Архонт человечества. Почему Гуссерль считал, что науки о духе в Европе нужно создать заново

1. Гуссерль о философии

О том, что значит быть философом, Гуссерль лучше всего рассказал в книге «Картезианские размышления», которая, в свою очередь, возникла из двух его парижских лекций 1929 года.

Два «я» и одиночество

Философия, говорит Гуссерль, не есть аналитика. Это не работа с текстами. Это одиночество. Вернее, философия является одним из социально приемлемых способов реализации человеком своего одиночества.

Почему человек одинок? Потому что в каждом из нас есть два сознания. Одно из них наше, второе — принадлежит всем людям, то есть оно в нас, но от нас не зависит. Одно опытное, как скажет Кант, другое — априорное, до опыта. Первое — это даже и не сознание. Гуссерль назовет его эмпирическим сознанием, а на самом деле его зовут психикой.

Никто из нас не нуждается в другом, ибо этот другой уже сидит в нас, не испрашивая на то у нас согласия. Другой — не тот, на кого мы смотрим, и не тот, кто смотрит на нас. Он в нас.

Это наше априори. Одиночество — это не когда ты физически один. Потому что, когда ты один, ты не один. Ты больше, чем один. Одиночество есть тоска по самому себе, по возможности в себе найти себя, а не другого. Если бы в нас уже не было этого другого, мы не смогли бы жить в обществе. Наша асоциальная природа проявляется в нас тогда, когда мы находим себя. В этот момент нам не может не захотеться покинуть общество.

Философия — это трудный отказ от истины, предложенной другими. Каждый из нас должен обнаружить в себе следы присутствия других, чтобы избавиться от них. Обнаружение в себе иного самого себя — это обнаружение в себе сознания.

Я могу уважать представления другого о красоте, я обязан считаться с тем, что он считает добрым, но я не могу его представления сделать своими. В момент, когда я принимаю их, я перестаю быть философом. Всё, что во мне, я должен обосновать из собственного совершенного усмотрения.

Всё в мире направлено против моего усмотрения истины. Среди предметов мира нет первых предметов. Среди суждений нет окончательных суждений. Поэтому то, что очевидно, не может быть вещью и не может быть суждением. Декарт полагал, что очевидно «я». И Гуссерль был с ним согласен. Но наше «я» с неба не падает. Откуда оно? Ответа на этот вопрос не знают ни Декарт, ни Гуссерль. Они знают только одно: «я» не принадлежит миру.

«Я» есть то последнее, дальше которого нет пути. Никто не может спрашивать: а что там за ним, за этим «я»? «Я» не принадлежит миру.

Философия как личное дело философствующего

Нельзя не согласиться с Гуссерлем, что философия есть личное дело философствующего. Это дело не касается социума, то есть анонимного множества других. Оно не делается ради культуры. Культура вообще не имеет никакого значения для мысли. Если бы философия стала социальной манифестацией, она сразу же превратилась бы в средоточие всяких предрассудков. Где множество других, там предрассудки. «Личное дело» предполагает опыт непосредственного получения знания. Того, что ты добыл сам. Вот, например, Декарт поехал на север Европы читать свою философию королеве. Простудился и умер. А почему? Потому что вышел за пределы личного. Другое дело преподаватели философии. У них философия за пределами личного. Они всегда в безопасности.

И хотя всякая философия есть личное дело философствующего, всё же философию Декарта Гуссерль предлагает рассматривать не как его (Декарта) личное дело. Почему? На этот вопрос Гуссерль отвечает так. Декарт стал образцом современного философского мышления. Он во всём сомневается. Декарт хорош для начинающих философов, для тех, кто не перегружен знаниями. «Начинающий философ» стал после Гуссерля мерой существования европейской философии.

Быть философом — значит всегда начинать, и неважно, есть у этого начала конец или нет. Его это уже не касается.

