Вечно молодая наука: как появилась на свет история — и как она менялась с ходом веков

История родилась на западном побережье Анатолии. Детство ее прошло в Риме, а подростковый бунт пришелся на Ренессанс. В XIX веке, выучившись языку фактов, история повзрослела. В XX веке она научилась критическому анализу и оформилась в знакомую нам научную дисциплину — строго рациональную, со своей методологией и критериями истины. Рассказываем о детстве и взрослении истории, фальсификациях, преследованиях историков и победителях, которые ее пишут.

О праве победителей, субъективизме и точках зрения

Говорят, что историю пишут победители. Авторство этой фразы приписывается британскому премьер-министру Уинстону Черчиллю, немецкому гросс-адмиралу Альфреду фон Тирпицу, рейхсминистру Герману Герингу, историку Луи Блану и писателю Джорджу Оруэллу. На Нюрнбергском процессе Геринг действительно сказал: «Der Sieger wird immer der Richter und der Besiegte stets der Angeklagte sein», что в переводе означает: «Победитель всегда будет судьей, а побежденный обвиняемым». Черчилль в речи перед Палатой общин 23 января 1948 года в шутку предложил «оставить прошлое истории, тем более, что я намерен написать эту историю сам». Луи Блан (1811-1882) в «Истории десяти лет» писал о Робеспьере: «Побежденный, чья история была написана победителями», а в «Истории Французской революции» — о якобинцах: «История побежденных, написанная победителями». Альфред фон Тирпиц после поражения Германии в Первой Мировой войне в «Воспоминаниях» 1919 года также отмечал: «Историю пишет победитель».

И, наконец, Оруэлл — 4 февраля 1944 года в газете Tribune: «История пишется победителями».

В 1891 году сенатор от штата Миссури Джордж Грэм Вест, бывший конгрессмен от Конфедерации, использовал эту фразу в речи, перепечатанной Kansas City Gazette и другой периодикой на следующий день, 21 августа 1891 года:

«Во всех революциях побежденными являются те, кто виновен в измене, даже со стороны историков, ибо история пишется победителями и создается в соответствии с предрассудками и предубеждениями».

Таким образом, установить точную дату и точное авторство интересующего нас афоризма невозможно. Проигравшие, например, Геринг или Тирпиц, используют эту фразу, чтобы подчеркнуть, что правды и справедливости им не добиться, и ставят тем самым под сомнение объективность исторического знания. Если же мы приписываем цитату Черчиллю или Блану, смысл ее меняется: в этом случае она служит аргументом для пересмотра подхода к истории и предлагает учитывать положение проигравших. Не только сама эта фраза, но и обращение с ней, возможность включать ее в разные контексты, служит иллюстрацией того, сколь существенно наши знания о прошлом зависят от точки зрения.

История состоит из совокупности установленных фактов, расставленных в соответствии с представлениями исследователя.

Почти любое историческое событие, факт или слово можно оценивать по-разному. Падение Римской империи, с одной стороны, указывает на кризис государственности и внутреннюю дестабилизацию. Римские институты, с другой стороны, пережили варварское вторжение и растворились в структуре новых европейских обществ, что доказывает их устойчивость. Для монархистов Октябрьская революция всегда будет трагедией и катастрофой, для большевиков — триумфом и победой. Суждения об исторических событиях окрашены в тона мировоззренческих и идеологических предпочтений — конфессии, национальности, гражданства, политических взглядов.

Наша картина Греции V века до н.э. дефектна не только потому, что у нас недостает части информации о ней, но и потому что она изначально создавалась по большей части небольшой группой людей в Афинах. Мы много знаем о том, как выглядела Греция того времени для афинского гражданина, но почти ничего о том, какой она была для спартанца, коринфянина или фиванца, не говоря уже о персе, рабе или другом негражданине. Картина, которую мы видим, заранее предопределена не только случаем, но и людьми, в большинстве случаев разделявшими определенные идеалы или воспитанными в определенной социально-культурной парадигме.

Память человека избирательна: мы склонны преувеличивать значимость некоторых событий прошлого и плохо помним другие.

Героизируем друзей и демонизируем врагов. Видим свою страну центром исторического процесса и с меньшим интересом следим за чужими. Особенности нашей индивидуальной памяти легко расширить до общечеловеческих категорий. Размышляя о том, что такое история, мы выбираем ответ, который будет отражать то, каких взглядов мы придерживаемся и к какому обществу принадлежим.

