Как играть с тараканом и дохлой мышью: советский детлит о жучином футболе, мушином атеизме и прекрасных личинках

«Приключения доктора Скальпеля и фабзавука Николки в мире малых величин»

Авт. В. Гончаров. М.-Л.: Молодая гвардия, 1924

Когда к студенту рабфака Николке пришел его преподаватель, доктор Скальпель, вдруг скинувший одежду, уменьшившийся в росте и предложив ученику сделать то же самое, Николка ничего не понял. Но потом сообразил, что профессор предлагает поучаствовать в увлекательном эксперименте: скукожиться до размеров одноклеточного организма и увидеть жизнь во всем ее микробиологическом многообразии.

Подростковый роман позабытого мастера советской фантастики 1920-х Виктора Гончарова принадлежит обширному корпусу произведений о путешествиях в микромир. В отличие от более известных героев «Необыкновенных приключений Карика и Вали» или фильма «Дорогая, я уменьшил детей», Скальпель с Николкой делаются настолько крошечными, что вступают в контакт с микробами. Доктор-интеллигент читает о них Николке познавательные лекции, а студент-пролетарий пинает туберкулезные палочки и лупит палкой амеб.

С насекомыми им пообщаться тоже приходится — для них они так велики, что сойдут за крупногабаритный транспорт. Разместившись на усике малярийного комара, герои наблюдают, как другая комариха откладывает яйца. Уцепившись за лапку мухи, они подслушивают беседы мушиного народа на антирелигиозные темы. Муха-атеист доказывает темным сородичам, что почитаемые ими мухи-священнослужители, вместо того чтобы отпевать погибших, отправились пировать на кухню, не взяв с собой никого из простонародья: ведь если мух там станет слишком много, их будут уничтожать липкой лентой. Мухи не верят атеисту и даже хотят забить его камнями.

А вот Скальпель и Николка отказываются от привычных убеждений: еще недавно они осудили бы людоедство, а теперь питаются человеческим жиром. Невозможно представить, чтобы появившиеся десятилетие спустя Карик и Валя занимались чем-то подобным: видимо, чтобы так раскрепоститься, попасть в мир насекомых недостаточно. Другое дело мир микробов, где царит настоящий имморальный хаос.

«Сорока-белобока и жук дровосек»

Автор не указан. М.: Издание Г. Ф. Мириманова, 1924

В этой сказочной миниатюре, предназначенной, как указано на обложке, для самых маленьких читателей, развивается известный сюжет о сороке, которая кашу варила и детей кормила. «Этому дала, этому дала, этому дала, а этому не дала». Потому что в лес не ходил, дров не пилил и воды не носил — кто не работает, тот не ест. «Иди себе мимо», — говорит огромная птица мальчику и тот послушно шагает лесом.

В лесу ему встречается жук из тех, которых называют дровосеками или усачами. Художница Вера Глинка, внучатая племянница композитора Михаила Глинки, изобразила жука симпатичным, с умными человеческими глазами. Добрый жук приглашает мальчика вместе заняться заготовкой древесины. Тот соглашается, и вскоре приносит сороке отличные дрова, за которые птица выдает ему долгожданную кашу, а затем укладывает спать.

Поучение вывести нетрудно: конечно, безделье в СССР не в почете, но если ты оболтус, еще не все потеряно. Общество от тебя не откажется и поддержит, главное — самому встать на правильный путь.

«В лесах и полях»

Авт. В. Лукьянская. М.: Земля и фабрика, 1925

Натуралистические рассказы Веры Лукьянской были известны еще в Российской империи. Но взгляд на окружающий мир как на место, где «все живущее образует громадное общество взаимной помощи, каждый член которого, работая для собственного блага, в то же время, сам того не зная, добросовестно работает и для блага всего общества», очевидно, оказался не чужд и советской власти.

Словно большевики, упразднившие классовые различия, Лукьянская отрицает деление насекомых на «благородных» (вроде бабочек) и «презренных» (навозников, могильщиков), уделяя всем равное внимание. Она сетует, что читатель может брезговать историями о жуках, которых зовет благодетелями: «Скромно и незаметно, не дожидаясь от вас никакой благодарности, совершают они свою важную работу и, сами того не зная, приносят огромную пользу всему живому на земле — и вам в том числе».

Работа, надо сказать, недетская: имеется в виду природная «утилизация» трупов, в которой навозники и могильщики играют важную роль.

