«В могиле не опасен суд молвы»: Флавия де Люс находит новый труп! (отрывок книги)

Мы плыли под арками из ивовых веток. Там и сям водная гладь нарушалась плеском рыбы. (Я лениво задумалась, испускают рыбы газы или нет).

Мы находились неподалеку от одного из великих университетов. Наверняка кто-то там должен знать, кто-то ученый, а конкретно — ихтиолог.

Молодой энергичный ихтиолог с квадратной челюстью, светлыми кудрявыми волосами, голубыми глазами и трубкой. Я бы могла заскочить к нему и проконсультироваться по какому-нибудь головоломному химическому вопросу… который сразу даст ему понять, что я не рядовой любитель…

Рассеивание цианистого калия и стрихнина в речной фауне. Да. Точно!

Роджер, так его будут звать. Роджер де как-то-там — имя под стать моему собственному… Из древней норманской семьи, на гербе которой столько оружия, хохолков, знамен, девизов и лозунгов, что и не снилось ни одному рынку подержанных автомобилей.

«Роджер…» — начну я…

Нет, постойте! Роджер — это слишком банально. Так можно назвать собаку. Его будут звать Ллевеллин, и произносить его имя надо будет на уэльский манер.

Точно, Ллевеллин.

«Ллевеллин, — скажу я, — если вам когданибудь потребуется содействие в расследовании дела об отравлении в бассейне, я с радостью помогу».

Или это слишком прямолинейный подход?

Я никогда не проводила вскрытие рыбы, но вряд ли оно сильно отличается от разрезания сельди за завтраком.

Я с удовольствием вздохнула и лениво свесила руку вниз.

Что-то коснулось меня. Что-то задело мои пальцы, и я инстинктивно сжала ладонь.

Рыба? Я что, поймала рыбу рукой?

Может, какой-то тупой голавль или глупая щука приняли мои пальцы за что-то съедобное?

Не желая упустить возможность войти в историю под именем Флавия Рыболовный Крючок, я изо всех сил вцепилась в что-то жесткое и ребристое. Уперлась большим пальцем. Добыча не уйдет.

— Подожди, Доггер, — попросила я, стараясь, чтобы мой голос звучал ровно. Эта история будет передаваться из поколения в поколение, и я должна позаботиться о том, чтобы мое хладнокровие вошло в легенду. — Кажется, я что-то поймала.

Доггер перестал грести, лодка закачалась на воде. Я чувствовала что-то очень тяжелое. Должно быть, это одна из тех рыб-гигантов, знаменитостей местного фольклора, столетиями живущих на дне водоема. Старушка Молди или что-то в этом духе, обычно деревенские их так называют. Они, наверное, придут в ярость из-за того, что я поймала их чудовище голыми руками?

Эта мысль заставила меня улыбнуться.

Что бы это ни было, оно не сопротивлялось. Хотя Даффи и Фели делали вид, что происходящее их не интересует, обе повернулись ко мне.

Изо всех сил удерживая равновесие и стараясь не упустить добычу, я сделала резкий рывок.

Я видела в журналах фотографии американского писателя Эрнеста Хемингуэя с багром в руке и огромной акулой. Готова поспорить, даже он никогда не ловил подобную рыбу голыми руками.«Флавия, — подумала я, — ты прославишься«. Когда лодка перестала качаться и волны стихли, под поверхностью проявилась тень, превратившаяся в белесое пятно. Брюхо рыбы?

Я потащила ее вверх, чтобы рассмотреть получше.

Хотя этот предмет был перевернут, узнать его было легко.

Это была человеческая голова, а под ней обнаружилось человеческое тело.

Мои пальцы глубоко вошли в рот и зацепились за верхние зубы трупа.

— Давай-ка к причалу, Доггер, — сказала я.

Причалить к берегу у церкви оказалось не такой легкой задачей, как можно было предположить.

Во-первых, Даффи, перегнувшись через планшир, методично избавлялась от всего, что съела за последние две недели. Если вы когда-нибудь видели в кино, как траулер опустошает сети, вы примерно представляете, что я имею в виду. Сказать, что она просто извергла съеденное, — невероятное преуменьшение. Скорее, она выплюнула все свои внутренности. Ужасающее зрелище, по правде говоря.