О рождении истории, первых оппозиционных исследователях и предтечах альтернативной истории

Место рождения истории — Милет, «жемчужина Ионии», полис на западном побережье Анатолии, где в VI веке до н.э. появились произведения нового типа. Ионийские философы, отвернувшись от привычных поэтических и мифологических форм, обратились к прозаическим описаниям. Кроме окружающей действительности, они описывали и прошлое — не просто пересказывали некие события, но и анализировали их. Конечно, авторы той эпохи все еще опирались на предания и мифы, считая, что в целом картина мира, данная в них, верна, а если отбросить сверхъестественное, то с легкостью обнаружишь истину. Об античной «истории» можно говорить только с очень большой долей условности. Она сильно отличалась от привычной нам. Да и самого слова «история» тогда еще не существовало. Историческими изысканиями занимались логографы (от λόγος, logos — прозаическое произведение и γράφω, grapho — пишу). Они уже пользовались источниками — письменными (списки должностных лиц и победителей Олимпиад, например) и устными (предания о богах и героях, мифы). На основе этих источников создавались крупные произведения: чаще всего задача состояла в том, чтобы собрать как можно больше материала по одной теме. Описывали страны, генеалогию знатных родов, военные походы. Так, Харон составлял описание Персии, Ксанф — Лидии.

Первым историком, который не стал ограничиваться рамками одного государства, был Геродот.

Он родился ориентировочно в 484 году до н.э. и около десяти лет путешествовал по разным странам, с которыми Греция вела торговлю. Геродот не только записывал данные о природе посещаемых мест и местном образе жизни, но и собирал рассказы очевидцев. Его труд стал переходом от «описания земель» к истории в более или менее привычном нам, хотя и глубоко архаическом смысле. Свое повествование он начал так:

«Геродот из Галикарнасса собрал и записал эти сведения, чтобы прошедшие события с течением времени не пришли в забвение и великие и удивления достойные деяния как эллинов, так и варваров не остались в безвестности, в особенности же то, почему они вели войны друг с другом».

Греко-персидские войны, ради которых затевался труд Геродота, продлились четверть века, но для того, чтобы описать их причины, потребовалась огромная историческая ретроспектива. Геродот, по преданию, называл свое сочинение «Музы», отчего александрийские публикаторы разделили его на девять книг, каждой из которых дали имя той или иной музы. Геродот, как правило, приводит несколько источников и иногда ранжирует их по тому, насколько они заслуживают доверия («существует еще и третье сказание, ему я больше всего доверяю»). Свое произведение автор еще не называл историей. В сохранившихся текстах слово «история» для обозначения литературного жанра впервые употребил Аристотель в «Поэтике» — то есть только в середине IV века до н.э.

Античная карта мира по Геродоту (484–425 до н.э.) Л. Фига, Хашетт, 1884 г. Источник

«Историк и поэт различаются не тем, что один пишет стихами, а другой прозою (ведь и Геродота можно переложить в стихи, но сочинение его все равно останется историей, в стихах ли, в прозе ли), — нет, различаются они тем, что один говорит о том, что было, а другой о том, что могло бы быть. Поэтому поэзия философичнее и серьезнее истории — ибо поэзия больше говорит об общем (τά καθόλου), история — о единичном (τά καθ’έκαστον)».

Аристотель «Поэтика»

В конце V века до н.э. Фукидид, командующий афинскими военными силами во Фракии, взялся за исторический труд принципиально нового формата. Только что проигравший сражение, сосланный из Афин, он написал повествование о Пелопоннесской войне. Свой труд Фукидид начал сразу после окончания кампании, а материалы собирал еще во время военных действий. Он стремился именно к «отысканию истины». Фукидид писал, что логографы и Геродот «слагают», а он «описывает». Фукидид использовал тексты договоров, официальных постановлений. Правда, конечно, был предвзят: например, Афины, по его мнению, должны были господствовать в Элладе из-за своего духовного превосходства. Во введении к основному тексту автор дает некоторую аналитику по поводу неизбежности войны, в основе которой — страх Спарты перед расширением афинского могущества.

Однако мир менялся: на смену разрозненным эллинистическим образованиям, бесконечно враждовавшим между собой, пришла тяжеловесная римская государственность.