Лукьянская свободно говорит с читателем о смерти и призывает относиться к животным как к равным, замечая, например, что жуки тоже зарывают своих покойников в землю, причем научились они этому гораздо раньше людей.

Лукьянской нравится любоваться природой и описывать ее с редкой нежностью. Она умиляется даже личинке: «Не вздумайте, пожалуйста, представлять ее себе грязным отвратительным червяком <…> Не может быть ничего чище этой беленькой гладенькой личинки с лоснящейся кожицей». Места обитания личинок Лукьянская называет детскими комнатами. Это материнский инстинкт натуралиста, не разделяющего детей на своих и чужих, человеческих и принадлежащих другим видам.

«Крошки-сороконожки»

Авт. В. Инбер, В. Типот. Л.-М.: Радуга, 1925

Незатейливый сюжет о многодетной семье вряд ли удостоился бы издания, если бы вместо людей героями не были антропоморфные многоножки. Иллюстратор Владислав Твардовский изобразил их похожими на сколопендр, но с человекообразными улыбающимися лицами. Разглядывая иллюстрации, на которых тридцать пять гигантских сороконожек копошатся посреди советского убранства 1920-х, забываешь о тексте. Но и там творится что-то странное: когда дети подросли, родители отправляют их в школу и считают расходы на галоши, «ведь ходить по школам невозможно голым». Арифметика явно не их конек: просидев всю ночь и разломав счеты, родители не получили искомых чисел. У мамы сдают нервы: «Слишком много ножек у сороконожек… Я изнемогаю!» Она отправляется гулять, встречает аистиху с сыном, которые стоят каждый на одной ноге, и плачет от зависти.

Можно подумать, что это временная слабость, и история сейчас получит какое-то развитие, но на этом она заканчивается, напоследок снабдив юного читателя нетривиальной моралью:

«Ноги — это гадость, если много ног». Аист хороший, потому что «одной галошей мамочке на радость обойтись бы мог».

Попробуй угадай, то ли здесь сатира на непутевых родителей, которые завели слишком много детей и не могут о них позаботиться, то ли на советский быт, при котором покупка детских галош — неподъемная задача для обывателя.

«Тяб Иваныч»

Авт. Л. Веприцкая. М.: Издание Г. Ф. Мириманова, 1926

Мальчик Тяб Иваныч (его зовут Октябрь, но маленьким у него получалось выговаривать только «Тяб», и это прозвище к нему прилипло) живет в коммуналке вместе с папой. Когда отец уходит на работу, он запирает сына в комнате, чтоб тот не озорничал. Но Тяб не грустит, ведь он повстречал в углу «очень славного таракана». Мальчик принимается катать таракана на тележке, которую сделал из папиросной коробки и катушек из-под ниток.

Веприцкая хорошо передает детскую непосредственность, которую не омрачает тесное коммунальное жилье. Игры ребенка с мусором и насекомыми — конечно, невеселый знак времени, но с точки зрения детской оптики это совсем не страшно. Таракан — не только настоящий товарищ, но и проводник в мир первых серьезных переживаний. Например, раскаяния, которое наступает, когда Тяб, заигравшись, роняет таракана из окна. Что же теперь будет — ведь у насекомого в комнате могли остаться маленькие дети!

Папа почти не ругает Тяба за то, что, пытаясь вернуть таракана, он разбил часть их домашней посуды: «Ведь счастье, правда, не в каком-нибудь разбитом стакане, зачем же о нем думать». Вместе они анализируют произошедшее. Папа признает, что с насекомым Тяб Иваныч поступил «не по-товарищески, что и говорить». Но тут же утешает его: таракан наверняка сумеет подняться по стенке обратно в квартиру.

Иальчик все равно чувствует ответственность за детишек, которые по его вине остались без отца, и решает подкармливать их. Из спичечного коробка он сооружает тараканью столовую. Ночью Тябу снится сон, в котором все тараканье семейство благодарит его за обед. «Вы молодчина, Тяб Иваныч!», — говорят тараканы.

«О том, как жила-была последняя Муха»

Авт. Д. Мамин-Сибиряк. М.: Государственное издательство, 1927

Сказку о молодой мухе, которая живет с людьми целый год, постепенно меняя одно мухоцентричное мировоззрение на другое, еще мухоцентричнее, Дмитрий Мамин-Сибиряк сочинил еще во второй половине XIX века. Но только в СССР она вышла самостоятельным изданием с живописными иллюстрациями. Правда, и с цензурными сокращениями.