Если бы не серьезность ситуации, я бы даже посмеялась.

Доггер — надо отдать ему должное — не произнес ни слова. С одного взгляда он все понял и начал действовать соответственно. Медленно, но неуклонно мы двигались к берегу в тишине — конечно, если не считать звуков рвоты.

Лодочники, которые были неподалеку, наверное, решили, что юной леди стало плохо. Чем-то отравилась или морская болезнь. Пялиться нехорошо, так что они не смотрели. Разумеется, никто из них не заметил, что я тащу за открытый рот.

Когда лодка стукнула о деревянный причал, Доггер протянул мне клетчатый плед, который собирался расстелить на земле во время нашего пикника. Я сразу поняла, чего он хочет.

Не привлекая внимания, я взяла плед левой рукой, развернула и небрежно накинула на плававший труп. Пришвартовав лодку, Доггер вышел на мелководье, бережно поднял прикрытое пледом тело и побрел к заросшему зеленой травой берегу. Положил труп на землю на краю церковного кладбища.

Я заметила синяк на шее сзади — как будто человек оступился, ударился головой и упал в воду. «Но у мертвецов не бывает синяков», — вспомнила я.

— Искусственное дыхание? — предложила я, стараясь думать логически.

Однажды Доггер рассказал мне, что изучал джиу-джитсу и систему Кано, согласно которой утопленника можно реанимировать резким ударом по ступням.

— Боюсь, нет, мисс, — ответил Доггер, приподняв край пледа. — Слишком поздно. Этот бедняга уже стал поживой рыб.

Он прав, уши и нос были объедены.

Судя по тому, что осталось от лица, этот мужчина был довольно красив. Длинные рыжие пряди, пропитавшиеся водой, должно быть, когда-то вились кудрями над кружевным воротником его шелковой рубашки.

Я не сочиняю, она действительно шелковая, и его голубые брюки тоже, застегнутые на пуговицы и подвязанные шелковыми лентами под коленями.

У меня было впечатление, будто я смотрю на выходца из восемнадцатого столетия, путешественника во времени, который весело нырнул в воду во времена короля Георга III и наконец решил выплыть.

В следующий миг я предположила: может быть, кто-то пропал с маскарада? Или со съемок фильма? Наверняка об этом трубили бы на всех углах, но тем не менее — вот здоровый молодой человек (если не считать того, что он мертв) лежит, словно выловленная форель.

Он был почти чересчур красив: как мальчик в

голубом со знаменитой картины Гейнсборо, только более бледный.

Но погодите-ка! Он действительно напомнил мне картину, но не Гейнсборо. Нет, это работа куда менее известного художника по имени Генри Уоллис.

«Смерть Чаттертона» — вот как она называлась, и на ней изображено тело печального молодого поэта, который в возрасте семнадцати лет отравился, когда разоблачили его литературные мистификации1.

Как я сразу не догадалась, ведь огромная репродукция этой картины много лет висит в моей спальне на почетном месте.

Признаюсь, это одно из моих любимых произведений искусства.

На этой картине Чаттертон, бледностью лица напоминающий рыбье брюхо, раскинулся на убогом диване в съемной мансарде, левой рукой обнажив грудь, в которой совсем недавно билось сердце.

Правая рука свисает к полу, рядом валяется пустой флакончик из-под мышьяка.

Все искусство должно так завораживать.

— Пожалуйста, оставайтесь на местах, мисс Офелия, мисс Дафна, — слова Доггера вырвали меня из размышлений. — Внимательно следите за рекой вверх и вниз.

«Какой умный человек», — подумала я. Он нашел, чем их занять, чтобы они не впали в истерику, и помешал затоптать улики.

Удивительное дело, но людям, которые решительно раздают приказы на месте трагедии, всегда повинуются.

