника Чжубадзе. Возникают спонтанно в рамках пенсионерской дискотеки. А в Лондоне…
В Лондоне статус хулиганского развлечения не позволяет хозяевам пабов воспринимать такие концерты всерьез. Сеять разумное, доброе и, я надеюсь, вечное не получается. Скажешь так — засмеют… Впрочем, отдыхать на потребительском уровне в Лондоне хорошо. И пить в пабах мне определенно нравится больше, чем играть в них всякую музыку, пусть и за деньги.
Слушать музыку в пабах тоже весьма интересно. Иным кажется, что стоит только открыть паб и оттуда сразу же польются божественные звуки кельтской лиры.Так вот, никакой лиры там нет. Можно сказать, ничего волшебного в британских пабах не происходит.
Приходилось мне бывать в пабах, скажем так, максимально приближенных к настоящим. Без пиццы и без цитат из Диккенса — Дженкинса на стенках. С бесцеремонным выпроваживанием посетителей после одиннадцати вечера. Со специальным телевизором, куда кидаешь фунт и смотришь видео с порнографией, накрывшись небольшим сувенирным одеяльцем. Одним словом, все там на месте. Кроме стереотипной пабной музыки…
Не думайте, что в английском пабе должно играть что-то бражное и шалманное. И уж ни в коем случае там не должен играть ирландский фолк. Там играет группа Flock of Seagulls. А еще Стиви Уандер. На худой конец, что-то совсем похоронное из раннего The Cure. И не надо думать, что к потреблению алкоголя эта депрессивная слякотина имеет далекое отношение.
За относительно недолгое время, проведенное мной в пабах лондонского Ламбета — Ватерлоо, я добился того, что любая песня Flock of Seagulls вызывает у меня стойкую ассоциацию с золотым ручьем сидра «Стронгбоу»…
Хотя, мне кажется, я люблю Flock of Seagulls не только за это.
Ведь это у них была песня про суицидника, который требует добавить к своей подошедшей к концу жизни дополнительный день (вроде праздничного), чтобы спокойно, без суеты застрелиться? Вот-вот. Что-то подобное я испытывал и сейчас. Еще один день перед тем, как вылезти на сцену с Тони, мне бы не помешал. Выпил бы лагера в спокойной обстановке. Почитал бы газеты. Придумал бы этому делу название. Потом можно было бы застрелиться…
…Тони Аццопарди второй день очарован звучанием русской фразы «Шик, блеск, красота!» и слышать не хочет ни о чем ином. А играть, насмотревшись на вчерашнее безобразие, он собирается со мной уже на полном серьезе. Представляя себя участником ансамбля «Шикблесккрасота», я грустно вспоминаю о том, что еще полгода назад о русском названии не мог бы и помыслить без содрогания. Теперь оно кажется смешным даже мне. А уж Тони…
Все, что среднему человеку кажется обыденным, для Тони смешно. Пукать лентой, например… Да, неизменно приводившее его в восторг выражение «пукать лентой»…. Оно образовано от действия, когда вы берете хороший, действительно хороший и плотный скотч, резко отрывая от него первый слой. За ним идет второй слой, потом третий, четвертый… За отрыванием Тони проводил огромное количество времени.
Однажды он просидел в туалете со скотчем час и придумал новый стиль музыки. Чтобы он не зазнался, пришлось подарить ему компакт-диск «Курс психофизических упражнений с Рудольфом Эб. Ером» (RUDOLF EB.ER AND R&G / Schimpfluch Personnel — Psycho-Physical Tests And Trainings With Rudolf Eb.er And R&G/Schimpfluch Personnel (CD, Selektion 1997)).
Диск был с вожделением прослушан от начала до конца. Однако потом Тони вернул его обратно с недоуменной рожей, сказав, что он, Тони Аццопарди, несовременный человек. И он совершенно прав. У Тони сложный, нервный, старорежимный аристократический вкус не последнего человека из высшего общества…
— Знаешь, — говорит Тони, — а у меня что-то для тебя есть.
Отводит в сторону… Вытаскивает из сумки телефонную трубку — натуральный бритиш-телеком размером с двухлитровый пакет от сока:
— Думаю, для технически одаренного человека (он подчеркнул слово технически), собрать что-нибудь из этих деталей будет несложно…
Взвесив в руке трубку, я осторожно сказал, что человек я не особенно одаренный.
Если бы Тони нашел листового железа поржавей да проволоки, мы могли бы воззвать к моим духам и сделать… Интересно, как там они поживают в Финляндии?
