21 год экспериментов Пьера-Луи Гинана, или Как немолодой и неграмотный плотник создал все мировые центры по производству линз

Пьеру-Луи Гинану было 36, когда он попал в крошечный городок Ла-Шо-де-Фон, что в Невшателе. Сюда его привели дела мастерской, которую он унаследовал от отца. О Гинанах пишут иногда, что они часовщики, что и так, и не так: к часовому делу они в тот момент, конечно, имели отношение, потому что их мастерская изготавливала корпуса для напольных часов, и у Гинанов, опытных краснодеревщиков, корпуса выходили знатные. Они получили даже некоторую известность, пусть и не выходящую за пределы родного Невшателя, где часовщиков хватало, и в упомянутый городок Пьер-Луи приехал именно к одному из очень заметных мастеров (а сейчас сказали бы — невероятно крутому) Пьеру Жаке-Дро.

Жаке-Дро был потрясающим механиком, делал уникальные часы, массу автоматов в виде поющих птиц или человеческих фигурок, придумывал оригинальные часовые механизмы.

В недалеком будущем его имя прогремит на всю Европу: публику потрясут его автоматы «Писатель» (скорее, пожалуй, «писец» — механическая фигурка будет отлично писать на подкладываемой бумаге), «Музыкант» (будет играть на флейте) и даже «Конструктор». Причем «Писателя», лучшее из его произведений, состоящее из 6000 деталей и «заряженное» 40 программами, назовут потом прообразом компьютера. Но это в будущем, а сейчас Жаке-Дро нужны деревянные «оболочки» для его механизмов.

Словом, для Гинана это обычная деловая поездка, которые в его жизни изредка случаются и никогда не выходят за пределы родного Невшателя.

Но в Ла-Шон-де-Фон есть английский телескоп. И вот эта штука почему-то приковывает внимание Гинана. Жаке-Дро вежливо пускается в объяснения — и поначалу это просто некая любезность по отношению к деревенскому неучу, как-никак надо быть внимательным с партнерами по бизнесу. Но Гинана больше не отпускает тема стекла (и никогда уже не отпустит), он поражен, какие искажения (в сторону увеличения изображения) оно способно давать. Кажется, никогда еще ничто на свете не захватывало его до такой степени.

Жаке-Дро, человек умный и образованный, довольно быстро понимает, что любопытство Гинана — нечто большее, чем (именно так напишет он потом в письме своему компаньону Лешо) «завороженность папуаса блеском бус». И он, во-первых, позволяет никому больше непозволительное — разрешает Гинану разобрать телескоп (ему отчего-то становится ясно, что для этого деревенщины это очень важно и действительно по-настоящему нужно), чтобы детально ознакомиться с его устройством.

Во-вторых, он дарит Гинану книгу (книги стоят дорого, а такие узкоспециальные еще и большая редкость) по оптике, которую Гинан, еле знакомый с грамотой и знающий исключительно невшательский диалект (в наше время уже несуществующий) жадно, хотя и мучительно, изучает, продираясь сквозь нехватку базовых знаний.

Наконец, Жаке-Дро делает Гинану еще один подарок — он дарит ему образец английской линзы, которые считаются тогда абсолютно лучшими в мире.

Качество стекла, в том числе и «абсолютно лучшего», разочаровывает Гинана. Впрочем, оно не его одного разочаровывает — в этом стекле полно всякого «мусора»: оно состоит из каких-то крапинок, будто в него налипло много мелкой грязи и пыли, поверхность неровная и расцарапанная. Но главная проблема стекла — пузырьки воздуха. Они не только сказываются на прозрачности, но и дают довольно заметные искажения, что, может, и простительно при изготовлении посуды, но категорически противопоказано для линз.

Об этих искажениях известно всем, но отчего-то люди образованные и ученые то ли не берутся решать эту проблему, то ли она им не дается (а может, все уже смирились с этим непокорным стеклом и готовы терпеть неудобства), — но Гинану ничего об этом неизвестно, ему просто хочется сделать всё хорошо и красиво, чем он отныне и займется.

