Лебеди из покрышек: как изучать российский ЖЭК-арт и что он значит для местных арт-активистов, уличных художников и инди-музыкантов

Семинар по партизанингу

Антропоморфные скульптуры, инсталляции из игрушек, клумбы из подручных материалов — такие названия давали студенты категориям ЖЭК-арта, который взялись изучать на университетском семинаре.

Термин «ЖЭК-арт» они позаимствовали: так называется паблик «ВКонтакте», где в 2014 году стали появляться фотографии дворового искусства разных степеней обаяния и неловкости. Правда, исследователи предположили, что говорить стоит на самом деле о ТСЖ-арте: именно в «товарищество собственников жилья» чаще всего входят авторы объектов, хотя иногда композиции создают и сами работники ЖКХ. Потом представили искусствоведческую классификацию: кроме типов авторства, описали материалы («шины, пластиковые и стеклянные бутылки, дерево, мягкие игрушки») и формы.

Получилось восемь категорий: три уже названы, а еще объекты из шин, реальные и вымышленные зверьки, тотемы, групповые ансамбли и объекты современного искусства.

Как отмечали студенты в самом исследовании, за классификацию ЖЭК-арта брались и интернет-коллекционеры, например Александр Емельянов, создатель сообщества «Музей имени НАС (народные арт-среды)». Но что спровоцировало именно академический поворот к дворовому искусству?

Дело не только в антропологическом внимании к культуре повседневности, который больше полувека определяет одну из магистралей развития гуманитарных наук. Студенты РГГУ рассматривали ЖЭК-арт как проявление тактического урбанизма, который практиковал и практикует их преподаватель — Антон Польский, или уличный художник Мейк.

Дворовое искусство оказалось в одном ряду с импровизированными маркетами в заброшках, парками на парковках и социальным стрит-артом — низовыми инициативами, которые позволяют аккуратно, неагрессивно переприсвоить и обжить стандартизированное городское пространство.

Если, однако, подходить к сравнению ЖЭК-арта и DIY-урбанизма критически, то можно обнаружить два несоответствия.

Об одном упоминают и сами исследователи, вписывая ЖЭК-арт в категорию ар-брют, то есть искусства, которое создано представителями маргинализованных групп и чаще всего не было задумано ими именно как искусство. Можно предположить, что переприсвоение пространства также оказывается скорее результатом, чем осмысленной интенцией авторов дворовых скульптур. А значит, считать их творчество полноценной активистской работой всё же не следует, хоть оно и находится явно где-то рядом.

Вторая проблема связана с положением двора в российской культуре. Сейчас пространство вокруг жилых домов становится всё более публичным (а именно на публичные пространства и направлены акции DIY-урбанистов). Оно то и вовсе исчезает в домах-свечках, то подчиняется стандартам крупных строительных компаний. Но исторически двор находился в серой зоне между публичным и приватным.

«Публичность двора иного рода, чем улицы и других „общественных мест“, где поведение горожан специально регулируется — она не „парадная“ и не общегородская. В этом смысле двор более всего соответствует кухне в коммунальной квартире: в обоих случаях основное публичное пространство небольшого локального сообщества является непарадным, принадлежит хозяйственно-бытовой сфере и выполняет функцию буферной зоны — сюда выносится то, чему нет места в „чистом“ приватном пространстве жилища. Эта функция двора реализуется и по отношению к улице», — писала Александра Пиир, антрополог из Европейского университета, в исследовании о быте в ленинградских дворах.

Пиир рассматривала сложное и изменчивое соотношение публичного и приватного во дворах и в дореволюционный период, и в раннесоветскую эпоху, и в сталинские времена. В сознании жильцов двор оставался пусть странным, но продолжением дома вплоть до конца советской эпохи. А, судя по виду скульптур, носителями культурной памяти об этом периоде и являются многие создатели ЖЭК-арта.

Детство Recycled

«Мне всегда было жаль, что совсем хорошая бочка обрекается на гибель только потому, что от нее пахнет рыбой, или в ней была краска, или она, прохудившись, стала негодной для солки капусты, для дождевой воды. Дать вторую жизнь бочке не только разумно, но и приятно. К примеру говоря, если распилить бочку на две части по экватору, получится две кадки. Если эти две кадки без дна вкопать до половины в саду и посадить в них простейшие луковичные растения с длинными стеблями, они будут выглядеть пальмами», — писал журнал «Наука и жизнь» от 1967 года в регулярной рубрике «Маленькие хитрости».

Кажется, что примерно такими, хоть часто и более сложными, соображениями руководствуются и сегодня авторы дворового искусства, тем самым реализуя определенную этическую модель в отношениях с предметами и вещами.

Эту модель проанализировала в статье «Апология странной вещи: „маленькие хитрости“ советского человека» антрополог Галина Орлова. Разбирая процитированный совет и другие инструкции по самодельному ресайклингу, Орлова выявляет сосуществование в мире идеального homo soveticus установок на возможность легко изменить мир, что называется, своими руками и страха потерять и без того труднодоступные ценные вещи. Кроме того, низкое качество многих продуктов советского производства в подобных текстах обращалось в «зачарованность несовершенной вещью»: «Дефектность вещи — это всего лишь иллюзия, которую беспощадно разоблачают знания и действия умелого хозяина».

