Санта действительно существует?
В прошлом по какой-то причине детей приучали верить в Санта-Клауса: возможно, родители считали, что это отличный способ припугнуть своих чад и заставить их хорошо себя вести. Повзрослев, дети перестали верить в Санту, но решили, что было бы неплохо убедить уже собственных детей поверить в него. Так общество разделилось на две группы: тех, кто обманывает, и тех, кого обманывают. При этом мотивы у лжецов могут быть самыми разными: от доброжелательных (главным образом у родителей) до эгоистичных (у продавцов рождественских товаров). Но существует ли добрый дедушка, раздающий подарки на Новый год и Рождество? «Если что-то не является частью научного дискурса, это еще не значит, что этого не существует», — утверждает в своем «философском расследовании» американский сценарист и продюсер популярного телесериала «Теория большого взрыва» Эрик Каплан.
Я работаю в Голливуде, накачивающем земной шар образами и сюжетами. Когда мы писали сценарий одного из эпизодов сериала «Теория Большого взрыва», в котором персонаж по имени Шелдон убивает Санта-Клауса в игре Dungeons & Dragons, один из сценаристов пожелал оставить вопрос о существовании Санты открытым, поскольку сериал смотрели его дети, которые верили в добродушного рождественского деда. Разумеется, поскольку этот человек был сценаристом американского ситкома, финансируемого за счет рекламы, его доброжелательные мотивы для лжи смешались с менее доброжелательными мотивами рекламщиков.
В основе института семьи лежит страх перед немощной старостью, и семейная жизнь строится на негласной договоренности между поколениями: родители защищают своих детей, а затем дети заботятся о родителях. Мы возмущаемся, когда слышим рассказы о семьях, в которых плохо обращаются с пожилыми людьми. Семью, состоящую из нескольких поколений, можно сравнить с общинным полем: мы ухаживаем за детьми, пока они слишком малы и слабы, а когда мы станем дряхлыми и беспомощными, наши сыновья и дочери будут заботиться о нас. Санта-Клаус — старый, но чудесным образом очень сильный человек. Его образ воплощает надежду на долгую и хорошую жизнь и приглушает наш страх перед старостью и смертью, на котором строится семья. День зимнего солнцестояния имел для наших предков-фермеров особое значение. Это был самый короткий день в году, и, оценив оставшиеся к тому времени запасы, хозяева могли понять, переживут они зиму или умрут с голоду. Мы не испытываем подобной нужды, но все же страдаем от сезонных депрессий. Санта приходит к нам в буквальном смысле в самый черный день в году и приносит с собой надежду.
А кроме нее, он приносит подарки, которые являются довольно щекотливым местом в теории субъективно ожидаемой полезности. Если я сделаю подарок сам себе, он уже не будет подарком. Если вы скажете мне, что именно вы желаете от меня получить, и я дам вам то, что вы хотите, это тоже не будет подарком. Если я преподнесу вам некую вещь в обмен на что-то, что вы как бы подарите мне, это опять-таки не будет подарком. Если я дам вам нечто полезное, чтобы укрепить наши отношения, люди назовут это взяткой. Но если верить, что Санта приносит нам подарки на Рождество, то можно больше не волноваться, что институт подарков когда-нибудь исчезнет и мы все станем просто говорить друг другу, чего нам хочется, и заказывать это в интернете. Вера в Санту окутывает процесс дарения завесой тайны, защищая от пристальных взглядов практической рациональности.
Но если Санта — это продукт тайного заговора, то заговорщикам нужно было создать некие механизмы защиты, чтобы люди не думали о нем слишком много. Для того чтобы заснуть, нужно считать овец, но это работает, только если вы не думаете о том, что считаете овец, чтобы заснуть. Вера в Санта-Клауса помогает вам проявлять щедрость и создавать уютную домашнюю атмосферу, но ровно до тех пор, пока вы не начнете об этом размышлять. Абсолютно иррациональные элементы легенды о Санта-Клаусе (летающие олени, способность сразу появляться во всех домах на свете в нарушение известных нам законов времени и пространства, странные эльфы) — это сигналы, предупреждающие рациональную часть нашего сознания, чтобы она держалась подальше. Очевидно, что мы не можем просто приказать себе: «Не думай о Санте», потому что наш мозг тут же начнет метаться между двумя вариантами. Вместо этого мы обозначаем ту же мысль метафорически: дескать, Санта приходит к нам ночью, пока мы спим. Когда рациональное сознание отдыхает, когда отвечающие за логику участки мозга отключены, Санта входит в наше жилище (средоточие наших представлений о доме) через каминную трубу (основной источник домашнего тепла). Мы даем ему то, что больше всего любят наши дети (молоко и печенье), а он оставляет нам подарки.