— Мисс Флавия, если вы соблаговолите побыть здесь, я схожу за полицией, — обратился он ко мне. Я коротко кивнула, и он ушел в сторону церкви. Влажные манжеты его брюк шлепались о щиколотки, но это не мешало ему сохранять полный достоинства вид.

Как только он скрылся из виду, я приподняла край пледа.

На меня удивленно взглянули полузакрытые голубые глаза с расширенными зрачками — как будто я сдернула одеяло со спящего человека. Радужки были такого же цвета, как его губы и шелковые ленты на коленях.

Я понюхала губы, вернее, ткнулась в них кончиком носа, но ничего не уловила, кроме солоноватого запаха воды. Наклонилась к его глазам и втянула ноздрями воздух.

Так я и знала: яблоки. Цианистый калий, насколько я помню, запаха не имеет, но когда он смешивается с водой, растворяясь и образуя щелочной раствор, выделяется синильная кислота, которая в соединении с воздухом начинает пахнуть яблоками.

Глазная ткань, самая тонкая и нежная в теле, не только впитывает химические запахи лучше, чем остальные органы, но и сохраняет их дольше. Если не верите, понюхайте свои слезы через час, после того как поели лук.

Кроме того, глаза, полуприкрытые веками, были лучше защищены от вымывающего действия воды, чем нос и губы.

Его лицо было… ладно, скажем, интересным. Хотя оно несколько опухло, но синюшность практически отсутствовала. Верный знак, что либо тело находилось в воде недолго, либо, наоборот, долго было погружено в холодную глубину. Но тот факт, что сейчас оно всплыло на поверхность, означал, что в нем идут процессы газообразования. Есть и другие варианты, но этот самый правдоподобный.

«Можно найти и другие признаки, но, чтобы их изучить, придется раздевать тело, а это, — подумала я, — неприлично». Кроме того, нет времени, в любой момент может вернуться Доггер с полицией.

Когда дело касается утопления, самыми важными иногда оказываются внутренние приметы. Разумеется, я не могу провести вскрытие на берегу. Придется удовлетвориться другими приемами.

Положив ладони крест-накрест на грудь мертвеца, я навалилась на него всем своим весом.

Мои усилия были немедленно вознаграждены: из его посиневших губ хлынула удивительно сильная струя пенящейся жижи, сменившаяся водой.

Потянувшись за носовым платком, я собрала жижу, свернула ткань в комок, чтобы не подцепить заразу, и спрятала в карман.

Быстрый взгляд по сторонам подтвердил, что я осталась незамеченной.

Продолжив изучение трупа, я пощупала ладони мертвеца в поисках эффекта перчатки — дряблости кожи, которая дала бы понять, что труп долго находился в воде. Но его руки были на удивление упругими.

Почти не задумываясь, я поднесла свои пальцы к носу.

Поразительно, насколько мы игнорируем наше обоняние. Мы реагируем на крайности — аромат или вонь, розы или разложение. Человеческий нос научился не обращать внимание на то, что не имеет значения.

Я обнюхала пальцы.

Ага! Я не ожидала ничего необычного, но мой нос безошибочно уловил запах.

Паральдегид, клянусь всеми святыми! Старый добрый дружок (СН2СНО)3 — дурно пахнущая и отвратительная на вкус бесцветная жидкость, которую можно получить, если подвергнуть альдегид воздействию серной или соляной кислоты. Это вещество было впервые синтезировано в 1829 году и когда-то вместе с ванильным экстрактом, земляничным сиропом и хлороформом входило в состав средства от бессонницы. Также, в сочетании с равными частями вишнево-лавровой воды, его использовали для подкожных инъекций душевнобольным.

Но сто лет назад от использования паральдегида отказались, потому что он вызывал плохой запах изо рта у пациента. Хотя мне доводилось слышать, что есть люди, особенно среди аристократии, которые пристрастились к этому веществу.

Я еще раз понюхала кончики пальцев, освежая память.

Если я правильно помню, отравление паральдегидом сужает зрачки, а у этого бедолаги они расширены. Что-то не сходится. Части головоломки не встают на место.

---

Понравилось? Больше о детективах — в нашем познавательном тесте.