Гомосексуал или гомик: как язык влияет на мышление и надо ли писать «авторка»?

Термин «политкорректность» в нынешнем значении начал использоваться в США в 1980-х. Так называли политику запретов и ограничений на употребление слов и выражений, которые считались оскорбительными для определенных групп людей. Это движение быстро набирало популярность не только в Америке, но и в других странах.

Главный аргумент в защиту политкорректности — лингвистическая теория Сепира — Уорфа, согласно которой язык формирует и определяет наше сознание. Хотя многие лингвисты сейчас ставят этот постулат под сомнение, исследования в области когнитивной психологии подтверждают, что подбор слов серьезно влияет на наше восприятие действительности, воспоминания и отношение к говорящим.

Языкознание против политкорректности

У движения политкорректности есть свои противники. Во-первых, критики считают, что такого рода ограничения мешают свободе речи, поскольку мысли подвергаются общественной цензуре.

Во-вторых, политкорректность якобы препятствует естественному развитию языка и заставляет говорящих дольше обдумывать свои слова, что снижает эффективность коммуникации. Однако этот аргумент уместен только на ранних стадиях языковых реформ. Да, поначалу новые правила непривычны для людей, но со временем их использование доводится до автоматизма и уже не вызывает проблем.

История знает немало таких случаев — например, реформы русской и немецкой орфографии 1918 и 2006 годов соответственно, не говоря уже о возрожденном иврите, число носителей которого сегодня достигает 9 миллионов человек.

В-третьих, по утверждению противников политкорректности, отдельные ее проявления нарушают естественную «красоту речи». Например, в 1990-х годах квебекское правительство горячо поддерживало языковую реформу, позволявшую использовать в женском роде существительные — названия профессий. Но консервативная Французская академия была против новшеств и настаивала на том, что логика и красота языка будут утеряны.

Наконец, многие считают, что политкорректность не способствует равенству, потому что в этом случае искусственно насаждаются новые термины, а фасад вежливости позволяет скрыть истинную оценку происходящего. Существует даже особое явление — euphemism treadmill («беговая дорожка эвфемизмов»), когда речевые обороты по цепочке наследуют негативную семантику, просто переходящую от одного термина к другому. Так, со временем каждое из английских определений nigger, nigroe, black, Afro-American, African-American приобрело отрицательный оттенок, хотя должно было стать нейтральным.

Чаще всего подобное происходит с медицинскими терминами. Английское retarded («умственно отсталый») было более мягким эквивалентом idiot и imbecile, но и оно постепенно превратилось в оскорбление.

Те же этапы проходила в своем развитии и лексика, обозначающая секс-меньшинства, однако слово gay стало исключением. Оно не утратило нейтральной оценки и всё еще остается самым ходовым и политкорректным термином, который широко использует ЛГБТКИА-сообщество.

Если ли у политкорректности плюсы

Защитники политкорректности настаивают на том, что она делает общество менее терпимым к оскорбительным и уничижительным словам. Их начинают реже использовать, а от этого меняется и отношение к конкретным социальным группам.

Один из главных принципов политкорректности — отказ не от оценки кого-либо, а лишь от прямого высказывания об отдельно взятой личности, до тех пор пока вы не узнаете человека поближе. Так люди учатся не судить других по внешности, национальности или полу, а оценивать прежде всего внутренний мир.

Аргумент о красоте речи не выдерживает критики, поскольку язык не музейный экспонат, а скорее концепт и инструмент, помогающий хоть как-то обозначить абстрактные понятия, а потому он несовершенен и постоянно подстраивается под конкретные задачи.

Феминистки говорят, что язык становится своеобразной призмой: через нее мы воспринимаем окружающий мир и формируем мнение о других. Так ли это?

Что говорит наука о языке и мышлении

Немецкие ученые проанализировали анкеты, в которых участники перечисляли своих любимых спортсменов, артистов, музыкантов и писателей. В одном типе опросника использовался исключительно мужской род (например, только «актеры»), а в другом были варианты с женским («актеры/актрисы»). Как и ожидалось, в первом случае люди вспоминали о женщинах гораздо реже, чем во втором.

В ходе другого эксперимента выяснилось, что нашему мозгу требуется больше времени на обработку информации, если предложение имеет «неожиданную» концовку. Представьте, например, такую фразу: «Музыканты — очень нервные люди, их женам с ними нелегко». Казалось бы, всё понятно. Но стоит превратить ее в «Музыканты — очень нервные люди, их мужьям с ними нелегко», как построенный образ невольно рушится. В русском языке этот эффект не всегда очевиден, поскольку у нас есть названия профессий, употребляющиеся в женском роде. А вот англоязычным участникам экспериментов приходилось переосмысливать предложение.