К тому времени (описываемые события происходят в 1784 году) мир давно уже знаком со свойствами прозрачных предметов, искажающих изображение. Два тончайших спила изумруда, соединенные наподобие оправы, были обнаружены еще в гробнице Тутанхамона. То есть о свойстве каких-то материалов увеличивать (или уменьшать) видимость предметов людям было известно довольно давно, так как подобные артефакты обнаружены при раскопках Трои, Ниневии, на Крите и во множестве других мест. В Х веке арабский ученый Ибн-аль-Хайсам, или, как его называли в Европе, Альгазен, стал автором солидного труда по оптике, причем он уже знал даже о сферических линзах, и его труды высоко оценивал монах-францисканец Роджер Бэкон (это уже XIII век), писавший, что «этот инструмент полезен пожилым людям и людям со слабым зрением, поскольку он позволяет им видеть любую букву, какой бы маленькой она ни была». Примерно в 1290 году очки обрели вид, очень напоминающий современный: появились обод, держащий стекла, и гибкое «переносье». Кстати, сейчас исследователи в основном согласны с тем, что автором этого изобретения является Алессандро делла Спина, тогда как почти четверть тысячелетия принято было думать, что очки — разработка другого итальянца, Сальвино дельи Армати (споры об авторстве велись и ведутся до сих пор нешуточные — авторство делла Спины сегодня признается как очень вероятное, а авторство дельи Армати категорически опровергнуто).

Искусство изготовления очков ценилось высоко и было редким, так как производство их было делом дорогим. Окуляры чаще всего выполнялись из берилла (такие носил в старости Петрарка) или хрусталя, материалов, дававших заметное преломление в своем естественном виде.

Очки тогда часто называли «камнями для чтения», и, согласитесь, такое название вполне соответствовало их естеству. Но в общем и целом много веков потребность в очках была невелика — они были нужны и важны для чтения, а читала только небольшая часть монахов и совсем уж малая — среди людей светских, так что улучшение зрения не было массовой и насущной необходимостью.

Изготовление очков — дело довольно сложное: требовалось очень тонко нарезать прозрачный минерал, причем работа эта не всегда давала нужный результат — довольно долго не было понятно, что надо сделать, чтобы получить требуемый заказчиком эффект. Иногда получалось (это воспринималось как чудо, сами мастера тоже выглядели как волшебники), иногда (чаще) не получалось — и тогда чуда не происходило.

Впрочем, со времен делла Спины начались эксперименты со стеклом. По легенде, сам делла Спина, монах-бенедиктинец из Пизы, стал заниматься очками именно после того, как капля стекла, упавшая на пол с его трубки, из которой он пробовал что-то выдуть, преломила видимые через нее предметы, увеличив их.

Весть об изобретении делла Спины достигла Венеции, которая в то время славилась своим стеклом на весь мир, особенно зеркалами. Мастера там были отменные, и они быстро научились делать очки на заказ, используя уже не горный хрусталь и другие дорогие материалы, а стекло. Кроме того, центрами такого производства стали Гронинген и Нюрнберг, а затем свои мастера стали появляться и в других европейских городах. Спрос на очки подстегнуло начало книгопечатания — книги стали доступнее, что потянуло за собой и рост грамотности.

Кстати, если очки для дальнозорких научились делать довольно быстро (с древнейших времен), то вогнутые стекла, для близоруких, появились только в XVI веке.

Их изготовление было делом непростым, и первыми потребителями таких очков были папы и монархи, но постепенно очки для близоруких вошли и в обиход людей попроще — мелких светских и духовных феодалов и верхушки купечества.

Не обошла стороной нужда в очках и Россию: так, в «Расходной книге денежной казны» царя Михаила Федоровича в 1614 году указано, что «для государя были куплены очки хрустальные с одну сторону граненые, а с другую гладкие, что в них, смотря, многое кажется». В 1614 году Михаилу Федоровичу было 18 лет, то есть дальнозоркость развилась у него в юном возрасте.

Увлечение шлифованием и полировкой стекол, а также всё возрастающее понимание того, в каких случаях и как именно стекла могут увеличивать, а в каких — уменьшать видимость предметов, и постоянные попытки комбинировать их расположение давали иногда удивительные результаты, которые не всегда даже было понятно, как применять. В 1538 году итальянский врач Джироламо Фракасторо пробует скомбинировать две линзы, чтобы увеличить изображение. Позже некоторые историки посчитают, что это и была первая попытка сделать микроскоп, хотя корректнее было бы говорить о новации, упоминая прибор, созданный в Голландии мастерами по изготовлению очков — Иоанном Липперсгеем и Захарием Янсеном. Сам же прибор, который и получит название «микроскоп», соберет Галилео Галилей в 1624 году (а название ему даст коллега Галилея Джованни Фабер). Как применять прибор, способный различать неразличимо малое, впрочем, не до конца было тогда понятно, но книга англичанина Роберта Гука «Микрография», вышедшая в 1665-м, буквально потрясла научный мир и быстро создала пусть поначалу довольно скромный, но постоянно растущий спрос на такие приборы.

