Шотландская заря паровой эры. Как механик Джеймс Уатт просто пытался выжить — и положил начало промышленной революции

Кто такой Джеймс Уатт, его карьера и его умения

Всю свою жизнь каждый из людей на земле занимается выживанием. Человек, знаете ли, чисто физиологически такая скотинка, которая постоянно требует еды, еды и еще раз еды. Ну и, кроме еды, в зависимости от обстоятельств, времен, окружения и традиций — крыши надо головой, одежды, каких-то значимых предметов быта, какого-то инструментария, облегчающего его существование, и даже чего-то, удовлетворяющего его потребности в обмене мыслями и эмоциями с окружающими, что мы сегодня называем в совокупности культурными нуждами.

Но прежде всего — надо выживать.

И люди всю свою историю занимаются выживанием. Раньше охотились на мамонта и собирали колоски, потом (времена становятся всё сложнее, взаимоотношения всё запутаннее) научились продавать свои знания и умения в обмен на денежные знаки.

Иногда эта борьба за выживание происходит неосознанно (например, в наше время принято внушать мысль о том, что работа вовсе не способ не остаться голодным, а самореализация и достижение великих целей, а денежные знаки — сопутствующее явление), а иногда это вполне рутинная и осознанная задача.

Для Джеймса Уатта, вне всяких сомнений, выживание было вполне реальной задачей большую часть его жизни.

Это потом появятся легенды о том, как в детстве он зачарованно наблюдал за паром, который шел из носика чайника, и как подносил к носику чайника холодное блюдечко и наблюдал, как пар превращается в конденсат, оседая на блюдечке в виде капель…

На самом деле — увы — всё обстояло совсем иначе, и о паровой машине Уатт вовсе не мечтал с детства и впервые увидел ее уже в солидном возрасте (и положении) при довольно-таки случайных обстоятельствах…

Отец Уатта преподавал математику и мореходство в родном Гриноке, небольшом шотландском городке недалеко от Глазго, а еще был мастером на все руки, в чем ничего удивительного тогда не было — чуть ли не в каждом доме в Шотландии, будь ты поденным рабочим или нуворишем, главой клана или матросом, имелась мастерская: у тех, кто побогаче, — отдельное помещение, у тех, кто победнее, — угол в доме. Может быть, именно это умение и стремление всё делать самому, своими руками, помноженное на обязательное и весьма качественное образование, дало в итоге необыкновенный и ничем не объяснимый всплеск гениальных открытий, сделанных именно шотландцами, небольшим народом, бесспорным чемпионом мира по количеству изобретений всемирного значения. «Если бы изобретательства не существовало, то шотландцы его бы изобрели», — говорили в те времена.

Так или иначе, Джеймса Уатта всю жизнь окружали изобретатели, да и людей, умевших воплотить идеи в металл, хватало — место, знаете ли, такое…

Например, отец Джеймса, Джеймс Уатт — старший, осчастливил родной Гринок первым подъемным краном, а местную церковь — органом. Его мастерская, и это уже важно для нас, была любимым местом, где проводил время сам Джеймс. Отец его, размышляя о карьере для сыновей, Джона, старшего, видел коммерсантом, а вот Джеймса — обязательно ремесленником или ученым (заметьте, насколько близко стояли тогда в представлении шотландского учителя эти, казалось бы, такие разные профессии — но магия времени и места их очень сильно сближала, да и, забегая вперед, хотя это и так все сегодня знают, Джеймс Уатт выполнит обе отцовские мечты).

Борьба за выживание началась для Джеймса, когда ему исполнилось 18 лет, — его мать к тому времени уже умерла, дела отца шли из рук вон плохо, и пора было пристраивать сыновей. Джеймс-старший считал, что Джеймсу-младшему было бы здорово выучиться на оптика, а еще лучше — на мастера по измерительным приборам.

Увы, но его поездка в Лондон, где он пробовал получить квалификацию мастера, закончилась ничем — проучившись всего год вместо положенных семи и потратив на это обучение весь свой капитал, он возвращается на родину, в Шотландию.

Сам Джеймс Уатт считал себя неудачником, да и выглядел как неудачник — человек подавленный, апатичный, рассеянный, по его виду легко читалось, что у него большие проблемы со здоровьем. К тому же он беден — бизнес его отца угасает, сам он зарабатывать еще не научился, да пока и не понимает, за счет какого умения он сможет прокормиться и выжить.

Вот тут ему везет впервые в жизни — Университет Глазго, в ту пору обласканный спонсорами из числа местных нуворишей, получает от одного из них большую партию инструментов, и Уатт, по протекции своего дяди Мюрхэда, преподававшего там восточные языки, получает место мастера — инструменты и приборы надо настроить, наладить их обслуживание и ремонт, а цеховые условности на университет, островок свободы, не распространялись никогда.

