365 оттенков серого: как цвет в одежде отражает тревожность нашей эпохи

Предстояла важная встреча, мне нужно было выглядеть как профессионал — редкая возможность, поскольку работа пишущего фрилансера предполагает ношение вещей, которые отыщутся на полу спальни, — все равно тебя никто не увидит.

Ничто другое не дарит мне такое ощущение собственного профессионализма, как покупка одежды с единственной целью — выглядеть профессионалом, потому я отправился на поиски новой рубашки. Я расхаживал вдоль полок магазина и хватал разные сорочки: приглушенных красных оттенков, бежевые, бледно-зеленые и нескольких оттенков серого. Затем я приступил к примерке. Спешно отбросил все не-серые рубашки. Потом провел полчаса, пытаясь понять, какая серая ткань, оттененная пуговицами чуть отличающегося оттенка серого, будет вернее других отражать наилучшую версию меня. Некоторые оттенки были слишком сливовыми, в них сквозил какой-то второй скрытый цвет. Другие — слишком металлическими, им недоставало глубины. Я выбрал две рубашки, после чего, чувствуя себя нелепо из-за собственной нерешительности, взял одну и заплатил за нее.

Вернувшись домой и развернув рубашку, я заглянул в шкаф и обнаружил, что покупал почти такую же серую рубашку, может, на тон темнее, для своей предыдущей Важной Встречи. Разложенные рядом сорочки выглядели, как радуга дальтоника: оттенки серого монотонным хором вторили друг другу.

Невзирая на сходство, я даже не помыслил о том, чтобы вернуть новую рубашку в магазин. Она была идеальна.

В течение последнего года я испытывал все большую тягу к серому цвету — как к чему-то, что дает ощущение безопасности. Я ношу серые майки с серыми джинсами — и уже упомянутые плодящиеся серые сорочки. Серые крапчатые свитера. Серые кроссовки на серой подошве. Серые носки с тонкими полосками. Вещи прочих цветов, включая черный и белый, я убрал на дальние полки. Это скорее компульсивное влечение, чем осознанный эстетический выбор. Надеть что-либо иное кажется рискованным — почти как ходить с нарисованной на спине мишенью для стрельбы.

В наше время склонные к тревожности люди избалованы выбором. Одежда — это как минимум то, что мы можем контролировать. Одеваться в серое — своего рода способ сгладить хаос XXI века — типа камуфляжа или изоляции от современного мира.

Привлекательность этого цвета заключается в его неоднозначности. Серый в качестве цвета парадоксально отличается отсутствием такового. Ахроматический серый существует в диапазоне от белоснежного до черного. Добавление небольшой доли другого оттенка придает серым их тон: серо-зеленый цвет неба перед ураганом или коричневатый серый оттенка гончарной глины.

Вероятно, самое интригующее свойство серого заключается в том, что он не состоит из абсолютов — а существует меж ними. Бывает глубокий синий цвет, ярчайший красный и даже пантетованный «самый черный в мире» — а вот серого-пресерого цвета не существует.

В книге «Черный: блистательность не-цвета» французский философ Ален Бадью описывает два абсолюта по разные стороны стороны серого как «роковую пару черного и белого», подразумевая одновременно конечность и потаенность этих цветов. Мы знаем, что значат черный и белый. Или думаем, что знаем. В западной моде эта двойка ассоциируется с формальностью и нагружена жизненными ситуациями: крестильный наряд, деловой костюм, свадебное платье, нижнее белье. «Черный — признак подношения предмета», — в данном случае тела, пишет Бадью. Тогда серый, пожалуй, — это не цвет объективации, а цвет превращения в объект, каменную статую: жестоковыйную и неуязвимую.

История серого цвета усиливает ощущение ухода от мирской суеты. Это цвет некрашеной шерсти, материала нужды.

Такой шерсти были рясы монахов-францисканцев — представителей основанного в XIII веке аскетического ордена, чей устав предписывал крайнюю бедность: Франциска Ассизского изображают в подпоясанной веревкой невзрачной темно-серой робе. Серый цвет говорит о том, что ты владеешь немногим, а потому тебе нечего терять.

Кроме того, это фактически цвет мундиров: начиная от тех, что носили солдаты армии Конфедерации, и заканчивая формой уборщиков и робами малоопасных заключенных. В 1950-е годы серый начал символизировать конформистских офисных работников, а потому в бунтарские и яркие 60-е превратился в объект нападок. Взять, к примеру, роман и фильм «Человек в сером фланелевом костюме», где скучный офисный трудяга в одноименном наряде в конце концов мирскому успеху предпочитает семью, восприняв судьбу своего изможденного начальника в качестве поучительной истории и предостережения.

Тождественность цвета, каков бы ни был этот цвет, порождает солидарность, коллективную идентичность в рамках группы. Эту стратегию успешно применяют современные политические движения.