В 1607 году в Гааге всё тот же Иоанн Липперсгей демонстрировал всем желающим подзорную трубу, по сути, прообраз телескопа. Но когда он попробовал получить на свое изобретение патент, то его заявка была оспорена другими мастерами, утверждавшими, что они уже сделали подобное раньше, как минимум их прототипы существовали еще в 1605 году, а Кеплер, например, вел наблюдения за светилами с помощью похожего (по описанию) прибора еще в 1604 году.

Совсем уж радикально настроенные граждане предлагали считать изобретателем телескопа Леонардо да Винчи, описавшего такое устройство за столетие до этого спора, в 1509-м. Но споры спорами, а досконально и совершенно точно известно, что Галилео Галилей создал подзорную трубу, предназначенную именно для наблюдения за звездным небом, в 1609 году. Как бы то ни было, с этого момента телескоп получил быстрое распространение, но еще более быстро (и куда более массово) зрительная труба, которую иногда называли «трубой Галилея», завоевывала флот: уже с 1610-х годов создается впечатление, что мало какой корабль выходит в море, не вооружившись этим устройством. Разумеется, такие зрительные трубы быстро приспосабливают для военных нужд — для наблюдения за противником не только на воде, но и на суше.

Быстрый и огромный спрос подталкивает развитие оптики и промышленного производства линз. С теоретическими обобщениями тогда было довольно плохо, зато эмпирическим путем мастера достигали прекрасных результатов. Конечно, во все времена появлялись и «первые среди равных», но вот Антони ван Левенгук стоит среди прочих особняком: уровень качества изготавливаемых им стекол было никому больше недоступен, а секреты своего мастерства (которые разгадывают до сих пор, споря, что это было — филигранная шлифовка или термическая обработка) мастер унес с собой в могилу.

Левенгук работал с линзами очень малого диаметра, помещая их в специальную трубу одну за другой. Всего за свою жизнь он создал более 500 линз и не менее 25 микроскопов (из которых девять дошли до наших дней).

Судя по всему, некоторые микроскопы Левенгука давали 500-кратное увеличение, хотя из сохранившихся один дает увеличение в 275 раз. Впрочем, Левенгук всё-таки был в первую очередь ученым-естествоиспытателем, а делать микроскопы его заставила необходимость в мощных увеличениях — не найдя решения, так сказать, «на рынке», он взялся за задачу сам и достиг феноменальных успехов.

Словом, линзы и разная оптика становятся всё более многообразными и незаметно завоевывают мир. Если в 1614 году очки в Москве — диковинка, только одному царю положенная и только ему под стать, то в описи товаров, поступивших в 1671 году в Архангельск, говорится о «491 дюжине очков», и есть основания думать, что все эти очки (а это 5892 пары) нашли своих счастливых обладателей.

Ровно в таких же пропорциях растет и потребность в оптике в мире: подзорные трубы тиражируются массово, очки невероятно популярны, университеты обзаводятся телескопами и микроскопами. Более того, в XVIII веке и вовсе всякий желающий прослыть человеком с учеными амбициями обзаводится телескопом или микроскопом (а чаще и тем и другим) — времена такие, без этих предметов считаться ученым больше никак невозможно!

Следом за королевскими дворами, где эти аксессуары учености появляются быстро, научные приборы приходят в дома людей попроще, аристократов и дворян, купцов и даже состоятельных ремесленников.

Впору говорить о создании новой отрасли, так как мастерские специалистов по изготовлению очков и линз всё больше начинают напоминать маленькие заводики — спрос велик, успевай соответствовать. В одних только Нидерландах мастеров по изготовлению линз в налоговом списке 1694 года насчитали 239, а еще своей оптикой славились немецкие и итальянские земли, кроме того, началась миграция голландских мастеров в Англию, где быстро возникла собственная школа производства высококачественных линз.

Все годы среди мастеров и пользователей шли споры о хроматических ошибках и было множество интереснейших идей по их исправлению, пока английский юрист Честер Мур Холл наконец не придумал ахроматические линзы (в 1729 или 1733 году — версий несколько) и не построил первый телескоп-рефрактор, которые не допускал искажения цвета.