Абсолютная нищета познания

«Начинающий» отличается нищетой познания. Все начинающие философы радикальны. В своем венском докладе Гуссерль говорит: «Я, предполагаемый реакционер, гораздо радикальнее и гораздо революционнее, чем те, кто сегодня столь радикален на словах». Многие из нас не слишком радикальны, чтобы быть философами.

Радикальны всегда молодые. Гуссерль выдвигает тезис о том, что философия — дело молодых. И он прав. Философ не может быть старым и мудрым. Это египтяне были старыми и мудрыми. Но они не были философами. А греки были молодыми и немудрыми. И поэтому они стали философами.

И если мы сегодня Платона воспринимаем как египтянина, то это ошибка. Он не египтянин. Он молод, как Декарт, и к тому же радикал. Иначе зачем тирану нужно было его продавать в рабство.

Методический радикализм первых философов состоял в поисках первых оснований и последних целей. Этот радикализм у Декарта сменился новым: сомнением. Что подпадает под сомнение? То, что может как быть, так и не быть. Нельзя полагаться на сомнительное, на случайное. Но всё в мире случайно, всё сомнительно, хотя для всего есть причины. Вообще мыслить — означает полагать несуществующим то, что существует. Это высказывание — ключ к европейской философии XX века.

Всё можно помыслить несуществующим. Только свое «я» нельзя помыслить несуществующим. Оно одно несомненно и абсолютно. «Я» не мыслят, его усматривают. А поскольку в «я» может быть только то, что от «я», а не от чего-то другого, постольку солипсизм является естественным состоянием начинающего философа, а тавтология — адекватной формой выражения его мысли. Кто никогда не был солипсистом, тот никогда не был философом.

Философия как «распоряжающийся мозг человечества»

И всё же Декарт, полагает Гуссерль, недостаточно радикален. Кроме «я» он не нашел ничего очевидного. У него само «я» содержательно в том смысле, что оно содержит в себе идею Бога. Но если «я» опирается на Бога, то оно принадлежит миру. Оно не чистое. Гуссерль настаивает на абсолютной нищете познания. Отказ от идеи Бога — это тот поворот философии, который Гуссерль считает абсолютно необходимым.

Философ не нуждается в идее Бога. Ему не нужна традиция. Он должен взвалить всю ношу на себя, то есть потерять мир, а потом заново найти его в себе. А если он этого не сделает, то это значит, что философия пришла в упадок. Она, как фокусник, начнет демонстрировать разные содержания, которые принадлежат не ей, а науке или чему-то другому. Она лишается единой цели, одного метода, одной проблемы. Возникнет хаос. Современные философы, с точки зрения Гуссерля, — это сущие анархисты.

Если Бога нет, а вера людей выродилась, то всё упование образованных людей обращается к науке, к философии. Наука должна заменить религию. Философия должна осветить путь и повести за собой людей. И вот вместо этого света Гуссерль видит мрак, бессвязный поток философской литературы. Что делать? Искать очевидное. Гуссерль нашел очень много очевидных вещей и назвал их интенциональными объектами. Но не понял, как их можно загрузить в сознание. Ему надо было объявить, что сознание не имеет никакого отношения к знаниям и поэтому безразлично к вещам, но он побоялся это сделать. И превратил сознание в сознание «о». Сознание «о» — это психика, и руководит ею инстинкт.

Иными словами, Гуссерль решил изменить ситуацию, навести в философии порядок.

2. Европа

Уникальность европейского человечества состоит в том, что оно родилось из духа философии. В «осевое время» в Греции возникло «сообщество людей, живущих философией». И это сообщество до недавнего времени всё еще жило в Европе. А в России, которая 300 лет стремилась стать Европой, это сообщество людей почему-то не возникло. И до сих пор мы живем без этого внутреннего сообщества. Взамен в России изобрели интеллигенцию, состоящую из разных людей со случайными взглядами на мир.