Всего за несколько десятилетий множество разрозненных земель сложились в единую империю. Оформился новый тип исторического сочинения — всеобщая история. За него взялся Полибий, считавший, что «раньше события на земле совершались как бы разрозненно, ибо каждое из них имело своё особое место, особые цели и конец. Начиная же с этого времени история становится как бы одним целым, события Италии и Ливии переплетаются с азиатскими и эллинскими, и все сводятся к одному концу». В своей «Всеобщей истории» он впервые выделил некие естественные циклы, по которым развивается государство — похожие на юность, зрелость и старение человека. Он приблизился к пониманию истории как науки о закономерностях человеческого развития. Полибий анализировал причинно-следственные связи — правда, некоторые причины и следствия все еще традиционно для своей эпохи объяснял ролью Фортуны. Полибий приписывал истории нравственно-воспитательную функцию и писал: «уроки, почерпаемые из истории, наивернее ведут к просвещению», «повесть об испытаниях других людей есть вразумительнейшая или единственная наставница, научающая нас мужественно переносить превратности судьбы».

Рим стал центром мира, центром времени и истории. Ежегодно римские жрецы составляли анналы — записи событий. Обычно в них указывалось событие, приводился текст документа и, например, имя участника, но подробности, как правило, не записывались. Единая история Римского государства возникла, когда Тит Ливий написал состоящую из 142 томов «Историю Рима от основания города». Ливий стремился показать римский народ «в обрамлении величественного». Помимо прочего, его считают родоначальником направления, которое позже оформилось в альтернативную историю. Несколько глав своего труда Тит Ливий посвятил реконструкции гипотетического столкновения римлян и Александра Македонского, отвечая на собственный вопрос: «Каковы были бы результаты для Рима, если бы он был занят войной с Александром?»

Уже в античности стали появляться и фальсификации — тексты, выдаваемые за правдивую историю, но написанные с сознательными искажениями.

Например, в первые века н.э. в Риме появилось множество историй Троянской войны, якобы созданных ее участниками — «Дневник Троянской войны» Диктиса и «История о разрушении Трои» Дареса. Оба произведения скорее всего писались во II веке н.э. по-гречески, а затем были переведены на латинский. Во введениях рассказывалась загадочная история счастливой находки этих рукописей. Тысячу лет, до XVII века, слава Диктиса и Дареса была громче славы Гомера. На эти работы опирались историки, их цитировали.

В I веке н.э. появились «оппозиционные» исторические произведения. Они критиковали существующую власть, которую «дворцовые» источники обычно прославляли. Враждебные принципату (ранней империи) авторы подвергались преследованиям. Их сочинения уничтожались. Так, историк Кремуций Корд преследовался за то, что в своем исследовании посмел похвалить Брута и, говоря о Кассии, назвал его последним из республиканцев. Императору Тиберию это не понравилось, и сенат осудил историка на бессрочное заключение. В тюрьме Корд отказался от еды, не в силах вынести ареста, и, умирая, якобы грозил императору, что «история отомстит за историка». Цензуру пытались обойти выбором темы. Например, Валерий Максим собирал анекдоты (короткие рассказы), «чтобы у желающих почерпнуть что-то из этих примеров не было нужды в длительных изысканиях», а Квинт Курций Руф предпочитал писать об эпохе Александра Македонского, потому что к ней сложно было придраться.

После убийства тирана Домициана завершилась «эпоха дурных цезарей», и Публий Корнелий Тацит приступил к «Истории» и «Анналам».

Он считал, что писать следует sine ira et studio — без гнева и пристрастия, и принципиально отошел от придворной историографии, опираясь на наиболее враждебную принцепсам традицию. Отбирая материал, Тацит трактовал все в невыгодном для цезарей свете. Особенно внимание он уделял произведениям оппозиционных авторов — ритора Тита Лабиена, историка Кремуция Корда. Современник Домициана, Тацит видел множество примеров императорского деспотизма и ненавидел его. Личные взгляд повлияли на тацитовский стиль, который отличала пессимистичность и чувство вины. Самого историка прозвали обличителем тиранов.

Античный подход к прошлому всегда был пересказом жизни конкретного политического сообщества в конкретный момент времени.

Времяисчисление велось от произвольной точки. Например, в случае римских историков — от основания города Рима. Время одного общества не соотносилось со временем другого, связи между ними как бы не существовало. Развитие и распространение христианства поменяли взгляд на течение времени, определив, наконец, его начало (сотворение мира) и конец (второе пришествие). История стала видеться всеобщим процессом, в который включили все народы, существующие или существовавшие, все города, явления и события. В III-V веках Евсевий Кесарийский и Иероним предприняли попытку соотнести языческие события с христианскими, впервые выстраивая единую хронологию. В истории появилось линейное время. Епископ Оттон Фрейзингенский в семи книгах «Хроники» изложил всемирную историю от Адама до 1146 года. Рождение, Крещение и Страсти Христа постепенно утвердились в качестве основных вех летоисчисления. В 731 году Беда Достопочтенный ввел в историографию точку отсчета от Рождества Христова.