В оригинале, например, мушка стыдливо признавалась старшей товарке, что любит пить пиво. Зависимость от него кажется ей вполне невинной, но не такой симпатичной, как от варенья, поэтому глава дома, предпочитающий пиво варенью, не вызывает у нее доверия. В советской версии все намеки на пороки жужжащей барышни исчезли. Осталось, впрочем, самое главное: рассказ о том, что взросление не тождественно пониманию мироустройства, а врожденная эгоцентричность делает постижение бытия принципиально невозможной задачей.

В юности, летом, героине кажется, что люди прекрасны, потому что все делают для мух: открывают форточки, варят варенье, ставят на стол вкусные вещи.

Когда мух становится слишком много и с ними начинают бороться с помощью ловушек, муха прозревает: все в мире существует только для того, чтобы губить насекомых. Оставшись последней из своего поколения и едва не погибнув зимой в пламени свечи и на печке, она заключает, что и это ловушки для мух, иначе в чем их назначение?

Дожив до следующей весны, когда родились новые мухи, она приходит к еще более странному выводу: «Теперь я знаю все, — жужжала она, вылетая в окно, — лето делаем мы, мухи…» Чем старше становилась героиня, тем сильнее искривлялось ее мировосприятие. Познать мир можно лишь в том случае, когда воспринимаешь его в отрыве от своей природы и ценностей.

«А червяки летают?»

Авт. В. Штамм. М.-Л.: Государственное издательство, 1928

Встретив в огороде двух беседующих червяков, розового и зеленого, воробей небылицам второго: будто скоро он станет летать не хуже воробья. Отнеся детям первого червяка, воробышек вернулся за зеленым, но найти его не смог. Неужели и правда упорхнул?

Предполагается, что на момент прочтения юный читатель еще не знаком с процессом превращения гусеницы в бабочку. Автор с микробиологической фамилией Штамм раскрывает его не сразу, а постепенно, на манер фокусника, преподнося окукливание с последующим окрылением как настоящее природное чудо.

И без того увлекательное повествование периодически сдабривается фантастическими сценами. Девочка Вера берет гусеницу домой и селит ее коробке с листьями, из которой та бормочет:

«Я кушаю. Кушаю. Кушаю. Мне надо много кушать, чтобы вырастить крылья, чтобы набраться сил для летанья».

Вскорости к удивлению детворы «полетел зеленый червяк!» Но автор приберег для нас еще несколько чудес. Подарив Верочке шелковую ленту, мама спрашивает, знает ли она, что подарок этот от бабочек. Рассмеявшуюся от этой, как она думала, шутки Веру мать удивляет рассказом о шелкопрядах.

Иногда просветительское повествование прерывают комические эпизоды: друг Веры, Коля, сочинил рифмованную сказку про то, как бабочка отложила яички, из яичек вышли гусенички, из тех — бабочки, из бабочек — яички, и так далее до бесконечности, и повторяет ее, пока не выводит подругу из себя. А вот Штамма в монотонности не упрекнуть — словно кузнечик, автор скачет с темы на тему, торопясь рассказать все что знает.

«Как жуки в футбол играют»

Авт. Б. Фортунатов. М.-Л.: Государственное издательство, 1928

В июньском номере ленинградского детского журнала «ЕЖ» (Ежемесячный Журнал) за 1928 год был опубликован анонс новой книги зоолога, в прошлом солдата буденновской армии, Бориса Фортунатова: «Ты видал, как люди играют в футбол? Наверно, видал. А вот как жуки в футбол играли, подглядел однажды Петя. Что потом было с Петей, и что он еще узнал интересного — узнаешь и ты, если прочтешь книжку».

Как и всякая реклама, анонс не вполне соответствовал тому, что увидели читатели. Во-первых, главного героя звали совсем не Петя, а Андрюша. Во-вторых, надежды на фантастическую сказку о жуках-физкультурниках не оправдались: жучиный футбол — только образ-манок, а не основа сюжета. Речь в книжке шла о скарабеях, которые катают шары из навоза, чем и привлекают Андрея. Сначала они кажутся ему спортсменами, но, понаблюдав за насекомыми, мальчик отбрасывает эти фантазии.

Справедливости ради, рассказ о быте навозников, их питании и размножении составлен Фортунатовым увлекательно и доступно. Упоминает он и о важности скарабея для древних египтян. Правда, по понятным причинам, не говоря ни о том, что жук был религиозным символом солнца, ни о скарабееподобном божестве утренней зари Хепри. Жук по Фортунатову — собрат-пролетарий, чумазый труженик, от которого в мире очень многое зависит.

