Зигзаг молнии, которой дирижирует маг: портрет Фрэнка Синатры на фоне эпохи

Старый анекдот: что такое «ставка больше, чем жизнь»?

Это когда возраст пятьдесят, а зарплата — шестьдесят.

Двадцатому веку было как раз за шестьдесят, а Синатре под пятьдесят, когда в сферах популярной культуры, которым он посвятил две трети прожитой жизни, начались метаморфозы, казалось бы, с дальнейшей жизнью не совместимые. Артист принял вызов времени и моды.

Со временем наброски, пробные и отвергнутые дубли неминуемо пробуждают интерес не меньший, чем окончательный результат. До завершенной версии далеко, но кому-то, возможно, пригодится и это…

Портретов Фрэнка создано столько, что, добавляя отсебятину, автор выглядит как «блузник, сапожным ножом, кромсающий лик Мадонны». Далее у Клюева следует «это в тумане ночном Достоевского крик бездонный»… Порывистый в жизни, Синатра редко повышает голос на экране и перед микрофоном, манипулируя зрителем и слушателем, как Порфирий подследственным Раскольниковым.

— Это ведь на простой бумаге?
— О, на самой простейшей-с! — и вдруг Порфирий Петрович как-то явно насмешливо посмотрел на него, прищурившись и как бы ему подмигнув.

Глаза Синатры, его взгляд — пожалуй, это все, что мог увидеть советский школьник 1970-х. Увидеть и запомнить, не ведая, кого ему показали. Несколько секунд в мучительно длинном фильме «Вокруг света за 80 дней».

Впрочем, это, может быть, только так показалось Раскольникову, потому что продолжалось одно мгновение. По крайней мере, что-то такое было. Раскольников побожился, бы, что он ему подмигнул, черт знает для чего.

«Знает!» — промелькнуло в нем как молния.

Порфирий и Свидригайлов в одном лице. Синтара и Достоевский — два тайновидца, не понаслышке знакомые с «лихим разбойничьим миром».

Май 1998-го. Войдя в комнату с не выключенным приемником, я услышал, как зачитывает некролог собственного сочинения писатель Кабаков. В эфире радио «Либерти», на котором когда-то вел джазовые передачи Владимир Дукельский, он же композитор Vernon Duke, товарищ Прокофьева и Гершвина, автор «Осени в Нью-Йорке», которая в исполнении Фрэнка звучит «грандиозней Святого Писания»:

Lovers that bless the dark
On benches in Central Park…

Родом с Днепропетровщины, Кабаков вспоминал I Got You Under My Skin, округло, по-солоухински акцентируя «о» в слове got, примерно так же, как его произносит Кобзон, поющий с листа текст Hey Jude.

Кабакова, частого гостя «Свободы» 1990-х, я увидел в нулевых на вечере Анатолия Гладилина в ЦДЛ. Он оказался похож на Граучо Маркса.

Готов допустить, что на поколение «Солнечной долины» I Got You Under My Skin влияла как Green Onions на поколение «Великолепной семерки», а на мое — Smoke on The Water. Не думая танцевать, и даже застыв на месте, человек отчетливо видел, как шевелится его «астральное тело» в гипнотическом водовороте композиции.

Сrescendo, то есть по нарастающей до пиковой стадии. Чертовы качели свинга с тантрическим болеро.

Первой песней Синатры, выпущенной в СССР, была How Little We Know на стихи бруклинской поэтессы Кэролин Ли, которой также принадлежит текст «Колдовства», чью магическую силу не способна ослабить регулярная эксплуатация этой вещи в фильмах сомнительного качества.

И в город — начало конца — лазутчики тихо вползали…

«Дилемма одинокого мужчины» — так называется песенка, подброшенная Колином Бланстоуном, солистом группы The Zombies, солисту группы The Who Роджеру Долтри. По стилю это типичное эрзац-кантри в духе Muswell Hillbillies или Squeeze Box все тех же The Who.