«Зрелище прошлого помогает нам, во-первых, понять планы и намерения Бога; оно наполняет сердца людей спасительным страхом перед Господом, показывая примеры кар и наград за действия людей и побуждая их следовать путями справедливости… Во-вторых, как выражаются языческие писатели, чужая жизнь является для нас наставницей, и тот, кто не знает прошлого, будет чувствовать себя среди современных ему событий подобно слепому… В-третьих, записи хроник служат для утверждения новых и отмены старых постановлений, для укрепления или ликвидации привилегий».

Иоанн Солсберийский в Historia Pontificalis о функциях истории

О критике источников, царице наук и революции в истории

В эпоху Ренессанса история перестала быть сферой деятельности Бога и стала сферой деятельности человека. В XVI веке началось активное обсуждение самого характера исторического знания. Появились десятки трактатов, прицельно обсуждавших историю. К началу XVII века история разделилась на две ветви — история/литература и история/реальность. Историческая художественная литература начала отделяться со времен Уильяма Шекспира и окончательно сформировалась к историческим романам Вальтера Скотта. В целом, однако, привязка истории к литературе сохранялась до XX века. Эту связь можно условно подтвердить, например, вручением Нобелевской премии по литературе в 1902 году историку Теодору Моммзену с формулировкой «Одному из величайших исторических писателей, перу которого принадлежит такой монументальный труд, как „Римская история“».

В раннее Новое время сложился также принципиально новый образ науки — знания принадлежали теперь не одному толкователю, а группе ученых, работавших в соответствии с научной методологией.

Но история пока еще не отделилась окончательно от других наук и не сформировалась в качестве отдельной дисциплины. Возродилась критика источников (пусть даже в самой базовой форме): Лоренцо Валла написал «Рассуждение о подложности так называемого Константинова дара». Он научно доказал недостоверность документа, изучив его язык и стиль и добавив к этому отсутствие упоминаний в других источниках. В 1681 году в Париже Жан Мабийон опубликовал работу De re diplomatica, в которой предложил методику оценки достоверности исторических материалов.

Эпоха Просвещения с ее активным интеллектуальным движением дала истории новый импульс. Историки начали преподавать в университетах. До этого историю в лучшем случае включали в «грамматику», теперь же историки участвовали в создании Французской академии (1635), Лондонского королевского научного общества (1660). Появились сильные централизованные государства, выросло национальное самосознание — вместе с ними появились и национальные истории, вписанные в общую историю. Герои, войны, революции, правители — все это укладывалось в национальный исторический нарратив. До 1914 года тема национального величия оставалась в истории одной из ведущих. Она постепенно угасла только после Первой Мировой войны, да и то не везде.

Историю стали использовать в качестве фундамента для политических преобразований.

Во Франции в XVIII веке развернулась полемика между «германистами» и «романистами». Первые во главе с графом Анри де Буленвилье («История древнего правительства Франции») считали, что основы французской государственности сложились в результате германского завоевания, и значит теперь германское племя франков, победители, по праву управляют народом, галло-римлянами. Вторые во главе с аббатом Жаном Батистом Дюбо («Критическая история установления французской монархии в Галии») не соглашались с ними. «Романисты» считали, что галло-римляне слились с переселившимися франками, и так сформировался французский народ: следовательно, раз никакого реального разделения нет, дворянство — узурпатор.

Месячные исторические, генеалогические и географические примечания в «Ведомостях» (под редакцией Г.Ф. Миллера) — дополнение к «Санкт-Петербургским ведомостям». Источник

В России подобная дискуссия об установлении государственности происходила на страницах «Месячных исторических, генеалогических и географических примечаний в Ведомостях» (выходили в Санкт-Петербурге с 1728 года). Ломоносов и Миллер спорили там о норманнской теории. Ломоносов считал ее фальсификацией, принижающей российскую государственность. В целом в России со времен Петра I предпринимались попытки создания обобщающего труда по истории государства. Василий Татищев, например, подготовил «Историю Российскую с самых древнейших времен». Он первым попытался соотнести летописи друг с другом, провести их критическую оценку, изложить события более или менее доступным языком. Татищев выступал за государственную историографию, но существовали и более оппозиционные подходы. Так, например, Михаил Щербатов в «Истории России с древнейших времен» наоборот настаивал, что эпоха Петра I вызвала в обществе упадок «естественных добродетелей». Следование Западу, по его мнению, заставило Россию сойти с изначально верного пути. Щербатов, не имея, по сути, никакой специальной подготовки, не только написал историю до 1610 года, но и ввел в оборот множество важных источников. В 1724 году была учреждена Петербургская академия наук, в которой нашлось место и для истории.