Тони, главное, не обиделся:
— Всё равно… если их разбросать вокруг, то никто не догадается, что они не играют. Кроме тебя, я здесь не наблюдаю технически одаренных людей.
Возможно, он прав. Сегодняшний концерт славен участием двух знаменитых трансгендерных женщин из Соединенных Штатов. С одной я хорошо знаком лично. Она до сих пор обожает публиковать на обложках пластинок фотографии себя в окружении подружек с прическами «бабетта» и ситечками для взбивания гоголь-моголя…
Увидев, что все вокруг тычут разноцветные шнуры в разнообразные дырки, Тони начал готовиться к выступлению. Он щедро разбрасывает свои тотемы из бритиш-телекомовской трубки. И тут появившаяся на сцене Джессика давай трясти его за плечо. В руках ее чемодан, набитый электронными причиндалами. Я знаю, что для того, чтобы заставить всё это играть, способностей должно быть гораздо больше, чем у меня и у Тони.
Тони недоволен. Он не ожидает увидеть здесь женщину. Все дружно прыскают смешинками в пиво, увидев, как он багровеет от ярости.
— Кто она? — спрашивает он меня горгульим шепотом. От неудовольствия у него начинают шевелиться усы.
— Джессика, — говорю.
— Ясно, — Тони нервно причесывается, — а к чему этот чемодан?
— Она играть сейчас будет…
— Что? Женщина? Зачем? — усы Тони воинственно шевелятся.
— Тони! Кто из России приехал? — спрашиваю. — Я? Или ты? Все знают Джессику. И все пьют пиво, как будто ничего не произошло. Зачем ты здесь, Тони?
Последнее вырвалось из меня в связи с тем, что до сих пор непонятно, откуда этот лондонский итальянец свалился на мою голову.
Неуверенный вид Тони Аццопарди говорит о том, что к факту существования какой-то Джессики, играющей на микросхемах, он настроен менее агрессивно, чем к «Курсу психофизических упражнений» Рудольфа Эб. Ера.
— Она не совсем женщина, — сжалившись, говорю я.
Если бы вы видели, с каким заговорщицким видом я разбалтываю секрет, едва не стоивший мне в свое время репутации.
Теперь Тони Аццопарди в шоке, если не сказать в ужасе.
— Поговорим потом, — говорит. Отправляется на сцену. Там, раскидывая детали бритиш-телекомовской трубки, долго не может успокоиться. Перебирает колесики, словно четки. Поминутно хватается за голову.
— О боже мой, — риторически вздыхает Тони Аццопарди. — Чертова сука Джессика.
В некотором роде хрупкую иллюзию сцены в пабе создает старорежимный рояль с непременными масонскими рюшечками. Ставить технику здесь больше не на что. Современный человек, сидящий за роялем с бритиш-телекомовской трубкой, выглядит, мягко говоря, странно. На это и расчет. Не забывая о своей озабоченности женским присутствием, Тони каждые секунд пятнадцать подходит к роялю, чтобы взять аккорд…
Наконец его оттесняет крупный угрюмый манкунианец.
Манкунианец неожиданно освещает помещение бликами нехорошей улыбки и тут же тушит эти блики, перед тем как погрузиться в мизантропию. Музыка манкунианца — неожиданно изящный нойз с сатирой на парламентариев-либералов. Звуки он выжимает из своего предварительно начищенного ботинка.
После этого интерес Тони к концерту почти угас. Он отвел меня в сторону и поделился зловещим планом. Теперь он хочет проехать через таможню вместе с нашей Джессикой. Там он на спор разденет ее. Удостоверится в наличии половых признаков и оденет обратно как ни в чем не бывало. Как он это сделает — не моя забота. Моя забота заключается в том, чтобы смотреть, фиксировать на фотоаппаратуру и дать Тони десять фунтов заранее, так как это пари он обязательно выиграет.
Я очень сильно забеспокоился:
— Почему ты уверен, что ее обязательно будут раздевать?
— Потому, — строго говорит Тони. — Ты же сам мне рассказывал о русской контрабандистке!
И я тут же поклялся, что никогда в жизни больше не выпью ни с одним идиотом.
Впрочем, уже через пару минут некто из города Эннискиллена («Пенис-киллен», как здесь говорят) заставляет меня изменить твердо выбранной позиции. Для этого ему надо было лишь появиться за моим столиком и угостить грилем.