Впрочем, коллекционеров ЖЭК-арта во «ВКонтакте» завораживает и веселит не только выбор материалов и способ обращения с ними, но и сами предметы изображения. Детская горка становится динозавром, шланг перевоплощается в слоновий хобот, на бутылках рисуют Страшилу из «Волшебника Изумрудного города».

А чаще всего возникает странный и уникальный сплав человекоподобных зверей с персонажами из мультфильмов и когда-то культовых книжек о «веселых человечках».

Удивительно, что образ детства, который конструируют мастера ЖЭК-арта, мало отличается от стандартизированных проектов современных детских площадок. Здесь всё те же зооморфные типы, гибриды из медиаобразов и фольклорных персонажей, яркие цвета — надо сказать, не слишком давний арсенал для игровых пространств, которые раньше обходились одной песочницей и, если везло, спортоборудованием.

«Недавнее исследование Корнеллского университета показало, что детей привлекает большое число цветов одновременно: им нравится мозаичность, а не монотонность, и даже тарелки с едой ребята выбирают по этому принципу. <…> Детям интуитивно нравятся лица: младенцы задерживают на них взгляд дольше, чем на других предметах. Причем детская мордашка кажется юным зрителям милее, если обладает гипертрофированными чертами», — писала Инна Прибора в тексте о безумном детском контенте, который тоже выходил на «Ноже». Всё сходится: ЖЭК-арт бьет прямо в цель.

Правда, в отличие от разработчиков эдьютейнмент-приложений и архитекторов ультрасовременных игровых площадок, дворовые мастера не задумываются об интерактивности и отзывчивости, которые так нужны современным детям для скорейшего развития. Хотя наверняка сами наслаждаются взаимодействием с будущей скульптурой, пока задумывают и исполняют ее. Кажется, дворовое творчество становится для них самих легитимной возможностью вернуться в собственное детство и что в этом ностальгическом перепроживании и лежит главная мотивация творить.

Русские лубочные картинки, искусство африканских племен, живопись из психоневрологических интернатов: еще в начале прошлого века авангардные художники стали расшатывать арт-систему, предлагая заменить стандарты академической живописи на «антикультурное» искусство. Все они искали в «искусстве аутсайдеров» некой аутентичности или подлинности, доступа к естественным универсалиям, которые не были достижимы для цивилизованного человека.

Такой взгляд на особое искусство прижился, и ар-брют до сих пор иногда выставляется с подобными экспликациями и продается на престижных аукционах за крупные суммы. ЖЭК-арт, однако, не встроен в систему современного искусства.

Конечно, существуют художники, которые осмысляют подобную эстетику. Илья и Эмилия Кабаковы еще в 1980-е стали создавать гигантские копии подъездных досок объявлений, а потом перешли к тотальным инсталляциям коммунального быта.

Павел Пепперштейн совсем недавно представил на детском «Архстоянии» игровую площадку «Спорные грибы», которая не только отсылала к персональной мифологии художника вокруг грибов, но и явно напоминала излюбленные дворовыми художниками мухоморы.

Пепперштейн, к слову, высказывался и непосредственно о природе ЖЭК-арта, объясняя ее деревенскими корнями многих городских жителей: «…Между современными городскими домами простираются условные деревеньки в форме детских площадок, где обязательно присутствует избушка, чаще всего в виде горки — один из древних символов перехода по Проппу. Вокруг избушки раскидывается поляна тотемов… Затронуты самые важные функции человека: это игры детей, сидение старцев, которые рассказывают былины, бывальщины и былички, размножательная функция у молодых и, конечно, какие-то алкогольные возлияния, когда человек переносится в другой мир».

С другой стороны, арт-активисты, близкие к идеям всё того же тактического урбанизма или комьюнити-арта, иногда работают с инициативными местными сообществами, в которые входят и авторы ЖЭК-арта. Например, авторы сборника «Делай сам/а» рассказывают о нескольких проектах, в которых они стремились превратить низовые практики горожан из спонтанного увлечения в сознательную работу по комфортному переустройству пространства.

Как демонстрацию аутсайдерского искусства в музеях, так и комьюнити-проекты критикуют за иерархичное, снисходительное отношение к маргинализованным художникам.

Безумный гений, лишенный способности осознать себя и потому близкий ко вневременной истине, и дворовый художник, сам того не зная практикующий партизанинг, — они оба оказываются Другими и неравными для системы совриска.

И хотя колонизация инаковости — страшная стоп-фраза для арт-институций сегодня, если бы кураторы действительно заинтересовались ЖЭК-артом, они наверняка придумали бы, как обращаться с дворовым искусством достаточно этично, или рискнули бы переступить через этику. Но пока лебеди из покрышек привлекают только кураторов цифровых музеев, или пабликов «ВКонтакте», где формируется и доминирует эстетика русского бедного.

Впрочем, возможно, экспозиции в условной «эстетике ебеней» сейчас куда более влиятельны, чем выставки в условном «Гараже».

2018-й оказался годом, когда публичные интеллектуалы — например, Юрий Сапрыкин и Александр Горбачев — заговорили об изменении отношения к советскому наследию и постсоветской повседневности среди новых модных, в первую очередь музыкантов. И кажется, что ЖЭК-арт — малозаметная, не самая важная, но какая-то неизбежная часть этой культурной среды, с которой мы снова ищем контакт.