Так у Уатта появляется и любимое дело, и скромный кусок хлеба, и даже маленькая мастерская.

Научная среда благотворно влияет на Уатта (профессура быстро узнает в нем «своего» — человека, исповедующего научный подход, обладающего большими знаниями и легко обучаемого), его золотые руки и светлая голова высоко ценятся, словом, в университете он чувствует себя в своей тарелке.

Здесь, кстати, Уатт обзаводится и друзьями, из которых упомянем двух: это Джон Робисон, тогда еще студент, а позже видный масон и один из авторов теории заговора и фантазий о мировом правительстве. Несмотря на эти глупости (случившиеся с ним в весьма, правда, преклонном возрасте), Робисон — отличный математик, профессор, часть жизни проведший в России (и ставший там академиком). А еще он — добровольный биограф Уатта, которого со студенческой скамьи ценит очень высоко и считает человеком необыкновенным — это мнение сложилось у него об Уатте задолго до того, как речь зашла о паровой машине. Кстати, будучи шотландцем, он не мог совсем уж ничего не изобрести и остался в истории в том числе как изобретатель сирены.

Второй друг Уатта — профессор Джозеф Блэк, в ту пору уже, несмотря на молодость, химик и физик с мировым именем, а мировое имя ему принесли эксперименты с водой и воздухом — именно благодаря ему мы знаем, что в воздухе много азота, что такое углекислый газ и как он выделяется и много чего еще, известного сейчас каждому школяру. Рожденный во Франции Блэк был шотландцем лишь наполовину, но избежать «изобретательского рока» ему это не помогло. Самым известным из его изобретений стали, кажется, аналитические весы. Слава Блэка (он самый молодой профессор в истории университета) настолько велика, что он, как и Робисон, становится российским (хотя не только российским, конечно) академиком, правда, в отличие от Робисона, заочным.

Самому Уатту интересно всё на свете — и механика, и химия, и анатомия (он даже раздумывает, не стать ли ему врачом). В университете открывается его способность быстро схватывать суть вещей и ясно излагать свои мысли.

Университет платил ему сдельно и нагружать его работой в объеме, необходимом для регулярного заработка, был не в состоянии, впрочем, и за пределами университета большого спроса на умение Уатта не было. А из-за собственной прямо-таки вопиющей непрактичности Уатт пережил два тяжелейших в материальном плане года.

Впрочем, в 1759 году решение этой проблемы пришло к Уатту в виде местного дельца по фамилии Крейг, который сам плохо понимал, чем именно занимался Уатт, и в работе мастерской был совершенно бесполезен. Крейг и Уатт стали компаньонами — первый вложил в дело около ста фунтов, а также нашел под мастерскую удобное помещение в центре города и взялся за поиск клиентов и ведение бухгалтерии, второй внес свои инструменты, оцененные в те же сто фунтов, и свое мастерство.

После этого дела компаньонов — пусть и не мгновенно, но заметно — всё быстрее и быстрее пошли в гору. С клиентами не было перебоев, правда, Уатту приходилось заниматься отнюдь не только математическими инструментами — починить или сделать просили всё что угодно. В частности, великое множество музыкальных инструментов, включая орган, — музыка тогда считалась частью математики, а значит, чем орган или скрипка не математический инструмент, чем они хуже секстанта или астролябии?

Да и сам Уатт брался за любую работу: с одной стороны, он понимал, что бизнес есть бизнес, с другой — его притягивало непонятное, к поискам решений в ремонте он относился как к логическим или математическим задачкам, которые любил решать в детстве.

Бизнес Уатта и Крейга расширялся, в какой-то момент прибыль составляла уже 1000 фунтов в год, а мастерская стала больше походить на небольшой заводик, на котором трудились 16 человек.

Уатт женился на уроженке Глазго, что давало ему право открыть собственную мастерскую. Вообще, жизнь налаживалась, всё вроде бы шло по накатанным рельсам. Конечно, Уатт не был по меркам Глазго человеком состоятельным, но, во-первых, для безбедного существования его семьи денег хватало, а во-вторых, мастерская пусть медленно, но росла, а доходы увеличивались.

Одним словом, призраки борьбы за выживание и голода окончательно отступили, будущее казалось ясным и предсказуемым и ничто не могло помешать и дальше катиться по накатанной дорожке.

Но… Или в самом конце 1763, или в самом начале 1764 года произошло незначительное событие, которое поломало жизнь самого Уатта, разделив ее на до и после, и изменило, какой бы пафосной ни показалась эта фраза, существование цивилизации.

