«Смерть страшна из-за того, что человек чувствует, что он и не жил». Интервью с экзистенциальным психологом о том, пережить утрату и принять свою смертность

— Почему психологи выбирают экзистенциальный подход? Чем он привлек вас?

— Зачастую психологи уходят в экзистенциальный анализ для того, чтобы разобраться в больших вопросах. Например, как придать смысл жизни, что люди испытывают в связи с конечностью жизни, как этой конечности перестать бояться. Любое из направлений экзистенциальной психологии является преемником экзистенциальной философии. Это дает глубину: в этот подход заложены размышления многих поколений.

Что касается меня, меня всегда интересовала тема отношения людей к смерти. Я ее изучала в университете и думала, что, придя в экзистенциальный анализ, наконец-то узнаю, почему люди боятся смерти и как с этим обходиться. Но оказалось, что этот подход больше о жизни.

— Чем отличается взгляд на смерть в экзистенциальной психологии от того, что предлагают другие подходы?

— Это зависит от специфики методов. Например, психоанализ будет рассматривать понятие влечения к смерти (танатос). Когнитивно-поведенческие методы будут работать со страхом и тревогой перед смертью через изменение установок и убеждений о конечности жизни. Телесно-ориентированные методы — помогать проживать процесс метафорического умирания (завершения процессов).

В свою очередь, все экзистенциальные подходы строятся на том, что смерть — это не что-то отдельное, а часть жизни. Было ничто, дальше мы попадаем в этот мир, затем наступает конечная точка этой жизни — смерть. После нее снова будет ничто.

— Какие установки распространены у людей, боящихся смерти?

— Когда люди говорят о страхе смерти, они не всегда подразумевают именно его. Иногда они боятся боли, которая ей предшествует. Или переживают о том, что они утратят. Лишь немногие боятся именно прекращения существования.

Смерть — это что-то неопределенное, непознанное и неизвестное. Что-то, что невозможно описать. И невозможно сказать, есть ли что-то после. Мы видим смерть на примере живых существ вокруг нас и страшимся.

Даже на инстинктивном уровне: когда человек видит неживое тело, ему страшно.

У Ирвина Ялома есть так называемые данности существования. Среди них, помимо смерти, одиночество, свобода, бессмысленность жизни. Это то, что нельзя изменить, что вызывает страх, бессилие, волнения. Поэтому со смертью связаны различные психологические защиты, которые у нас проявляются. Ведь постоянно быть в осознании конечности жизни слишком изматывающе. Это безумно тяжело для нашей психики.

— Что за защиты?

— Их разделяют на две основные категории. Первая — это уверенность в своей исключительности. В том, что все умрут, а я останусь. Иногда это связано с установкой: я особенный. В других случаях с идеей, что смерть меня не догонит. В том числе поэтому люди уходят в трудоголизм. Он помогает ощутить, что времени еще много, человек его поглощает, занимаясь работой, а смерть где-то далеко, она для других.

Вторая категория — это вера в «конечного спасителя». Здесь мы переходим в полурелигиозный контекст. Этим спасителем может быть политический деятель, религиозная фигура и кто угодно значимый, в связи с кем появляется идея: если я буду достаточно усердно верить, совершать ритуальные действия и правильно себя вести, то «он/она» обязательно меня спасет.

Сюда же относится вера в «послежизние»: например, в рай или в то, что тело после смерти превратится во много маленьких частичек, из которых вырастет дерево. В таком подходе жизнь по факту не завершается. Человек избегает мысли, что когда-то снова будет пустота. Это тоже защитный механизм.

И очень страшно, когда эти защитные механизмы перестают работать. Потому что это слом всех представлений о существовании. Особенно четко это видно у людей, которые тяжело болеют и длительно умирают.

— Экзистенциальная психотерапия предлагает заменить их чем-то другим?

— Вообще в психологии есть такая концепция: то, что работает, ломать не надо. Если защитный механизм помогает человеку выдерживать конечность бытия и при этом не несет какого-либо вреда (то есть не подчиняет себе всю жизнь человека и не приносит дискомфорт), то мы это не трогаем. Кстати, среди экзистенциальных психологов много верующих людей. Эти концепции не противоположны.