На самом деле таких дилемм было несколько. С одной из них молодой человек эры Водолея был особенно один на один. Синатра или Моррисон? — этот вопрос ставился, как поется в нэповском романсе, «настойчиво и грубо», как только звучала Tell All The People под оркестр, которым могли бы управлять Людвиковский или Гаранян. Очевидное сходство смущало и беспокоило.

Дело не в аранжировке, а в интонации Моррисона. То ли это рокер, стремящийся к Фрэнку, то ли снизошедший до рокерства Фрэнк.

В реальной творческой биографии певца опосредованное сближение с «музыкой бунта» ограничилось альбомом The World We Knew и сюитой Watertown, едва не ставшей для него поцелуем смерти. Рискованный шаг обернулся «тихим шествием» к восторженным переоценкам.

Цикл песен написали большие мастера шедевров замедленного действия. Боб Гаудио — главный хитмейкер квартета «Времена года» и Джейк Холмс — автор Dazed and Confused, вскоре переработанной в грандиозный опус зорким Джимми Пейджем.

Вернемся к озадаченному юноше, думающему делать жизнь с кого.

Суггестивную глубину Синатры мне, в ту пору восьмикласснику, открыл альбом A Man Alone, освоенный одновременно с другими концептуальными пластинками в стиле рок. Само собой, он показался не таким интенсивным и «зрелищным», как Days of Future Past, Diamond Dogs или Passion Play. Он увлекал, как лекция опытного преподавателя. Не вредоносный триллер, а скорее задушевная лекция кого-то из стариков — «Кинопанорама» Каплера, «Клуб кинопутешествий» Шнейдерова, телемемуары Ираклия Андроникова.

New Age Лу Рида и The World We Knew Синатры. Что объединяет эти, на первый взгляд противоположные друг другу номера, помимо той бездны, что разделяла их изначально?

В первую очередь, острое желание рассказать о них более подробно, но опираясь при этом на сугубо личные, субъективные наблюдения, впечатления и выводы.

Подобно персонажам в финальной сцене «Ночного портье», они пересекают мост. Только в этом дубле навстречу друг другу, как в сцене обмена шпионами, движутся две пары близнецов-антиподов — с одной стороны Фрэнк с дочерью Нэнси, а с другой Нэнси и Сид, будущий вивисектор визитной карточки Фрэнка My Way. Коллизия крайностей замыкает круг, обломки образуют иллюзорно новую комбинацию. Видимость новизны, как это бывает в сновидениях, создает взаимодействие несовместимых элементов.

Разумеется, речь не идет о крайних формах. Это рок-звезды под старость обращаются к стандартам благородного прошлого, изумляя поклонников консервативностью своих пристрастий. Синатра едва ли мог позволить себе такой жест. Людям его масштаба незачем шагать в ногу со временем. Оно само замедляет ход сообразно их настроению.

Обновляется не вокалист. Его голос звучит по-старому. Инъекции модерна в аранжировку едва заметно впрыскивают сессионные музыканты, знакомые с новыми «фишками» по работе с артистами прогрессивного направления.

Здесь модный chamber pop c клавесином и каплею «бондианы», а сюда немного поп-барокко. Щелкнем басом под «Стоунз», звякнем гитарой а ля The Byrds — тинейджер встрепенется. Блюзовые головушки оценят дымчатый органчик... и вдруг — демонический «фузз», разинутый, словно пасть динозавра над парочкой, которая прилегла на обычном пляже, а очнулась в мезозое.

Город спит уже давно, а мне не спится — очень хочется со всеми поделиться! — поет бессмертный Вадим Мулерман, и мы ему верим.

My cigarette burns me, I wake with a sigh…

Снова и снова. Давайте еще разок. Over and Over — треск полотна, рассекаемого ножом, зигзаг молнии, которой дирижирует маг, и громовая реакция на этот жест. Низвержение Люцифера. Так могла бы начинаться I Put a Spell on You. Но Фрэнку не нужна клоунада с воплями. Он не ошарашивает, а внушает.

Это и Ann Игги Попа, и Scarecrow’s Love Affair, и «Мертв по прибытии» Bloodrock.

Попытка добавить к портрету Синатры недостающее неизбежно вырождается в хаотичный коллаж или гибридную анимацию новогоднего «огонька» с Хэллоуином.