Один из профессоров естественных наук Университета Глазго попросил Уатта отремонтировать небольшую модель «огневой машины» Ньюкомена. До этого, заметим, от этой работы отказались все мастера в Шотландии, даже лондонские мастерские, в которые обращался профессор, ответили отказом.

Уатту, который не отказывался ни от какой работы, задача показалась интересной. Сам он позже вспоминал, что долгое время «просто чинил механизм», но постепенно идея парового двигателя захватила его и полностью себе подчинила.

Чисто справочно, чтобы избежать долгого экскурса в историю предшественников Уатта и совершенствования самой идеи применения силы пара, скажем, что «огневая машина» английского кузнеца Ньюкомена, созданная за 60 лет до того, как одна из моделей попала в руки Уатта, была самой совершенной из всех, существовавших на тот момент. Несколько машин Ньюкомена занимались откачкой воды из шахт (наиболее насущная задача для шахт Англии, зачастую расположенных в болотистых местностях), а одна из машин даже управляла приточным вентилятором, расположенном ни много ни мало в парламенте Англии.

Уатт, который странным образом до того практически не сталкивался с паровыми механизмами, был совершенно очарован машиной. И в то же время она вызвала в нем дикое раздражение своей неполнотой, несовершенством, «недоделанностью».

Кстати, популярен анекдот о том, как Уатт чинил эту паровую машину. Якобы, получив заказ, он обошел ее трижды и попросил принести ему кувалду. Получив инструмент, он прицельно ударил ей куда-то, и машина заработала. За работу он потребовал 1000 фунтов, и когда у него попросили счет (хитрость такая — написанное можно оспорить), он написал: «Удар кувалдой — 1 фунт, знания, куда ударить, — 999 фунтов».

Легенда популярная, но никакого отношения к деликатному Уатту, который никогда не требовал за свою работу больше того, что она стоила, дабы не подвести заказчика, не огорчить его и не ввести в лишние расходы, отношения не имеющая.

Да и с паровой машиной вышло посложнее — знакомство с ней не ограничилось одним ударом кувалдой.

Собственно, на этом можно и закончить долгое, но необходимо вступление, и, хотя предыстория не менее захватывающа, чем сама история, здесь мы меняем курс и дальше расскажем о паровой машине как стартапе, питчингах, бизнес-ангелах и раундах инвестирования.

Стартап Джеймса Уатта

Разбирая творение Ньюкомена, что называется, по косточкам, Уатт обратил внимание на то, что машина теряет большую часть пара, а значит, и тепла совершенно впустую. Очень долгое время он экспериментировал («потратив на эти эксперименты сумму денег, которую не мог себе позволить») с нагреванием и паром (определив, что вода в газообразном состоянии, как пар, «имеет расширение в 1800 раз»).

Наконец наступил день, который сам Уатт описывал как чуть ли не самый счастливый день в своей жизни (Робисон пишет о том, что «этот день наполнил его счастьем»): он догадался сделать сосуд, в котором накапливался пар, и сосуд, от пара освобожденный, сообщающимися. Скоро придумалось и слово «конденсатор», описывающее изобретенное. Проблема неэффективности паровой машины была наконец решена и…

И перед Уаттом стало множество проблем, главной из которых была нехватка денег. Его собственные средства были чрезвычайно скромны, к тому же предыдущие эксперименты не только опустошили его кошелек, но и заставили влезть в долги.

Другая проблема заключалась в том, что даже в самой передовой стране мира, каковой, без сомнения, являлась тогда Великобритания, не существовало технологий и мастеров, способных безукоризненно выполнить те технические задачи, которые ставил бы им Уатт.

В результате — знакомая и понятная картина: есть идея, на реализацию которой не хватает средств — и финансовых, и технических.

И тут на помощь Уатту приходит его друг Блэк, который знакомит изобретателя со своим однокашником (они вместе учились медицине в университете) Джоном Робаком.

Робак

Бесспорно, Джон Робак по праву считался этаким золотым мальчиком — человеком, которому удается всё, за что бы он ни взялся.

После окончания университета он немного поучился в Европе, а затем вернулся в Глазго, открыв врачебную практику и быстро став не просто заметным, а, пожалуй, самым успешным из докторов Шотландии.

Неугомонный характер и шотландские корни не позволяли ему довольствоваться лаврами лучшего из врачей — увлекшись, как и многие врачи того времени (как его друг Блэк, например), химией, Робак открыл отличный способ получения серной кислоты, дешевый и массовый, и обустроил собственный заводик по ее производству, приносивший ему заметные капиталы.