— Есть какая-то прямая корреляция между уровнем удовлетворенности жизнью и тревогой перед смертью?

— Исследования Джона Хинтона с участием пациентов в терминальной стадии рака показали, что «когда жизнь воспринимается как удовлетворительная, умирать не столь неприятно <…>. Меньшая удовлетворенность прошедшей жизнью сопровождалась более тяжелым взглядом на болезнь и ее исход». Казалось бы, если человеку нравится его жизнь, он будет бояться смерти и желать как можно дольше продолжать существование. Но всё оказалось наоборот. Чем больше удовлетворения от жизни, чем больше человек успел сделать, тем ниже страх смерти.

Получается, рецепт противодействия тревоге и страху, связанными со смертью, такой: делать то, что лично для вас имеет смысл. По словам Ирвина Ялома, тревога от смерти обратно пропорциональна удовлетворению жизнью.

Также есть исследования с участием пожилых людей, которые показывают, что проще принять выход на пенсию и приближающийся конец тем, кто описывает свою жизнь как удовлетворительную. Те люди, которые описывает ее как не соответствующую их ожиданиям, сильнее боятся смерти и испытывают дискомфорт. Смерть становится страшной из-за того, что человек чувствует: по-настоящему он и не жил.

— То есть нет смысла преодолевать страх смерти, а надо заходить со стороны жизни?

— Именно поэтому экзистенциальный анализ работает с жизнью. Быть на своей стороне, реализовывать свои ценности с внутренним согласием — такая жизнь в экзистенциальном анализе называется «исполненной». Она служит своеобразным «лекарством» против страха смерти, позволяет почувствовать: я сделал всё, что хотел, и могу завершать этот путь. Мне нравится цитата Альфрида Лэнгле:

«Отчего смерть становится ужасом жизни? Что делает смерть врагом и не позволяет нам принять ее? Это упущенная жизнь. Это упущенные многочисленные возможности: возможность любить, действовать и страдать».

Эти возможности соотносятся с тремя столпами смысла, которые есть у Виктора Франкла. «Столбовые дороги к смыслу» — переживание красоты мира, созидание и личные жизненные установки — содержат в себе убедительное свидетельство того, что при любых обстоятельствах, до самого последнего вздоха в жизни сохраняются смысловые возможности. Смерть становится страшной из-за того, что человек чувствует, что он и не жил, не любил, не действовал и не страдал. И чем старше мы становимся, тем страшнее нам от этого ощущения упущенной жизни и непрожитых смыслов.

— Помимо того, что мы думаем о собственной смерти, мы сталкиваемся с утратой близких. Как ее проживать?

— Есть популярная классификация стадий проживания утраты, модель Элизабет Кюблер-Росс: отрицание, гнев, торг, депрессия, принятие. Только на последней стадии мы признаем и принимаем, что человек, который был нам дорог, уходит из жизни или уже ушел.

Сначала мы в шоке: будем говорить, что это невозможно. Дальше придут гнев и злость: «Почему именно сейчас? Почему он меня оставил?», «Это несправедливо!». Затем мы начинаем торговаться: «Господь, забери меня вместо него», «Я сейчас буду усердно молиться, и человек окажется жив и здоров». Потом мы постепенно переходим к депрессивной стадии, где прощаемся с человеком, плачем, испытываем отчаяние, утрачиваем интерес к жизни.

На любой из этих стадий может сработать защитный механизм, и тогда мы на долгие годы прячем от себя факт того, что нашего близкого не стало. Но если этого не случилось, на последней стадии наступает принятие. Это смирение и адаптация к жизни без значимого человека.

— Что делать, чтобы дойти до принятия?

— Экзистенциальный анализ говорит, что вместе с человеком могут уходить важные для нас ценности и смыслы. Их количество в жизни уменьшается. Тогда наша задача — найти для себя новый смысл в жизни без этого человека. Что-то, что будет важно и ценно, несмотря на утрату. В такой ситуации задача психотерапевта постепенно, бережно, в темпе клиента находить новые ценности.