Song Cycle Ван Дайка Паркса, альбом-противовес White Light White Heat и «Фрик Ауту» Заппы — третий полюс рок-авангарда середины 1960-х.

Каким путем, каким обманом такой бескомпромиссный курьез мог появиться на лейбле Синатры Reprise Records? Дело в том, что Ван Дайк сосватал Фрэнку и Нэнси Something Stupid. Одно из сочинений своего брата Карсона: и здесь я все испорчу, сказав какую-нибудь глупость типа «я тебя люблю».

Заклинание сработало. К вящей славе всего необычного Song Cycle был опубликован. А простые как все великое, ключевые слова в унисон дуэту дочери с отцом повторили тысячи влюбленных.

На месте Нэнси вполне могла бы оказаться Нико. Незатейливая, призрачно-прозрачная Something Stupid светит теми же ребрами, что и I’ll Be Your Mirror.

Монолог The Man in The Looking Glass подарил Фрэнку на пятидесятилетие Барт Говард, автор Fly Me To The Moon, неразрывно связанной с именем Синатры.

Вопрос «как там сегодня твой (sacroiliac) крестцово-подвздошный сустав?», задаваемый герою песни его отражением, звучит вполне по-достоевски.

«Этот человек в зеркале» открывает вторую сторону альбома September of My Years, где певец подводит предварительные итоги своей судьбы и карьеры.

Фрэнк и немцы

С распространением грамзаписи в англоязычный мир то и дело проникали песни итальянцев и французов.

Шестидесятые внесли немецкую ноту. На сей раз вторжение было мирным и повсеместным. Даже на диске «Что-то новое» битлы поют на немецком I Wanna Hold Your Hand. Блажь заокеанских продюсеров. Ведь пластинка продается не в ФРГ, а в США.

Практически все знаменитые певцы и певицы исполняют свои хиты на языке Гете, нередко вперемежку со шлягерами «бундесового» производства.

И не будь мое имя Граф Хортица, если глобальный спрос на Синатру-шестидесятника не был в значительной степени обеспечен германскими композиторами.

Буржуазная старосветская сентиментальность в англоязычном пересказе обрастает мистическим ореолом подобно всаднику без головы.

Возьмем Lingering On плодовитого Джеймса (Ганса) Ласта. Это был нейтральный образчик «легкой музыки», пока до него не добрался Том Джонс. Оркестром в его версии руководит Джонни Харрис — создатель атмосферы ужаса и смятения в фильме «Фрагмент страха», который был бы не так страшен без музыки Джонни Харриса. Или — не был бы так страшен… видите, я тоже уже нервничаю.

Мелодия Джеймса Ласта волнует по-другому. Ей не хватало английских слов, а словам был нужен голос Тома Джонса: sparkling champagne, a walks in the rain…

Strangers in The Night — самая знаменитая песня на музыку немца Берта Кампферта. Впрочем, и другие его работы были не менее популярны. Danke Schoen, Over and Over и L.O.V.E. — ритмичная азбука обольщения. Ею успел поделиться незадолго до смерти Нэт Кинг Коул.

Первым исполнителем Strangers со словами по идее считается Джек Джонс, тонкий стилист, яркий представитель крунеров более молодого поколения, таких как Вик Дэйна и Бобби Дэрин. Изначально Синатра был не в восторге от новинки, оставив пренебрежительное «дуби-дуби-ду» в конце записи, которой суждено было стать одним из знаковых хитов 1960-х наряду с Yesterday Маккартни и «Девушкой с Ипанемы» Жобима. Благодаря Фрэнку пульс красивой мелодии участился, в ней пробудился чуть ли не «битовый» нерв, и ночная прогулка двух привидений обрела бесконечное продолжение.

В отличие от «Незнакомцев», разбавленных озорным «дуби-ду», еще одна пьеса Кампферта (также изначально инструментальная), записанная Синатрой, представляет собой девятый вал пафоса. И название у нее подходящее — «Мой образ жизни — это ты». Артист, способный пропеть такую фразу со слезой, должен обладать хладнокровием комика высшей пробы.