Мгновенное превращение небольшой лаборатории при врачебном кабинете в процветающее предприятие подвигло Робака на следующий шаг: понимая, что за металлургией будущее, он покупает огромные Карронские рудники. Были построены домны и само здание завода, причем строительством занимался лучший, что общепризнанно, инженер Британии тех лет — Джон Смитон, которого еще часто называют «первым гражданским инженером в истории» (что, конечно, неправда, зато хорошо подчеркивает, насколько важны и востребованы стали люди этой профессии не по части литья пушек и фортификации, а в мирном деле).

Робак построил самое современное предприятие на свете, и топливом для его домен должно было стать не дерево, а каменный уголь. Благо, к Карронским рудникам примыкали и огромные угольные копи. Вроде бы всё складывалось как нельзя удачно. Правда, угольные запасы истощены, добыча заглублена, а проникающая вода мешает добыче, но это, как казалось Робаку (и не ему одному), мелочи — найдется способ решения этой мелкой проблемки, не тормозить же из-за ерунды грандиозные планы.

Первую домну Карронского завода зажгли в 1760 году — время, когда сам Робак безоговорочно верил в свою звезду и успех. Да и, справедливости ради, кто же в нее не верил? Вся страна была уверена, что Робак — новый промышленный гений и всё, к чему он только прикоснется или на что обратит свой взгляд, превратится в золото.

Правда, проклятая вода в шахтах постоянно давала о себе знать. Все самые современные и эффективные способы ее откачки не решали проблемы, в том числе паровые машины Ньюкомена. И все огромные вложения Робака становятся сомнительными, мелкая неприятность — вода в шахтах — грозит превратиться в соломинку, которая переломит хребет гигантскому замыслу предпринимателя.

Вот в таких обстоятельствах Блэк знакомит Робака с Уаттом. У последнего в тот момент в руках еще даже не чертежи, а эскизы задуманной им машины, собственно, сама машина у Уатта в голове. Однако Робак быстро оценил эффективность и перспективность задумки Уатта — они становятся компаньонами, Робак получает две трети от реализации механизмов и будущего патента, выплачивает все долги Уатта, обязуется финансировать его разработки и платить Уатту солидное жалование, Уатт же получает одну треть доли в проекте.

Вскоре мастерская Уатта переехала на задний двор особняка Робака — так безопаснее (могут объявиться конкуренты и шпионы), да и прежняя мастерская для постройки машины была мала.

Так у Уатта появляется первый бизнес-ангел, а его предприятие обретает первого инвестора.

С материальной точки зрения всё случившееся — очень вовремя для Уатта, его увеличивающаяся семья уже еле могла существовать на доходы от инструментальной мастерской, дела в которой сам ее владелец, увлеченный идеей «огневой машины», сильно запустил.

Однако и дела Робака именно в момент его знакомства с Уаттом рушатся, его производства становятся убыточными, он залезает в долги, и примерно с 1766 года финансирование почти прекращается. Если Робаку удается добыть какие-то средства, которых всегда недостаточно, то Уатт получает небольшие деньги, не покрывающие его расходов, ну а если нет (и всё чаще и чаще — нет), то Уатт и его работники остаются без денег, необходимые материалы не закупаются и работа простаивает.

Уатт понимает, что его разработка перспективна и обязательно окупится, но импульсивный Робак видит в ней волшебную палочку, которая должна спасти его немедленно — машина нужна ему прямо сейчас, при этом нет средств на ее создание.

Сказать, что финансовые дела Уатта в расстройстве, — ничего не сказать, его семья в нищете, сам он ищет любую подработку и даже руководит постройкой канала. Эта работа вызывает в нем отвращение, он зол и раздражителен, но — выживание, уже не его одного, а его семьи, ответственность за которую он некогда принял на себя, заставляет его смириться с тем, что сам он потом опишет как «пустую и отвратительную трату времени».

Между прошлым и будущим

В 1768 году Уатту по делам пришлось поехать в Лондон. Возвращаясь из этой командировки, он решил осмотреть завод «Сохо Мануфактура» в Бирмингеме, о котором тогда говорила вся Англия и который считали чуть ли не образцовым предприятием.

Самого владельца завода, некого Мэттью Болтона, Уатт не застал, но друг Болтона, доктор Смолл, шотландец, любезно вызывался провести для своего земляка Уатта экскурсию по производству. Уатт был восхищен увиденным — слухи оказались верны, «Сохо Мануфактура» и в самом деле самое современное предприятие из виденных им, оснащенное по последнему слову техники, где собраны лучшие в стране мастера своего дела. Говорят, что именно тогда Уатт подумал, как было бы прекрасно, если бы его паровые двигатели создавали бы здесь.