Мы можем проводить профилактику утраты. Если вся наша жизнь крутится вокруг одного человека — мамы, ребенка, мужа — и он уходит из жизни, а других ценностей и смыслов нет, то это будет огромная потеря. Если у нас есть ценности дружеских отношений, самореализации, творчества, то утрата будет проживаться безопаснее.

— Можно ли вообще подготовиться к утрате близкого? Как-то правильно попрощаться с ним?

— Ирвин Ялом пишет, что самое действенное — это работа с отношениями. Часто человек, который уходит из жизни, и его окружение имеют что-то, что они еще не успели сказать друг другу. Например, мы можем мечтать услышать «Я тебя люблю» от отца или вместе с бабушкой в последний раз прогуляться по ее даче.

Люди, которым удается в конце жизненного пути наладить отношения и сказать то, что им хотелось, уходят с легким сердцем. Они чувствуют завершенность.

Часто члена семьи уже нет, а незавершенные отношения с ним остались. Тогда в кабинете психолога человек проживает их уже в своих мыслях. Он проговаривает что-то, представляет диалог, который мог бы быть с его умершим близким.

— Существует такая вещь, как народный траур. Люди переживают утрату какого-то общественного деятеля, с которым не были знакомы лично, очень тяжело. Что это говорит о нашем отношении к смерти?

— Эта тема мало изучается, но у меня есть несколько версий.

Мы можем рассматривать подобное событие как масштабный ритуал. Ритуалы при проживании смерти — это очень полезная вещь. Когда мы в одиночестве, а лучше группой, совершаем их, мы проживаем стадии горевания. Увидеть тело, прикоснуться к нему — это значит признать, что человек мертв, его тело изменилось и в нем больше нет сознания. Поминки тоже терапевтичны, мы вспоминаем истории об умершем. Это то, что иногда люди приходят делать к терапевту. Коллективные ритуалы объединяют всех тех, кто знал человека, и это может быть 100, 1000 или 10 000 человек.

Также народный траур может проявлять наши защитные механизмы. Через него выражается идея, что есть общий спаситель. Иногда на его роль выбирается популярный человек. Это может быть политический лидер, фигура феминистического или экологического движения. Есть ощущение, что пока он или она живы, всё может наладиться. Счастье и справедливость еще наступят. И тогда утрата такого символа равна утрате этой ценности и личной сохранности. Человек думает: если мой спаситель погиб, то и я могу погибнуть. Тот, кто был гарантом моей вечной жизни или моей безопасности, ушел.

И это огромная потеря. Люди в такой момент объединяются и горюют. Они коммуницируют в поисках новых ценностей.

Ищут новую фигуру, которая их защитит. Иногда люди коллективно осознают и пребывают в не самом приятном расположении духа от того, что все мы смертны — и не будет никакого спасителя. Никто не изменит их жизнь. Тогда происходит коллективное взросление.

Наконец, есть еще один смысл народного горевания: чужая смертность напоминает нам о том, что наша собственная жизнь конечна. Мы часто плачем не только о том, как человеку плохо — ведь он уже ушел из жизни, — но о самих себе. Увековечить память другого — это способ прожить конечность собственного существования. Человек социальное существо и в большинстве случаев при угрозе в социуме безопаснее, поэтому нам хочется с кем-то разделить страх смерти.

— Откуда у людей возникает представление, что чья-то смерть осмысленна? Например, когда человек погиб на войне или «за идею».

— Это очень похоже на защитный механизм. Смерть жестока сама по себе, она не выбирает удобное время и дату. Однако людям очень хочется найти в ней смысл, и тогда появляется идея, что человек умер за родину или за идеалы.

Если мы почитаем кого-то за определенный вид смерти или за то, как он ушел, это может быть связано с нашими ценностями. Речь идет не только про смерть, но и про что-то важное, что человек отстаивал. Тем самым мы возвращаемся к идее «исполненности» жизни: если человек делал то, что считал важным, это откликается у людей.