Словом, мир оптики развивался невероятно быстро и многосторонне, а что до проклятых пузырьков в стекле, то они, конечно, искажали изображение, да еще раздражали и нервировали обладателя зрительных приборов, но с этим как-то свыклись, и принято было считать это неудобство сопутствующим злом — такое, знаете ли, случается.

Кажется, нам пора завершить этот экскурс и вернуться к нашему краснодеревщику Гинану, который не на шутку заразился смешной идеей сделать идеальное стекло. Взялся за дело он совершенно лихо, с энтузиазмом новообращенного, как и положено человеку малограмотному: первым делом попробовал повторить телескоп, который увидел в Ла-Шон-де-Фон, и был сильно озадачен тем, что это у него отчего-то не вышло.

Один из часовщиков привозит ему линзы из Англии, которые Гинан расплавляет, обнаруживает в них свинец — и в этот момент наконец понимает, что ничего не понимает в стекольном деле.

И немолодой (а по меркам своего времени даже и вовсе пожилой) человек начинает учиться, прежде всего — химии. Природного ума ему хватает для того, чтобы понять, что изучать надо не только какие-то прикладные процессы для экспериментирования, но и химию как науку. А до наук, как мы помним, человеку, который даже читать умел плохо, было довольно далеко. Для чтения учебников родной невшательский диалект не годился — пришлось учить литературный французский, а позже одолевать и немецкий, который невшательцу давался с большим трудом.

У себя дома Гинан создает настоящую стекольную лабораторию, в которой проводит всё свое свободное время: он пробует понять, в чем дефект стекла. То, что проблема чистоты в пузырьках, он понимает быстро и десятилетиями пробует их устранить.

Заметим, что эксперименты стоят денег, и немалых, а деньги надо зарабатывать.

Гинан — хороший краснодеревщик, спрос на его работу среди часовщиков довольно высок, но всё-таки в 1789 году он меняет профессию (очень серьезный шаг), освоив изготовление будильников, — и дело пошло у него хорошо. Будильники приносили больший доход, чем корпуса для часов, а доход был нужен, чтобы экспериментировать со стеклом. Прибыль позволила ему купить довольно большой участок земли на берегах Ду, где он строит большую плавильную печь.

Науки ему всё равно не хватает — Гинан сводит знакомство с самыми лучшими специалистами Европы, посылая им результаты своих работ, обсуждая те или иные варианты рабочего процесса. О нем знают уже все специалисты — и мастера, и ученые, он делает стекло получше, чем кто бы то ни было. Правда, во-первых, делается оно в лабораторных, а не промышленных масштабах, а во-вторых, ну, чуть получше, чуть похуже — случается, знаете ли, всякое, пусть себе экспериментирует.

Гинан понимает (или ему подсказывают), что всё дело в размешивании стеклянной массы — только этим можно добиться удаления пузырьков, и экспериментирует с перемешиванием. Он перебирает множество емкостей по форме и материалу, массу «мешалок», регулирует угол наклона смесителя и частоту и интенсивность перемешивания, пробует воздействовать потряхиванием, а еще, конечно же, экспериментирует с присадками к стеклу — вдруг какое-то вещество волшебным образом удалит пузырьки?

Конечно, это чистая кустарщина, метод подбора, наука тогда не смогла дать рекомендаций насчет того, как именно надо организовать процесс, и занимается Гинан этим с отрешенностью ищущего философский камень алхимика, но и метод подбора, как известно, способен иногда творить чудеса.

В 1795 году он наконец решается отправить стекло мастеру Роше в Париж — самому известному во Франции мастеру по изготовлению очков. Это уже очень хорошее стекло, что мэтр Роше и подтверждает — отныне лучшая во Франции мастерская закупает стекло в Невшателе. А за ней другая, третья, потом подтягиваются и оптики из Германии. Примерно в 1800 году Гинан знакомится с де Лаландом, известнейшим астрономом, который тоже поражен его стеклами. Интерес Гинана к оптике, как мы помним, начался именно с телескопа, и теперь де Лаланд обрисовывает Гинану ошеломляющие перспективы использования линз принципиально нового качества и большого диаметра для телескопов.