А о спорте насекомых в СССР были другие произведения. Например, популярный рассказ Виталия Бианки «Репортаж со стадиона Жукамо». Или эстонский мультфильм «Вот так чемпионы!» об олимпийских играх жужелиц, кузнечиков и бабочек.

«Тараканята»

Авт. И. Бегоулева. М.: Государственное издательство, 1929

До чего симпатичное слово подобрала Бегоулева для заглавия своей книжки. Тараканята — все равно что пацанята, только с шестью лапками и усами. Но вот мир, который окружает ее героев, юных тараканов Резвуна и Усатика, совсем не ласковый.

Выйдешь из дома, а за углом поджидает паук-гопник. Сбежишь от него — окажешься в беспокойной очереди тараканов за водой, которые толкаются, а некоторые падают в сливное отверстие и погибают. Уйдешь в нетараканий район к мухам — и сразу прилипнешь к липкой ленте. Выкарабкиваться обратно приходится буквально по трупам:

«Собрал последние силы, высвободил одну ножку, на соседнюю муху поставил, почувствовал, что опереться может, другие начал понемногу вытаскивать. Так по мухам и вылез».

В безжалостной действительности выживают лишь безжалостные. На фоне остальных равнодушных насекомых Резвун с Усатиком выглядят симпатично: они хотя бы не бросают в беде друг друга. Старшие их в этом не поддерживают. Когда тараканята возвращаются домой, семья отказываются принять Резвуна из-за того, что он испачкался в чернилах: «Ты не наш таракан. Мы рыжие, а ты черный. Иди в соседнюю квартиру, там черные тараканы живут — некрасивые, другого племени».

В финале тараканята вырастают, теперь они взрослые, а значит, борьба за выживание не оставляет в тараканьих середечках места детскому любопытству и братской любви. Только не до конца стершиеся чернильные пятна на Резвуне напоминают о ребенке, которым он когда-то был. Такой вот невеселый реализм.

«Шестиногие»

Авт. Н. Плавильщиков. М.: Государственное издательство, 1929

Доктор биологических наук Николай Плавильщиков был человеком незаурядным. С одной стороны, беззаветный любитель всего живого, поклонник знаменитого энтомолога Жана-Анри Фабра, книги которого переводил. С другой, в 1922 году тот же Плавильщиков напал с пистолетом на своего коллегу Григория Кожевникова, ранил и ограбил, что впоследствии объяснилось острым приступом шизофрении. Надо отдать Кожевникову должное: к произошедшему он отнесся как человек науки, со всем возможным пониманием. Если бы он читал детскую книжку Плавильщикова «Шестиногие», его еще меньше бы удивила тяга того к жестокости и смерти.

Неискушенному читателю этот научпоп может показаться романом ужасов. Хотя Плавильщиков ничего не выдумал, он отобрал такие сюжеты, которые рассказывают о непрерывной борьбе в мире животных, где каждый поедает каждого. Сначала муравьиный лев, от которого, как в хорроре, видны только торчащие из песка загадочные «рогульки», убивает муравья. Затем его самого ест птица, а муравьи отыгрываются и убивают осу-пескороя, которая перед этим парализовала гусеницу, чтобы ее личинки съели ту живьем. Наконец осу вместе с муравьями проглатывает куропатка.

Когда пришедшие в сад дети видят, как жуки-могильщики зарывают труп мыши, они решают подшутить и привязывают труп к воткнутому в землю колышку. Насекомые не лыком шиты и догадываются подрыть колышек, чтобы он упал и мертвая мышь отцепилась. Но детям этого мало: кто-то придумал перебить запах падали водкой. Сбегав за водкой, они протерли ей колышек. Жуки растерялись. Повторив эксперимент несколько раз, ребята выяснили, что жуков привлекает запах падали от палки, а не от мыши. С этой важной информацией они ушли, оставив жуков заниматься своим делом. Но потом вернулись, чтобы отыскать полуразложившееся тельце многострадального грызуна: «Вырыли её из земли. Поглядели — а в мыши-то белые личинки прямо кишмя кишат. Жуки-могильщики положили в мышь яйца. Из яиц личинки вывелись. Мышь едят. Много было личинок, уж наполовину мышь они съели…»

Советская детская литература — не только произведения вроде «Чебурашки» Успенского или «Двух капитанов» Каверина. Иногда она бывала и такой.