Уатт рассказал любезному доктору о своих задумках и через несколько дней по возвращении домой получил письмо от Смолла, который сообщал, что рассказал об идеях Уатта Болтону, от чего последний пришел в восторг: Болтон приглашал Уатта приехать в Бирмингем и продолжить работу над его проектом в Сохо, обещая создание самых заманчивых и прекрасных условий. Правда, при этом Уатту следовало «урегулировать свои отношения с Робаком», то есть, собственно, оставить этот тонущий корабль.

Возможно, и в самом деле бессмысленно находиться на тонущем корабле, совершенно тебе чужом, где безумный капитан не ведает, что творит, и все его усилия приводят только к тому, что корабль всё быстрее и быстрее погружается в воду. А спасать с этого корабля надо не только себя, но и всю свою семью, которая, собственно, оказалась на нем исключительно благодаря твоему поспешному и нерасчетливому решению.

Людям со стороны, плохо знавшим Уатта, кажется, что перед ним стоит тяжелый выбор, но у самого Джеймса никакого выбора не было. Он сочувствовал Робаку, делал всё, что мог, чтобы помочь ему, и даже чувствовал свою вину за то, что втянул этого замечательного человека в такое тяжелое дело, оказавшееся убыточным и не давшим мгновенных (как мечтал Робак, но даже и не мечтал понимавший сложность работы Уатт) результатов.

Непрактичность и неумение Уатта вести бизнес позже станут притчей во языцех, собственно, он проявлял эти качества смолоду и сохранил до старости: его очень интересуют технические результаты работы, но мало — финансовые. Собственно, он плохо понимает, как извлекается финансовая выгода, откуда она берется.

Уатт пробует как-то «скрестить» Болтона с Робаком, предлагая бирмингемцу поучаствовать в делах своего компаньона, а заодно полюбовно решить вопрос о вхождении Болтона в проблемы Робака, наивно полагая, что так он сумеет отрегулировать дела к всеобщему удовольствию, и получает исключительно вежливый, но очень жесткий ответ от Болтона, в котором тот пишет, как ценит идею Уатта и как восхищается и самой идеей, и человеческими качествами изобретателя, предлагая ему свою дружбу и участие в любом случае, как бы ни сложились их отношения в бизнесе.

При этом он также подробно разжевывает то, почему ему с Робаком при любых обстоятельствах не по пути — его вообще не интересует постройка трех машин для осушения шахт Каррона, зато он готов вложиться в проект, который поможет в осушении всех шахт Британии и всего мира, он видит огромные перспективы в развитии паровой машины и продвижении самого двигателя буквально в любой отрасли производства и человеческой деятельности. Он желал бы покорить мир, заполнив его энергией пара, дополнительной энергией, которой так не хватает человечеству для великих свершений и которая поменяет, в представлении Болтона, всё на нашей планете.

Заключение этого письма Болтона не отличается от предыдущего (и многих других — они довольно много переписывались), в сжатом виде это выглядит как «решай проблемы с Робаком, и перед тобой откроются необыкновенные перспективы».

Призыв был понятен Уатту, сам Болтон был ему чрезвычайно приятен по-человечески и представлялся идеальным партнером, но обязательства, добровольно взятые на себя Уаттом в отношении Робака, не позволяли делать то, что, по-видимому, в этих обстоятельствах сделать было нужно.

Материальные дела Уатта были в то время катастрофическими, собственно, он держался на плаву усилиями друзей, в первую очередь благодаря пусть скромной, но очень важной в этот момент негласной финансовой поддержке небогатого Блэка, о котором злые языки говорили, что «он скряга даже среди шотландцев» (наверняка говорили англичане, придумавшие про шотландцев, жителей самого бедного в тогдашней Европе региона, шутки про их излишнюю бережливость).

Несмотря на это, дела Уатта очень плохи. Его друг Робисон, к тому времени обжившийся в России, предлагает ему место там — увы (или, скорее, к счастью), предложение звучит настолько не конкретно, что Уатт не рискует его принять.

Неизбежное — крах бизнеса Робака — всё же произошло. В 1770 году в Англии разразился финансовый кризис и Робак был признан банкротом. Дела о банкротстве тянулись долго, и формально предприятие Робака просуществовало до 1774 года. Уатт в письмах Смоллу жаловался на свои ужасные обстоятельства, но занятую им позицию в отношении своего компаньона выдержал до конца.

К этому времени Болтон уже был лично знаком с Уаттом и даже, можно сказать, спас его, переписав патентную заявку Уатта на изобретение, которое Уатт показал ему по дороге в Лондон, в патентную палату. Болтон, увидев подготовленные Уаттом документы, пришел в ужас и тут же вместе с доктором Смоллом переделал их, исключив все чертежи и расчеты и объяснив принципы действия машины очень расплывчатыми словами, дабы избежать копирования и кражи идеи.