Выпуски новостей пестрели агрессивным красным цветом атрибутики трамповской кампании Make America Great Again, заимствованным у шапок-пилоток участниц Марша женщин розовым — и безыскусным черным антифашистской символики, который служит опознавательным маркером для левых. Иногда это походит на войну цветов, а не только идеологий. Будучи цветом альянсов и коалиций, серый может явить нашей эпохе символ большего единения и сплоченности.

В недавнем каталоге Uniqlo на одном из разворотов изображены мужчина и женщина, с ног до головы в сером: свитера поверх строгой рубашки и складчатой юбки, у каждого предмета одежды — свой ахроматический оттенок серого. Вдвоем они походили на пару войлочных цилиндров, этакую чету кошачьих когтеточек.

Серый покорил массовую моду, вовсе даже не ограничившись традиционными поставщиками базовых вещей типа Uniqlo, Muji и Everlane. В коллекции «спокойной, но решительной» спортивной одежды Ann Taylor этот цвет даже фигурирует в ее лже-ремесленном названии. Посетить магазин этого бренда — это примерно как благодаря волшебному платяному шкафу очутиться в своего рода Нарнии, где абсолютно все сделано из треников. Common Projects, минималистские кеды за 400 долларов, которые стали обувным эвфемизмом для обозначения успешного творческого горожанина, довели свою страсть к монохрому до абсурда: их особый сплошной серый стал этаким ненавязчивым показателем статуса.

Чем объяснить такую привлекательность одежды серого цвета? Возможно, дело в практичности во всех смыслах, отсутствии необходимости делать выбор, переживать насчет не сочетающихся по цвету предметов гардероба. Вообще переживать линий раз.

Самый известный человек, который освоил и стал исповедовать серый образ жизни, — это Марк Цукерберг. В январе 2016 года он опубликовал фото своего гардероба, который выглядит типа как мой, только еще серее: одну половину вешалки занимают серые майки, а вторую — темно-серые толстовки. А может быть, цвет этот чертовски притягателен из-за того, что, поскольку нас окружает такое множество зрительных образов и сведений, он выступает в роли столь остро необходимой визуальной передышки. Он тебя просто омывает и обволакивает.

Самая любимая из всех моих серых маек — футболка марки The Open Company, это крошечная компания из Сан-Франциско. Их цвет максимально приблизился к идеальному оттенку: светло-серый отлив хмурого пасмурного неба — или свежезалитого цемента. В русле всех прочих проявлений минимализма серый цвет не скрывает детали костюма, а скорее подчеркивает их. А без цвета или рисунка остается лишь качество кроя, шва и строчки.

Я спросил у основателя The Open Company Эрика Мельцера, почему он решил начать с серого. «Мне нравятся вещи, в которых не очевиден себялюбивый штрих дизайнера, — вещи, которые ощущаются как неминуемый итог свода ограничений и страстей. Такие вещи ничего от тебя не требуют. Серый цвет ничем не обременен, не отягощен», — ответил он.

У этого качества также есть предки. «В японском языке есть слово „ики“, оно обозначает нечто простодушное и непринужденно клевое», — поясняет Мельцер.

И действительно, «олицетворяющие ики цвета — это оттенки серого, коричневого и голубого», — рассказывает японский философ Кукт Сюдзо в своей книге 1930 года «Структура ики». Путешествуя по Европе, Сюдзо знакомился с западными философами типа Хайдеггера и Гуссерля и перенимал их идеи. В конечном итоге он стал сомневаться, что понятие ики может быть постигнуто не-японцами, хотя сочинение философа представляло собой именно что попытку дать идее конкретное определение.

Подобно датскому хюгге, испанскому duende или (также японскому) ваби-саби, ики — абстрактное понятие о культурной эстетической ценности, которую почти невозможно передать словами, но, как мне кажется, она крайне важна для постижения того, почему современный человек очарован серым цветом. В написанной в 2004 году книге о работах Куки Хироси Нада переводит ики как «отрешенность», хотя в текстах самого философа идея эта зачастую предстает как «кокетство, легкомысленность». Ики — это дразнящий танец, притяжение и отторжение, динамический феномен, который можно передать в рамках взаимодействия полов, поношенного клетчатого кимоно или призывного жеста рукой.

Быть ики означает «подойти как можно ближе, одновременно давая понять, что близость прервется прямо перед непосредственным прикосновением», пишет Куки. «Беречь возможность возможности».

Возникший в 2014 году термин «нормкор» означал господствующий стиль заурядного человека, однако в новых реалиях образ взяли на вооружение дизайнеры. Они превратили его в вирус, призванный попрать господствующую систему, которая порождает эстетику. Такая стратегия напоминает о Stone Island — дорогой итальянской марке: минималистический дизайн, практичные ткани и сдержанный съемный фирменный логотип в 90-е превратили вещи бренда в униформу британских футбольных фанатов, которые славились тем, что незаметнее прочих прошмыгивали мимо полиции и охранников.