Гинан и де Лаланд, люди совсем уж разные по положению и образованию, нашли друг друга: они не просто предаются мечтам — они создают модели телескопа, который собираются построить на базе работ Гинана. И это знакомство вдохновляет Гинана работать над линзами большого диаметра, которым тогда нет равных. В общем, казалось бы, сейчас начнется сказка, дело пойдет, бизнес взлетит до небес, но — нет.

То есть дело пойдет, но не сейчас — потому что, может, для кого-то Гинан и глупая неотесанная деревенщина, но на самом-то деле он просто перфекционист. Не собирающийся превращать свою печь в завод и делать на этом деньги. Он должен сделать идеальное стекло, совершенное — этим он и занят, а то, что его знают и ценят в самом Париже, — да, лестно, конечно, но ему самому особых дел до похвал мэтров нет, его собственная, личная задача, которую он сделал целью всей своей жизни, всё еще не выполнена.

Впрочем, мечта Гинана о линзе идеальной чистоты исполнится, и случится это в 1805 году.

Его многочисленные и несколько беспорядочные эксперименты привели-таки к успеху: размешивание стеклянной массы в керамической посуде керамическим же стержнем под углом в 90 градусов с определенной скоростью привело к полному и радикальному исчезновению пузырьков воздуха в выплавляемом стекле.

Гинан наконец получил то, о чем мечтал, — на это ушел 21 год упорных ежедневных трудов. Самому Гинану 57 лет, он абсолютно счастлив, вот прямо сейчас готов потрясти мир своим достижением — да, жизнь его подходит к концу, но она совершенно точно прожита не зря.

Однако осторожный Гинан не спешит потрясать мир известием о своем успехе, он же перфекционист, он добивается идеала, а идеал — он идеал во всём. Знакомство с де Лаландом заставляет его проверить получение идеальной линзы еще и еще — он плавит линзы весом в 100 килограммов и диаметром сначала в 30, а потом и в 50 сантиметров. Пожар, уничтоживший мастерскую Гинана, случится на следующий день после получения идеальной линзы полуметрового диаметра — которая, как считал Гинан, дает возможность собрать гигантский телескоп. Именно она была тем идеалом, который позволял объявить о своем успехе всему свету.

Огонь уничтожит не только все постройки (включая дом Гинана и его часовую мастерскую, и разрушит печь для стекла), пропадают и более ста тетрадок, заполненных убористым почерком мастера, — все свои эксперименты он тщательно записывал, как советовал ему первый встреченный им образованный человек и первый его учитель — Жаке-Дро. Гинан, конечно, в горе, но, будучи вовсе не набожным человеком, искренне благодарит Бога за то, что тот дал ему возможность достичь успеха прежде, чем отнять у него всё. Понимая при этом, что рецепт успеха уже не в тетрадках, а у него в голове.

Однако надо было как-то обустраивать свою жизнь, в 57 лет начинать ее с самого начала. Гинан знает секрет идеальной линзы, но перед ним две задачи: надо решить бытовые проблемы погорельцев — своей собственной семьи — и надо как-то найти способ продолжать работу над линзами, то есть делать то, без чего жизнь представлялась пустой и теряла смысл.

И судьба мгновенно подкидывает ему вариант, от которого он в данный момент просто не в состоянии отказаться: почти сразу же после губительного пожара он получает письмо от советника короля Баварии, Уцшнейдера. У Уцшнейдера большие планы насчет стекольного производства, которое он разворачивает в монастыре Бенедиктбойерн — там подбирается мощная команда амбициозных людей.

Уцшнейдер еще ничего не знает о постигшем Гинана несчастье, но репутация у невшательского умельца уже невероятно высока: ему предлагают подписать контракт на десять лет с весьма серьезным жалованием (1600 гульденов в год) плюс вступить в статус компаньона (20% от прибыли).

Гинан в тот момент собирается жениться (в четвертый раз, первые две его жены умерли, с третьей он развелся) — он приезжает в Бенедиктбойерн вместе с молодой невестой, там год спустя они заключат брак. Дела в родном Ле-Брене он оставляет на попечение своего сына Эми, предоставляя ему заниматься возрождением часового и оптического дела и восстановлением дома, благо теперь он в состоянии финансировать эти дела.

На главные роли в новом баварском предприятии быстро выходит Йозеф Фраунгофер, молодой амбициозный человек с планами, соответствующими его амбициям.