Наконец, Болтону представилась возможность выкупить долю Робака в стартапе. При рассмотрении дела Робака о банкротстве выяснилось, что у него есть долги перед Болтоном (до сих пор бытует мнение о том, что поскольку свою долю в идее паровой машины Робак уступать отказывался, то Болтон, человек в промышленных кругах очень известный и уважаемый, дал деньги Робаку в долг по какому-то иному назначению). Понимая, что дела Робака идут к краху, он поспешил стать в ряд кредиторов.

Возможно, схема представляется слишком сложной, но, так или иначе, сделано это было умышленно или просто так сложились обстоятельства, она сработала.

В обмен на обнуление долговых обязательств Болтон потребовал у банкрота то имущество, которое представлялось кредиторам настолько ничтожным, что даже не было описано: его долю в паровой машине.

Так, наконец, Болтон и Уатт стали партнерами. В 1774 году машину, находившуюся в заброшенном состоянии, перевезли из Карронского замка в Бирмингем, на завод, и работы возобновились.

Союз Болтона и Уатта состоялся через шесть лет после их знакомства. Все эти годы Болтон не скрывал интереса к проекту паровой машины, живо интересовался всем происходящим, всегда повторял, что он крайне заинтересован в участии в создании этого чуда техники, и поддерживал Уатта и морально и материально (но материально — семью Уатта, а не его разработку), но при этом очень четко объяснял, чего именно он хочет добиться, на каких условиях и в каком именно качестве, не идя ни на какие, самые заманчивые, компромиссы — в конце концов всё получилось именно так, как того Болтон и желал, и этот союз привел к удивительным результатам.

Мэттью Болтон

Об Уатте уже сказано очень много (не только в этой статье), а вот о его фактическом соавторе, вытянувшем и создание паровой машины, и ее создателя из небытия, о человеке, без участия которого паровая машина не появилась бы на свет, мы знаем меньше.

Мэттью Болтон родился в семье ремесленника, мастерская которого выросла со временем в завод, производящий всякую мелочь из металла — пуговицы, значки, заколки, табакерки, разного рода чехлы, оправы, шкатулки и даже посуду. Заметим, что родной Болтонам Бирмингем был тогда центром металлургии, именно здесь сконцентрировались лучшие заводы и лучшие в Англии мастера.

Болтон с самых ранних лет находился на производстве, обучаясь всякому ремеслу, расспрашивая всех рабочих о том, что и как они делают, и жадно читая всю техническую литературу, какая только была ему доступна.

Учителя о нем говорили как о блестящем ученике, его способности и эрудиция их поражали, однако он не только не стал поступать в университет, но и в 15 лет бросил школу, так как был сильно увлечен работой над собственным изобретением. Когда ему исполнилось 17, он уже владел уникальным умением — открытый им способ нанесения эмали на пряжки стал настолько популярен, что бизнес его отца сделал большой скачок — именно в этот момент произошло превращение мастерской, пусть и большой, в настоящий завод. Изготовляемые заводом Болтонов предметы, небрежно именуемые «игрушками», были популярны и приносили значительный доход, а кроме этого, обеспечивали связи, в том числе с королевским двором и парламентом, где нашлось множество покупателей «игрушек».

В 21 год Болтон уже один из завидных женихов Бирмингема, и свадьба не заставила себя ждать — его избранница не только хороша собой, но и богата, она дочь успешного галантерейщика. Увы, рожденные ею дети умирают в младенчестве, а десять лет спустя умирает и она сама. И Болтон решает жениться снова — на… младшей сестре умершей. Это не разрешено церковными законами, категорически против брака выступает брат сестер, который направо и налево рассказывает, что «Болтон хочет прибрать к рукам состояние их семьи» (забегая вперед — приберет, пусть и сильно позже, после смерти брата своих жен), однако небольшой, но ценный подарок (взятка, да) священнику делает невозможное возможным.

В 1761 году Болтон приобретает земли в бирмингемском районе Сохо и строит тот самый образцовый, лучший в Англии завод, который так поразил Уатта, с фасадом в стиле Палладио, с умной, продуманной под производственные нужды планировкой и лучшим на тот момент инструментальным оснащением.

Свой бизнес в то время он вел в компании с Джоном Фотергиллом — сам Болтон занимается производством, а его партнер, отлично знающий немецкий и французский, — коммерцией. Они дружат и даже делят дворец по соседству с заводом, Сохо-хаус, но в 1766 году их союз раскалывается. Болтон даже заставляет компаньона съехать из дворца. Есть версии про финансовые разногласия партнеров, и можно даже встретить обвинения в адрес Фотергилла в нечестности, но никогда таких обвинений не было со стороны самого Болтона. Во всяком случае, молва того времени была на стороне Болтона, человека с совершенно замечательной репутацией.