Гилберт Кит Честертон, интеллектуальный крестный отец Джона Рональда Руэла Толкиена, Клайва Стейплза Льюиса и действующего папы римского, говорил, что он одновременно верит и в христианство, и в то, что оно — волшебная сказка. Просто, по его мнению, эта сказка однажды стала правдой. Сказки представляют собой языческие мифы, которые няньки рассказывали детям в средневековой Европе. В отличие от моей няни из Бруклина те женщины были не хиппи, а самыми настоящими язычницами. В их переработанных мифах богини-девственницы становились принцессами, верховные боги — королями, а монстры, поедающие солнце, — лягушками, крадущими мячи у маленьких девочек. В дохристианскую эпоху викинги верили, что Один приносит им дары, и изображали его как сильного старика, приходящего к людям в самые лютые зимние дни. Некоторые считают Санта-Клауса современным образом одноглазого скандинавского бога. Но насколько это хорошо для Санты и плохо для Одина?
Как развитая культура должна относиться к своим мифам? Точно так же можно спросить: «Как взрослый человек должен относиться к фантазиям своего детства?» Вебер считает, что современная культура прошла через три стадии развития: политеизм, монотеизм и атеизм. В эпоху политеизма людям чудился Протей в морской волне и дул Тритон в свой рог извитый. Мифы живо присутствовали в окружающей реальности: ближайший пруд охраняла нимфа, а гром означал, что боги на небесах играют в кости. Монотеизм перевернул этот мир, прогнал из него всех нимф и фей и заменил их единым Богом. Наконец, радикальная пуританская форма монотеизма, которую мы называем наукой, обратила свое оружие против последнего мифа — самого Бога, — опровергла его и оставила человечество вообще без мифов. То, что начиналось с религиозного идеала, превратилось в отвратительную материалистическую цивилизацию, из которой мы до сих пор не можем найти выхода. Вебер полагает, что мы последовали совету Витгенштейна: забрались по лестнице наверх в какое-то очень неприятное место, а затем выбросили лестницу и застряли.
Вы можете сказать, что мы продолжаем верить в мифы. Однажды я присутствовал на научной дискуссии с философом Куайном, где тот громко заявил, что психология — это биология, биология — это химия, а химия — это физика. С другой стороны, он же писал о том, что все, во что мы верим (за исключением чувственных ощущений), — миф: «С точки зрения феноменалистской концептуальной схемы, онтология физических и математических объектов является мифом. Тем не менее качество мифов — понятие относительное, в данном случае в рамках эпистемологической точки зрения. Это одна из многих точек зрения, которая соответствует одному из многих наших интересов и целей». В приведенной цитате он высказался куда более толерантно, чем обычно, потому что его представление о различных интересах и целях было очень узким, по сути, ограниченным выбором между физикой и математикой. Однако, если приложить эту идею к жизни в более широком масштабе, мы поймем, что действительно верим во множество мифов: в прогресс, в способность людей понимать и контролировать природу, в фондовый рынок, в стабильную работу.
Мифы несут социальную функцию. Это не просто верования, которым мы следуем или не следуем по своему выбору. Они неотделимы от ритуалов, которые, в свою очередь, помогают нам особым образом почувствовать время и собственный организм. Например, смена сезонов отмечается праздниками, а ритмы своего тела мы выражаем в танцах. Сообщества, основанные на мифах, часто используют практику совместной трапезы, которая связывает тела присутствующих через поедание одной и той же пищи, а также через пение и разговоры. Ритуалы вводят нас в новое измерение времени, которое румынский религиовед-компаративист и писатель-фантаст Мирча Элиаде назвал illo tempore. Каждое празднование Нового года должно быть шумным и суетливым, потому что оно воплощает собой первозданный хаос до начала творения. Каждый раз 1 января мы участвуем в создании мира заново. Каждое крещение — это рождение первенца. Мифы включают наше воображение. Когда мы принимаем участие в мифе, мы чувствуем, как размываются границы между нами и окружающим миром, как мы становимся едины с природой. Миф о Санта-Клаусе включает в себя ритуалы — это ежегодное празднование солнцестояния с песнями, пирами и подарками.
Вебер называет исторический процесс, приведший нас от политеизма к секуляризму, словом Ent-Zauberung, то есть уничтожением магии в мире. Немецкое слово Zauber, означающее «волшебник», происходит от того же корня, что и староанглийское teafor, которым называли красную краску, потому что древние магические руны рисовали красным. Почему бы не вернуть этот волшебный цвет в наш мир и не выкрасить им, к примеру, костюм Санты? Почему бы людям тогда не верить в рождественского деда? Что вы на это скажете?