XIX столетие оказалось великим веком фактов. Облик прошлого теперь сильно зависел от того, как именно исследователь определял круг источников.

Историки-позитивисты XIX века отдавали предпочтение официальным документам — законам, дипломатическим протоколам. Статьи в прессе, мемуары и переписку они рассматривали как субъективные, а значит ненадежные источники. Сначала удостоверьтесь в фактах, говорили позитивисты, а потом делайте выводы из них. Фетишизм фактов XIX века дополнялся фетишизмом документов.

В XIX веке история занимала место царицы наук. Считалось, что она может не только дать объективное знание, но и помочь в разрешении существующих противоречий. Белинский называл XIX век веком историческим. В первой половине XIX веке в Германии оформилась школа Леопольда фон Ранке, «отца научной истории». Он настаивал, что историк должен реконструировал прошлое так, как оно происходило на самом деле — wie es eigentlich gewesen. Эти слова стали девизом историков, которые стремились теперь к максимальной объективности. В своем письме с инструкциями для авторов первой Кембриджской истории современности английский историк Актон писал, что «наше Ватерлоо должно быть таким, которое одинаково удовлетворяет французскому и английскому, немецкому и голландскому языкам». Появился принцип историзма — явления следовало рассматривать в их зарождении, становлении и отмирании. В России Николай Данилевский, автор книги «Россия и Европа», разработал цивилизационную теорию: он посчитал, что не существует общечеловеческой цивилизации, есть лишь отдельные культурно-исторические типы. Цивилизационный подход после него развивали также Освальд Шпенглер в «Закате Европы» и Арнольд Тойнби в «Постижении истории».

В 1941 году Марк Блок писал об истории как о науке, «переживающей детство», только начинающей «что-то нащупывать».

Второй раз история родилась именно в XX веке. В 1938 году оксфордский историк Робин Коллингвуд утверждал, что изучение истории переживает революцию, сравнимую с той, которая произошла в естествознания во времена Бэкона и Галилея. Он писал:

«…главным делом философии XVII века было считаться с естествознанием XVII века. Главное дело философии двадцатого века — считаться с историей двадцатого века. До конца девятнадцатого и начала двадцатого веков исторические исследования находились в состоянии, аналогичном состоянию естествознания до Галилея. Во времена Галилея с естествознанием случилось нечто (только очень невежественный или очень ученый человек взялся бы кратко сказать, что), что внезапно и чрезвычайно увеличило скорость ее прогресса и широту ее кругозора. Примерно в конце девятнадцатого века нечто подобное происходило, возможно, более постепенно и менее впечатляюще, но не менее определенно, в истории».

Исследования стали гораздо более научными. К критическому изучению источников добавилось критическое рассмотрение аргументов.

Подходы к изучению истории менялись, но главным в ней во все времена оставался поиск истины.

Цицерон писал еще в I веке до н.э.: «…первый закон истории — ни под каким видом не допускать лжи». Аврелий Августин соглашался с ним в V веке: «Задача истории — рассказывать факты правдиво». Иоанн Солсберийский в XII веке декларировал: «Историк должен служить истине». Вольтер в XVIII веке отмечал:

«История — это изложение фактов, приведенных в качестве истинных, в противоположность басне, которая является изложением фактов ложных».

Марка с изображением Леопольда фон Ранке. Источник

Леопольд фон Ранке вторил им в XIX веке:

«История взяла на себя обязанность судить прошлое, поучать настоящее на благо грядущих веков. Данная работа не может служить источником вдохновения для таких возвышенных целей. Ее цель состоит только в том, чтобы показать то, что происходило на самом деле».


Литература:

 

  • Репина Л.П., Зверев В.В., Парамонова М.Ю. «История исторического знания»
  • Савельева И.М., Полетаев А.В. «Теория исторического знания»
  • Crawford R. M. History as a science
  • Carr E.H. What is History?
  • Блок М. «Апология истории»