Лунное общество

Людям увлеченным и умным всегда есть о чем поговорить, более того, как мы знаем, от неформального общения замечательных людей и всё человечество получает в итоге пользу.

Познакомившись с бирмингемским врачом и известным поэтом Эразмом Дарвиным, Болтон провел с ним такой отличный вечер за разговорами обо всем на свете — о технике и музыке, архитектуре и политике, о тайнах природы и мироздания и о финансах, — что у обоих собеседников возникла потребность встречаться чаще.

Так родилось знаменитое «Лунное общество Бирмингема», в которое вошли лучшие умы не только Бирмингема, но и всего Мидлендса, всей Англии, да и мировые знаменитости вроде Бенджамина Франклина поучаствовали в деятельности этого просветительского кружка.

Раньше, в XIX веке, искали романтическое объяснение слову «лунный» и тому факту, что общество собиралось в полнолуние, сейчас модно заменять поиски романтического поисками мистического, но всё обстояло прозаичнее: в Бирмингеме тех лет уличного освещения не существовало, и яркая луна помогала засидевшимся джентльменам безопасно добраться до дома.

Поначалу встречи происходили в доме Эразма Дарвина, но постепенно перетекли в Сохо-хаус, дом Болтона, надолго ставший резиденцией «Лунного общества».

Конечно же, членами общества, которое начало складываться к 1765 году, были уже упомянутые нами Уатт, Смитон, Смолл и Робак, а также «король фарфора» Джосайя Веджвуд; преподобный Джозеф Пристли, открывший кислород, да и вообще личность настолько удивительная и многогранная, что описание его достижений никак не уместить в одну строку; Джон Уилкинсон, называемый Iron Med, «помешанный на чугуне», лучший металлург того времени; Сэмюэл Гальтон, ухитрившийся быть одновременно и квакером, и производителем лучшего в Англии (то есть, по сути, и в мире) оружия; и десятки других удивительных и образованных людей — врачи и изобретатели, химики и ботаники, политики и предприниматели, инженеры и писатели.

Коль мы уже взялись писать о Болтоне, то упомянем две важнейшие коллаборации, в которых поучаствовал он и его бизнес и которые родились в процессе обмена мнениями на собраниях «Лунного общества». В какой-то момент Болтон и Веджвуд начинают вместе выпускать посуду, которая теперь в большой цене у коллекционеров (на одном из аукционов тарелка, выпущенная совместно их заводами, ушла за миллион фунтов), а тогда — один из выстреливших проектов, принесших его участникам большие деньги. И был еще совместный проект с Уилкинсоном, который настолько важен для нашей истории, что заслуживает отдельного разговора.

Надо сказать, нравы в «Лунном обществе» царили самые что ни на есть свободные, а взгляды самые либеральные, неслучайно почти каждый из собравшихся называл себя аболиционистом. Одним из негласных лозунгов общества было высказывание о том, что высокие этические принципы способствуют эффективному ведению бизнеса — позже эту фразу припишут Уатту (ему вообще много чего припишут потомки), но сам факт, что собираются и что-то обсуждают люди, заявляющие об этике и принципах, кажется подозрительным любой власти.

Поэтому Французскую революцию «Лунное общество» не переживет (хотя формально просуществует до 1813 года) — большинство его членов подвергнется настолько мощному давлению властей (в том числе нападениям на них самих и на членов их семей со стороны роялистов на улицах города и погромах их домов), что вынуждено будет покинуть сначала Бирмингем, а потом и страну. Это притом, что «Лунное общество» вовсе не было обществом революционеров, но его члены живо интересовались происходящим во Франции, где как раз в то время учились сыновья Болтона и Уатта (Уатт-младший, можно сказать, не остался в стороне от происходящего).

Болтон и Уатт остаются в Бирмингеме (какое-то время окрестности Сохо охраняют вооруженные ими рабочие завода) — они всё-таки привязаны к своему производству, но почти все остальные уезжают, в том числе покидает Бирмингем сооснователь «Лунного общества» Дарвин, а преподобный Пристли и вовсе уезжает в Америку.

Собственно, нет ничего нового в том, что лучшие люди в обществе и наиболее выдающиеся умы, благодаря которым мир улучшается и совершенствуется, — сторонники свободы, поборники равенства и справедливости, и нет ничего нового в том, что стремление к свободе обходится дорого, а за ум приходится расплачиваться.