Фраунгофер происходит из семьи потомственных стеклодувов и по отцовской, и по материнской линиям. Осиротев в 11 лет, он в качестве подмастерья осваивает это же ремесло у друга семьи, но в 1801 году (Фраунгоферу всего 14 лет) происходит большая беда: здание мастерской обрушивается, из-под обломков, проведя довольно сложные работы, удается достать одного лишь Фраунгофера. Спасательной операцией руководит лично кронпринц Максимилиан, и его, да и всё его окружение, тронула история сироты, которого судьба, как посчитал принц, явно уберегла для чего-то великого. С этого момента принц становится покровителем спасенного, снабжает его книгами и обязывает мастера оставлять подмастерью время для учебы.

Контролирует карьерный рост Фраунгофера тот самый, уже упомянутый выше советник Уцшнейдер. Собственно, бизнес-проект Уцшнейдера по производству стекла и рассчитан на Фраунгофера, благо что юноша, в судьбе которого принимает такое участие баварская корона, оправдывает ожидания, довольно рано демонстрируя свой незаурядный талант.

Самый известный на тот момент ученый в Баварии, фон Раушенбах, кажется, первым на континенте начавший делать паровые машины (его командировка в Англию, на завод Болтона и Уатта, не прошла даром — всё, что нужно, увидел, понял, мастерства и таланта скопировать хватило), тоже всячески превозносит и хвалит юношу. Словом, Фраунгофер очевидно хорош, у него блестящее будущее (забегая вперед, скажем, что эти прогнозы молодой человек с лихвой оправдает), производство линз в Баварии — дело нужное, важное и коммерчески очень перспективное, но молодому человеку нужен настоящий наставник, а мастера лучше, чем Гинан, в Европе (а значит, и в мире) не существует.

Словом, Гинан приезжает в Баварию и начинает новое производство с того, что своими руками строит печь нужного размера с нужными характеристиками, копию той, что была разрушена пожаром в Невшателе.

Правда, большого желания передавать свои секреты «посторонним» (а баварцы для Гинана, конечно, посторонние, как и все остальные, — он намерен передать свой секрет исключительно сыновьям) нет.

Годы работы в Баварии — это работа тайком. До тех пор пока речь идет о тонких стеклах для очков (в изготовлении тонкого стекла Фраунгофер был очень хорош), которое Гинан делал абсолютно чистым никому не известным способом. Не совсем понятно (ах, каких только версий не придумано по этому поводу!), при каких обстоятельствах Гинан всё же раскрывает свой секрет Фраунгоферу. И хотя никто не знает, как именно это произошло, зато все знают, что случилось это в 1809 году.

А в 1814 году Гинан покидает Баварию и возвращается домой. К этому его вынуждает конфликт с Фраунгофером, на стороне которого его покровители и компаньоны — Уцшнейдер и фон Раушенбах. Впрочем, в финансовом отношении расстаются с Гинаном по-божески, заплатив ему довольно внушительные деньги, которые, может, и не покрывали интеллектуальные вложения Гинана в общее дело, зато позволили ему резко оживить производство линз у себя на родине (тем, как вел дела его сын Эми, он был сильно недоволен).

Фраунгофер, заметим, оправдает надежды своих высоких покровителей полностью и станет, наверное, крупнейшим авторитетом в области оптики в мире и как ученый, и как практик, и как бизнесмен, но умрет в 39 лет — скажется характерная для стеклодувов болезнь легких.

А Гинан, несмотря на свой почтенный возраст, жив и бодр, ему «всего-то» 66. Знакомство с немецкими технологиями и немецкой наукой пошло ему на пользу, он начинает производство, почем зря (зря, конечно) ругая сына и зятя, которые, по его мнению, в его отсутствие всё делали не так. Наверное, правильным будет сказать, что на последние годы Гинана приходится его расцвет в бизнесе. Здесь, дома, он делает те самые линзы, которые приносят ему, и без того признанному корифею в своем деле, мировую славу. Ведущие астрономы и обсерватории мира заказывают стекла именно у Гинана, перечислять имена его заказчиков, наверное, нет смысла. Производители очков тоже стоят к нему в очереди — линзы Гинана гарантируют отличное качество и быстрый сбыт.

В 1823 году Гинану приходит письмо от самого короля Франции: мастера звали в Париж и предлагали прямо-таки королевские условия ради того, чтобы он основал там свою мастерскую. Увы, этот проект не осуществился: в 1824 году Пьер-Луи Гинан умирает, а через несколько месяцев умрет и Людовик XVIII.