— Британский психоаналитик Бион Уилфред писал: «В любом кабинете всегда можно увидеть двух довольно напуганных людей: пациента и психоаналитика. Если этого нет, тогда вообще непонятно, зачем они пытаются выяснить общеизвестные истины». В каких отношениях с темой смерти состоит сам психолог?

— Специалист не может быть окончательно уверенным в том, что больше не боится смерти. Каждая новая утрата или угроза смерти снова поднимает в нас первобытный страх. В зависимости от личной ситуации, я как психолог по-разному реагирую на истории, которые ко мне приносят. Однажды ко мне пришла клиентка с темой болезни родителя и страхом смерти близкого от онкологии. В этот момент я сама была направлена на осмотр к онкологу.

Для меня это было очень близко, запредельно больно и после сессии, когда клиентка ушла, я расплакалась.

В другие периоды я проводила много сессий, где для меня такие темы были не настолько значимы. Да, я могу сочувствовать, проявлять эмпатию и представлять, что испытывает клиент, но это будет уже не так болезненно. У психологов есть правило: если тебя что-то очень сильно трогает, нужно бежать на супервизию и временно отказываться от таких клиентских запросов.

— Вы работали с онкологическими больными, есть ли какая-то особенная специфика таких случаев?

— У меня большой опыт работы с детьми с онкологией и их родителями в благотворительном фонде, а также со взрослыми в частной практике. Онкологические больные в процессе болезни или после могут уходить в защитные механизмы и заниматься чем угодно, кроме своего лечения и принятия болезни. Тогда тяжело и близким родственникам, и врачам. Но бывает и переосмысление. У Ирвина Ялома есть подходящая к этой теме фраза: «Жизнь и смерть взаимозависимы: физически смерть уничтожает нас, но идея смерти спасает нас». Человек находит в себе силы посмотреть на то, что с ним происходит, и решает сделать в этой жизни что-то, что для него важно.

— Что это обычно бывает?

— Чаще всего люди начинают заниматься тем, чем хотелось бы, видеться со значимыми близкими. Каждый может провести эксперимент и представить: что вы будете делать, если узнаете, что через пять дней будет конец света? На что вы потратили бы эти дни? Продолжили ходить на свою работу? Виделись бы с теми же людьми? Всё еще листали бы ленту несколько часов в день? Может быть, вы бы поехали в путешествие, начали играть на гитаре или завели собаку. А может, вы бы делали всё то же самое, что и сейчас — это означало бы, что вы живете свою жизнь исполненно и с внутренним согласием.

— Правда, что люди, которые были близки к смерти, меньше ее боятся?

— Это зависит от опыта, который у них был. В исследованиях под околосмертным опытом чаще всего имеют в виду клиническую смерть или ситуации, близкие к смерти. Такой опыт может остаться в форме ПТСР, будет много страха и тревоги. Но человек может испытать и какое-то принятие. Если он видел белый свет во время клинической смерти и поверил в рай, то он потом не будет бояться. Если же боль, темноту и страшные галлюцинации, то реакция будет другая. Человеку будет легче принять смерть, если он не ушел в отрицание и не испугался того, что происходило.

— Вы уже упоминали понятие «данностей» в экзистенциальной терапии. Как страх смерти связан с другими данностями? Меняет ли принятие смерти их восприятие?

— Тут есть два пути. Осознание смерти может привести к обостренному чувству жизни. Становится проще сталкиваться с другими данностями: бессмысленностью жизни, одиночеством, свободой. С другой стороны, смерть может быть базисным источником тревоги, который будет включать психологические защиты. Тогда столкновение с этой тревогой может сильно мешать.

Все данности взаимосвязаны, но это не какое-то уравнение или формула. Поскольку это данности, ни от одной из них нельзя полностью избавиться и сказать: «Я больше не боюсь свободы, бессмысленности, смерти, одиночества». По крайней мере, в рамках экзистенциальной психотерапии. Согласно экзистенциальному анализу, если мы не принимаем свою смертность, эта иллюзия мешает нам жить по-настоящему. Мы должны осознать конечность существования — и только тогда сможем жить с интересом, осознанно и исполненно.