Когда речь шла о типично «мужской» специальности вроде астронавта и упоминалась женщина, то время обработки информации увеличивалось. Такой же результат демонстрировали говорящие на французском, немецком, испанском и итальянском языках.

Вывод: термины мужского рода автоматически заставляют нас думать о мужчинах, хотя представительницей профессии может быть и женщина.

Даже расположение слов в тексте нередко имеет значение. Британские ученые выяснили, что влюбленные вне зависимости от пола часто упоминают первым партнера, обладающего более «мужскими» чертами, такими как сила, решительность, смелость. То же касается и разных демографических графиков, когда и исследователи, и обычные люди, как правило, помещают мужскую шкалу первой, а на второе место ставят женскую. Иными словами, маскулинность считается «опцией по умолчанию», некой нормой, которую женственность лишь дополняет.

Что мужественного в мосте и женственного в скрипке

Мы с вами убеждены, что приписывание рода какому-либо неодушевленному объекту — чистая формальность. Носители многих языков, где существует эта грамматическая категория, с нами согласятся. Однако эксперименты, проведенные психологами еще в 1990-х годах, показали, что не всё так просто.

В немецком существительные «мост», «скрипка», «солнце» и «любовь» женского рода, и его носители считают эти понятия более «элегантными» и «женственными». Испанцы же приписывают им «силу» и «стойкость», ведь в их языке те же слова относятся уже к мужскому роду.

Когда людей попросили «наделить» определенные предметы голосами, теория подтвердилась: у французов вилка (la fourchette) обладала мягким женским тембром, а в испанском тот же столовый прибор (el tenedor) вещал брутальным мужским басом.

Конечно, представители разных национальностей не стремятся одушевить предметы, но гендерно окрашенное отношение к ним закладывается уже на этапе освоения языка. Именно поэтому англофонам проще быть толерантными: их существительные лишены рода и не создают языковую картину, где у каждой вещи есть женская или мужская сущность.

Препятствует ли корректность речи самовыражению

Корнеллский университет провел исследование, в котором студентов разделили на три группы и в случайном порядке попросили быть политкорректными и с уважением относиться к другим участникам. Затем испытуемые получили задание попробовать себя в роли генераторов идей для потенциального бизнес-проекта в университетском кампусе.

Вопреки распространенному мнению, что языковые ограничения убивают креативность, «вежливые» разнополые участники справились с задачей гораздо успешнее своих коллег.

Политкорректность у многих до сих пор ассоциируется с цензурой и навязыванием. Тем не менее она помогает людям открыто делиться мыслями, не боясь услышать в ответ унизительную реплику, снижает напряжение между разнополыми сотрудниками и позволяет создать более дружественную атмосферу в коллективе.

«Паралитик» или «пациент, страдающий параличом»

Язык во многом формирует и наше отношение к людям с инвалидностью. Так, «парализованный» звучит лучше, чем «паралитик». Если в описании использовались существительные, которые в нашем сознании крепче «привязаны» к образу человека, чем прилагательные и причастия, студенты-медики оценивали состояние таких людей как более тяжелое.

Другой вариант — конструкция «пациент с». Согласитесь, формулировка «человек с диабетом/неврозом/шизофренией» удачнее, чем грубое «шизофреник», «диабетик» и «невротик», ведь во втором случае мы сначала видим болезнь, а в первом — человека.

Будущее языков

Английский по-прежнему остается наиболее политкорректным языком и продолжает уверенно двигаться в этом направлении.

Некоторые авторы (в их числе и известный исследователь Гай Дойчер) запросто используют she в качестве нейтрального местоимения: “When a linguist talks about ‘gender studies’ she is just as likely to mean…”

В испанском и французском идет борьба старого и нового. С одной стороны, в этих языках допускается использование артиклей и окончаний женского рода для названий традиционно мужских профессий (la presidenta и la présidente). С другой — во множественном числе употребляется исторический, «маскулинный» грамматический вариант: весь коллектив обозначается местоимением мужского рода, если в нем есть хотя бы один представитель этого пола.

В арабском подобных демократичных языковых тенденций практически не наблюдается: отчасти из-за наличия в алфавите особой феминизирующей буквы ة — «та-марбута», отчасти из-за необходимости решать проблемы поважнее — например, ликвидировать женскую безграмотность.

В украинском ситуация с феминитивами более радужная, чем в русском: в СМИ они используются почти повсеместно.