Мастерская Эме Гинана будет существовать до 1857 года, станет поставщиком дворов в Вене и Петербурге, наладит экспорт в Америку, но наследники не смогут выдержать конкуренции (сейчас расскажем и о конкурентах, а как же), и предприятие перейдет от производства оптического стекла к стеклу обыкновенному, будет работать на потребительский рынок.

А вот другой отпрыск Гинана, Анри, его старший сын от первого брака, не найдя себе применения на родине, уедет в Париж, где откроет собственный завод в Шуази-ле-Руа, который должен был по первоначальной задумке производить так называемые ступенчатые линзы, открытые Френелем в 1822 году и применявшиеся для маяков. Вместе со своим компаньоном Жоржем Бонтаном ему удается наладить очень эффективный бизнес. Вот только удержать в тайне секрет отца не получится — по тщеславию ли, по душевной ли щедрости, но он открывает секрет академикам Арно и Дюма. За что получает медаль и большую денежную премию от Общества поощрения промышленности.

Но одно дело — знать (и хранить в недрах французской академии) секреты, а совсем другое — применять их на практике. Анри Гинан постоянно вступает в новые и новые союзы и объединения, открывая новые производства, и все они довольно успешны. Одно из них создается на паях с внуком, Шарлем Фейлем (и именно этот завод станет одним из мировых лидеров в производстве линз), но не с сыном Эдмондом. Эдмонд в гневе уезжает в Америку, пробует создавать производства там, но все они разоряются. А вот внук Шарль, прославившийся и как промышленник, и как ученый, создает концерн, который в дальнейшем будет конкурировать с единственными равными ему фирмами — немецкой Carl Zeiss из Йены и бирмингемской Chance Brothers.

Карл Цейс, кстати, открыл свой бизнес, оптическую мастерскую, в 1846 году в родной Йене, а первым мастером в его фирме стал ученик Фраунгофера, Август Лёбер, знавший «секрет Гинана». Но даже при этом дела на лад у Цейса пошли далеко не сразу. Конкуренция братьев Гинан — парижского и невшательского производств — была серьезнейшей, Цейсу пришлось довольно долго тратить деньги на НИОКР, внедрять уникальные разработки физика Аббе и химика Шотта (оба стали компаньонами Цейса), прежде чем компания обрела мировой статус и мировую славу, которая, заметим, стояла на фундаменте, заложенном Гинаном-старшим.

Благодаря Гинану открылся и третий мировой центр производства оптики — в Англии. Туда пришлось бежать партнеру Анри Гинана, Жоржу Бонтану, во время революции 1848 года. Оказавшись в Англии, Бонтан быстро нашел себе дело, устроившись в компанию Chance Brothers (с основателем которой — Лукасом Ченсом — он был знаком еще раньше). Так в лучшую стекольную компанию Англии, которая совершенно справедливо считалась лучшим производителем стекла в стране (братья Ченсы использовали собственный метод изготовления стекла, названный цилиндрическим — из-за оригинального устройства печи, а кроме того делали отличное для своего времени листовое стекло), попал секрет Гинана.

В итоге в мире образовались три уникальных центра по производству оптики (и линз, и приборов) — во Франции, в Шуази-ле-Руа, в Германии, в Йене, и Англии, в Бирмингеме, которые в течение 100 лет, до второй половины XX века, не будут знать никаких конкурентов в своем деле.

Общим было то, что все они базировались на находке упрямого и малограмотного швейцарского горца, который так последовательно воплощал в жизнь свою мечту и в конце концов сделал то, во что никто из его окружения не верил, да чего и быть не могло, учитывая скромные стартовые возможности малограмотного и небогатого деревенского парня.

Кстати, уже после смерти Гинана появилась версия (довольно проработанная), что он был внебрачным сыном дворянина и капитана французской армии, и вообще у него была какая-то богатая и влиятельная родня. Похоже, всё это идет от желания как-то объяснить самим себе и миру, что человек «простого звания» никак не мог добиться успеха, простакам этого не дано в принципе. Ну чего только в жизни не случается, может, и впрямь какая-то родня существовала, вот только при жизни Гинана о ней никто никогда ничего не слышал.

Обсуждать социальные лифты и то, кто и каким образом в них попадает или их создает и что такое «открытые возможности», мы здесь не станем, но будет неплохо, если кто-то посчитает, что не все на свете двери для него закрыты и что мечта в любом возрасте и при любых обстоятельствах — достижима.