И все же в современной моде серый цвет остается чаще всего затратным символом престижа; так же, как разбор шкафа по методу Мари Кондо — это скорее признак излишка ресурсов, чем реальное стремление владеть меньшим количеством вещей.

Именно поэтому Цукерберг носит свои серые рубашки, а я подыскивал серые вещи к важной встрече. Решение быть невидимым, тем более не теряя при этом собственной индивидуальности, — это привилегия, которую не каждый может себе позволить. Создание своей униформы, как никак, — это более духоподъемно, чем надевать ту, что тебе навязали.

В основе моей тяги к одежде серого цвета — стремление к посредственному, причем оно настолько заурядное, что становится уникальным: бессмыслица для тех, кто не шарит, — и свидетельство сопричастности для тех, кто понимает. Это идеальный наряд в любых обстоятельствах. Серый одинаково уместен на свидании, митинге, деловой встрече или открытии галереи.

Раньше я носил одежду, которая была посредственной в отрицательном смысле: карго-штаны с большими карманами из магазинов Kohl’s, джинсы из розничной сети Kmart. Цена на брендовые вещи была запредельной — равно как и моя дремучесть в смысле моды. Родители также ничего не соображали: никто не поведал мне, что меня (и я себя сам) будут оценивать по одежде. Однако в первую очередь роль играло подростковое стремление стать невидимым. Если моя одежда не может отражать некую сопричастность, пусть лучше она вообще ничего не отражает.

Единственную свою футболку марки American Apparel я также приобрел еще в старших классах. По-прежнему дорожу ей. Это простая темно-серая с лиловым отливом майка — уже заношенная до прозрачности. У миллионов людей есть точно такая же. Конкретно эта футболка важна только для меня, потому она мне и нравится.

Ностальгия и непрерывная связь времен, которые она для меня в себе воплощает, принадлежат мне одному. Она напоминает мне о том, против чего я шел в своем самоопределении: о косном и по большому счету вульгарном консерватизме, в духе которого меня воспитывали.

За последние несколько месяцев я также обратил внимание на серый цвет в изобразительном искусстве. Я посетил выставку полностью серых работ мастера Баухауса Джозефа Альберса; на каждом полотне квадраты новых оттенков серого гнездились внутри друг друга. Еще я зашел в студию покойного Джеймса Хауэлла, который всю жизнь рисовал спектры серого цвета. Он жил и работал в роскошном, целиком сером лофте (холсты, стены, пол, мебель, бытовая техника) в Вест-Виллидже, где сейчас по-прежнему обитает его вдова Джой — в обществе серой кошки. А Музей Гуггенхайма организовал выставку полотен художницы-минималистки Агнес Мартин, которая на протяжении всего двадцатого столетия с предельной нежностью исследовала пучины серого цвета.

В музее картины Мартин образовывали очередную черно-белую радугу, разбавленную несколькими холстами сумрачных золотого, синего и розового цветов. Квадратный холст плюс полосы или сетка, плюс белый или серый — формула повторялась в бесконечном числе вариаций.

Еще до просмотра выставки я заметил, что все мои друзья, кто там побывал, впоследствии выражали некое ощущение облегчения — порожденную искусством расслабленность, причем она ощущалась даже через их музейные фотографии в инстаграме. Выстраданная всепоглощающая умиротворенность Мартин противопоставляла себя нарастающей политической смуте в новостной повестке.

На последнем полотне в экспозиции, работа над которым была закончена в начале 2000-х годов, две белые полосы тянутся сквозь яркое тело иссиня-серого цвета — оно написано широкими мазками тонкими слоями краски, отчего процесс создания картины словно становился видимым. На холсте ощущается поиск цвета, который мог бы во всей полноте отразить красоту мира — тот самый оттенок, что исчезнет, оставив после себя лишь безграничные возможности.

Я считаю, что серый представляет собой годную позицию — в эпоху, когда размах международных событий подавляет личность.

Цвет — это стратегия приспособления на основе культивируемой противоречивости, амбивалентности; не отсутствие нравственных ориентиров, а гибкость перед лицом непростых обстоятельств, возможность заметнее подать голос — через собственное решение о том, когда и как подавать голос. По сути, он символизирует свободу.

В смысле моды серый цвет одновременно практичен и самобытен: он растворяется в контексте, а вместе с тем бесконечностью своих оттенков всегда указывает новое направление. Одежда серого цвета может являть собой скромный акт сопротивления внешнему миру — и в то же время быть негласным напоминанием о том, как нас манит его красота.

Спустя несколько недель после похода в Музей Гуггенхайма я заходил в метро и внезапно обратил внимание на то, как мои серые джинсы и ботинки гармонично сливаются с серым тротуаром, в четкой не-черной тени, которую отбрасывал уличный фонарь. Я насладился скоротечным осознанием того, что облачился под стать этим улицам и этому городу — попросту один из прохожих, имя нам легион.