В польском существительных женского рода хватает, но, с другой стороны, Совет польского языка не дает внятных рекомендаций для образования корректных форм от слов profesor и dyrektor. Кроме того, нередко возникает омонимия и путаница: reżyserka означает и женщину-режиссера, и техническое помещение, кабину, а dziekanka — это не только «деканка», но и академический отпуск.

Русский в заочном соревновании за звание самого политкорректного языка пока отстает.

Споры о толерантности и изменениях речевого поведения в основном не выходят за рамки медиапространства, и большая часть населения либо никогда не слышала об этом, либо не считает языковое неравноправие проблемой. Движение в поддержку феминитивов и более корректных вариантов обозначения людей с инвалидностью в России только зарождается, поэтому отечественные лингвисты осторожны в своих прогнозах.

Языковед Михаил Эпштейн ратует за изменение правил в учебниках:

«Чтобы споры вокруг феминитивов утихли, нужно понимание того, что общий род — это слова не только первого склонения („умница“, „задира“, „неряха“), но и слова второго склонения („инженер“, „философ“, „гений“) и третьего („личность“). Гибкость русского языка позволяет это сделать, однако правила, прописанные в учебниках, пока отказываются меняться».

Другой российский лингвист Александр Пиперски более скептически настроен по отношению к феминитивам. Он считает, что не стоит придумывать отдельные «женские» варианты профессий, а следует стремиться к созданию гендерно нейтральных форм:

«В каком-то смысле мне кажется, что половое равноправие даже в большей степени достигается, когда всех называют словом „кассир“, чем когда мужчин называют словом „кассир“, а женщин — „кассирша“, „кассирка“, как угодно».

По мнению Пиперски, куда важнее само обсуждение подобных явлений, в ходе которого поднимаются вопросы неравенства не только в речи, но и в повседневной жизни.

Специалист по современному русскому языку Максим Кронгауз считает, что для изменения речевого поведения потребуется четкая стратегия солидарности, и только в этом случае широкая общественность поймет, что отдельные слова нужно заменить из-за их ярко отрицательного оттенка.

Носители русского языка, по его мнению, в большинстве своем консервативны, и спонтанными решениями некоторых журналистов шаблоны речевого поведения масс не расшатать. Поэтому необходима общественная дискуссия, в ходе которой публично будут указаны «проблемные» слова и варианты их замены.

Чем чаще станут употребляться новые термины, тем выше шанс, что их заметят и они укоренятся в речи носителей.

В то же время идиома «солнечные дети», которой сейчас часто обозначают пациентов с синдромом Дауна, вряд ли приживется в языке. Суть политкорректности — в нейтральной оценке явления, поэтому чересчур положительные ассоциации тоже мешают адекватному восприятию.

Иначе обстоят дела с «гомосексуальностью». Это слегка измененное слово появилось в языке не так давно, после декриминализации однополых отношений. Было решено заменить им термин «гомосексуализм», чтобы избавиться от ассоциаций с болезнью и преступлением, а «гомосексуалистов» называть «гомосексуалами». Конечно, переход еще не завершился, но всё больше изданий старается использовать новые обозначения. Кроме того, активисты издают специальные брошюры, чтобы помочь разобраться с терминологией. Некоторая путаница возникает еще и из-за влияния английского языка, где homosexual также вызывает негативные ассоциации. Поэтому общая рекомендация ЛГБТКИА-сообщества — использовать термины «гей» и «лесбиянка».

Как видим, язык действительно влияет на нашу когнитивную деятельность и выбор слов, даже если мы работаем с условно объективными данными вроде таблиц и графиков. Он может сделать группу людей «невидимой», снизить ее значимость для окружающих. Наконец, язык отчасти формирует и навязывает нам своеобразную иерархическую структуру общества.

Большинство подобных речевых проявлений незаметны на первый взгляд, но повседневное использование таких слов и конструкций отражается на нашем восприятии картины мира и быстро становится для нас стандартом.

Даже если появление новых непривычных оборотов и терминов многих раздражает, такое словотворчество выполняет очень важную функцию: заставляет говорить о дискриминации некоторых групп людей. Каждый раз, когда в интернете разгорается очередной спор о феминистках, людях с инвалидностью, представителях ЛГБТКИА, — они будто машут перед лицом красным флагом: мы здесь, мы существуем, и вам придется с этим смириться!

Обсуждение политкорректности и дискуссии о людях, которые по каким-то причинам еще не до конца принимаются обществом, позволяют нам больше узнать о возможных последствиях наших слов.