Она вошла в альбом Cycles, чья обложка в равной степени интересна с обеих сторон. На переднем фото усталый Фрэнк то ли массирует переносицу, то ли прикрывает ладонью усмешку. Плюс два сюрприза на обороте — Синатра в обществе эксцентрика Тайни Тима, а рядом Синатра с Харрисоном, чья Something будет не только бережно исполнена, но и провозглашена Фрэнком «возможно, величайшей песней о любви».

Согласно (как обычно, блистательной) аннотации Стэна Корнина, во время этой сессии, кашлянув в микрофон, певец заметил «кажется, я проглотил рюмку».

Но вернемся к нашим французам и немцам.

Кампферт не единственный композитор из ФРГ, чьи вещи заметно модернизировали репертуар Фрэнка, не посягая на его консервативно-романтическую сущность.

К каждой из них имеет смысл прислушаться.

Вместе с «Незнакомцами» Фрэнком был записан Der Sommerwind Хайнца Майера, чьей главной клиенткой вскоре стала белокурая американка Пегги Марч, обосновавшаяся в Германии.

Чтобы понять, чем в основном занимался герр Майер, рекомендую послушать ее «Цыгана без скрипки», весьма симпатичный евро-китч. А еще лучше «Черную балалайку» — один из деликатесов моего радио-меню 1990-х. Нэ надо упрямиться и т.д.

«Летний ветерок» намного серьезнее и глубже той и другой. Монолог рассказчика сопровождают переливы электрооргана. Такими же будут разукрашены Sand and Sea Жильбера Беко с великолепным английским текстом Мэка Дэвиса, специалиста по американизации классики французского шансона.

Как это ни парадоксально, пляжная поступь «Летнего ветерка» напоминает мне Evil Woman. Смелые параллели, если ими делиться, не комплексуя, помогают создавать новый смелый мир. Фрэнк и рок подозрительно далеки друг от друга, чтобы не иметь соприкосновений в сумеречной зоне «Бесполезных ископаемых».

Фрэнк и Челик

Перечисляя заокеанских коллег по эстрадному цеху, Бруно Мартино говорит, что Перри Комо поет о любви улыбаясь, а Синатра — вздыхая. Шуточные куплеты Perry Como (sorride e fa) не самая типичная вещь в репертуаре романтика и денди Бруно Мартино. Зато она легко и бегло обрисовывает манеру ведущих звезд эпохи Эйзенхауэра.

В отличие от друга Дино и поющего трубача Луи Примы, Фрэнк владел родным языком поверхностно, не подчеркивая национальную принадлежность. Итальянские фразы в I Have But One Heart он произносит старательно, будто по шпаргалке, что, впрочем, не лишено своеобразного обаяния. У нас тоже любили, когда артисты из «братских стран» поют по-русски с акцентом.

Он почти не исполнял песен итальянских композиторов. Одиозная Forget Domani не в счет. Действительное достижение — Softly as I Leave You на музыку Тони Де Вито. Юная Мина в оригинале провожает, возможно, первую любовь. Фрэнк деликатно прощается с абстрактной стихией молодости…

В его облике нет ничего специфически «итальянского». По мимике и чертам лица ему ближе блондин Ричард Уидмарк. Иногда можно подумать, что они братья. Оба в молодости сыграли классических антигероев — Уидмарк в «Поцелуе смерти».

А в пожилом возрасте создали образы усталых, но верных своему долгу стражей порядка. Один в «Мадигане», другой в «Детективе».

Синатру никак не мог обойти почтительным вниманием великий стилизатор Адриано Челентано. Его галантная Straordinariamente — типичный Фрэнк. А в талантливой Non E Кутуньо и Минеллоно отчетливо слышится эхо Somewhere in Your Heart Рассела Фэйта.

В темпераментной L’Attore Фрэнк Синатра фигурирует как «мужчина, который не померкнет никогда».

Заимствованная у Фрэнка I Will Drink The Vine завешает первую сторону пластинки Nastalrock, такой же эклектичной, но искренней, как это эссе.

В итоге «каждый штрих получает отчетливое воплощение».