Никто больше, рассказывает нам Гуссерль, не рождался из духа философии. Ни Индия, ни Китай. Почему Европа никогда не индианизируется? — спрашивает Гуссерль и отвечает: потому что Индия возникает из духа семьи. Европа же посредством философии открыла бесконечный путь к универсальному разуму. Поэтому все народы мира хотят европеизироваться. «Что стремится к универсальному, выше того, что стремится к локальному», — говорит Гуссерль.

Европе всегда нужен абсолют, а не половина абсолюта. В Европе функционеры нации поддерживают позицию незаинтересованного наблюдателя, непрактичного теоретика, соединяя его с практикой.

Так пара греческих чудаков преобразовала всё человечество. Поэтому философия в Европе понимается Гуссерлем как архонт всего человечества.

«Философия, — говорил Гуссерль в венском докладе, — должна всегда выполнять в европейском человечестве свою функцию — архонта всего человечества».

Устройство Европы

Как устроена Европа? У нее есть «врожденная телеология», стремление к универсальному разуму. Европеец не тот, кто, говорит Гуссерль, живет в Европе. И цыгане живут в Европе, но они не относятся к европейскому человечеству. Почему? Потому что они возникли из духа движения, перемены мест. В духовном смысле к европейскому человечеству не относятся эскимосы и индейцы.

Не важно, размышляет Гуссерль, что европейские народы воюют друг с другом. Эти войны идут внутри одной телеологии, одного духа. А вот война с Россией — это другое дело. Это война с цивилизацией, возникшей из крестьянских грез общинной жизни. Или Индия. Это, конечно, древнейшая цивилизация, но она возникла не из духа философии, а из духа семейной жизни. Что это означает?

Это означает, что в Европе, создав концепт, человек становится новым человеком. И вместе с ним обновляются другие. Нации, которые объединены религией, традицией, территорией, кровным родством, не знают этого обновления.

У них недуховные связи между людьми, поэтому они теряют свою прочность при столкновении с духом философии. К европейским народам с философией, по словам Гуссерля, «влечется всё человечество», потому что ими создается движение к универсальному разуму. При этом «функционеры нации» поддерживают теорию и критицизм философии ради всеобщего блага.

Кризис Европы

Человек, говорит Гуссерль, неотделим от общества. Нет человека без общества, нет общества без людей. Проблема состоит в том, что люди болеют. Когда человек заболевает, общество знает, что ему нужно делать. Человека нужно лечить либо «силами природы», либо «естественно-научной медициной». Первое возникает в донаучной жизни человека, второе — в его цивилизованной жизни.

Но что делать человеку в момент, когда начинает болеть общество? «Личностная жизнь, — пишет Гуссерль, — это когда Я и Мы живут сообщественно, в горизонте общности… таких как семья, нация, сверхнация». Что делать, если заболеет нация, народ? Их ведь тоже надо лечить. Но как? Ведь нет никакой медицины для общества, для нации, для семьи. Нет никаких лекарств. Они просто не созданы. Но почему они не созданы? Потому, видимо, что не работают науки о духе. Что им мешает? Им мешает их желание быть такими же объективными науками, как физика и химия.

Причина кризиса Европы лежит в ее рационализме. Греки были рациональными, но в окружающем их мире были боги и гибридные существа. А вот уже в эпоху Просвещения они исчезли. В мире появились точки, линии и тела.

Греки лечили человека силами природы. Математикой же, как говорит Гуссерль, человека вылечить нельзя.

Рационализм Просвещения сводит дух к телу. Если мы сведем дух к телу, то гуманитарные науки (науки о духе) нужно выкинуть. Они не нужны. Можно оставить только физику и химию. В конце концов, это так просто: «человеческий дух зиждется на человеческой природе», а душевная жизнь человека коренится в телесности. Тем самым европейское человечество вступило в эпоху одностороннего рационализма.

Науки о духе исчезли в Европе, Гуссерль берет на себя задачу создать их заново.