Прецизионная точность Уилкинсона

Машина Уатта тем временем собиралась неспешно, и причиной проволочек было, по сути, техническое отставание: технологии исполнения в металле задумок конструктора тогда еще сильно отставали от идеи. Уатт на чем свет стоит клянет кузнецов, с которыми ему приходится работать, и одновременно сильно страдает, потеряв того, на кого постоянно обрушивался с жалобами, претензиями и бранью, — да, этот кузнец никак не мог сделать то, что требовалось, но ведь остальные были еще хуже…

А требовалось простое: цилиндры и поршни, которые были бы подогнаны максимально плотно и не допускали бы утечки пара. Уатт сколько ни бился, так и не приближался к решению проблемы, от которой зависела эффективность его агрегата. Но на то и нужны бизнес-ангелы и их кругозор, чтобы в нужный момент приходить на помощь в решении ключевых проблем. И, конечно, на то и нужно было «Лунное общество», собравшее лучшие умы страны, чтобы обмениваться лучшими достижениями и идеями. Так вот, когда встал вопрос о точности, имя Джона Уилкинсона всплыло как-то само собой.

Уилкинсона давно за глаза (а потом и в глаза тоже) называли «помешанным на чугуне», Iron Med (говорят даже, что он в конце концов стал откликаться на это прозвище, находя его лестным). Уилкинсон выглядел как фрик: ладно бы, что трость себе сделал чугунную, но он еще ходил в чугунной шляпе. Забегая вперед, скажем, что похоронят его в чугунном гробу, а на могиле, как все уже поняли, воздвигнут чугунную статую.

Но известен Уилкинсон был вовсе не чудачествами. В свое время он бился над проблемой точности сверления и решил ее оригинально — в его вращательной установке вращалось не сверло, а ствол отлитой чугунной пушки или ружья. Проблема решилась — точность сверления была безукоризненной, выпущенные им орудия не взрывались и обеспечивали предельно возможную для своего времени точность стрельбы.

Он же решил проблему отлива огромных по размеру конструкций — первый в мире чугунный мост был построен им.

Оба достижения оказались важны для паровой машины: цилиндры теперь были подогнаны максимально точно, а крупногабаритные металлические части делались по технологиям Уилкинсона.

В литературе чаще всего пишут о паровой машине Уатта — возможно, из соображений краткости в том числе, но очень часто можно увидеть и написание «паровая машина Болтона — Уатта» или «паровая машина «Уатта — Уилкинсона» — наверное, и то и другое вполне по праву.

Промежуточное, но важное

В 1775 году машина, наконец, была практически готова, но, что еще важнее, завод в Сохо был готов начать массовое производство «огневых машин».

В этот момент Уатт получает новое предложение из России — работавший и прекрасно зарекомендовавший себя там Робисон помнил о проблемах своего друга и не переставал хлопотать о его устройстве. На этот раз предложение было и конкретным, и заманчивым: Уатта приглашали работать в Академии в Санкт-Петербурге с условием, что заниматься он может тем, «чем он сам сочтет важным», и предлагали ему жалованье в 10 тысяч рублей.

Это были хорошие деньги и отличные условия, но Болтон пустил в ход всё свое обаяние и искусство убеждения, объясняя Уатту, что их идея вот-вот реализуется и принесет выгоду, несопоставимую с самыми щедрыми предложениями меценатов из «страны казаков и медведей».

Члены «Лунного общества» твердили Уатту то же самое, а в качестве примера того, что русские всё равно обманут, какими бы заманчивыми ни были их посулы, приводили в пример историю, которая незадолго до этого стала достоянием общественности и предметом обсуждения всей Англии, — речь шла об адмирале Пирри, приглашенном в Россию еще Петром I, который вынужден был спасаться от надуманных обвинений и преследователей в доме английского посла и тайно покинуть Россию, не получив за свою службу ни гроша.

Так или иначе, Уатт остался в Англии. Как всегда и во всем, Болтон оказался прав, но неизвестно, какое решение принял бы Уатт, если бы представлял себе все те сложности, с которыми ему еще предстояло столкнуться.

В тот момент Болтона терзали определенные сомнения: срок выданного Уатту патента истекал через шесть лет, и даже оптимист Болтон, человек, лучше всех на свете понимавший невероятные перспективы паровой машины, не был уверен в том, что их разработка окупится за такой срок.

Подстегивало Болтона и еще одно обстоятельство: работы по созданию парового двигателя стремительно опустошали его карманы. В какой-то момент Болтон балансировал на грани банкротства: его производство «игрушек» было стабильно успешным и приносило большую прибыль, но она практически вся инвестировалась в стартап Уатта.

Впрочем, никто в тот момент так и не узнал о затруднениях Болтона. И внешне всё выглядело так же, как раньше. Завод в Сохо осваивает ормолу — специфический метод золочения предметов, производство «шеффилдских пластин» — всё это пользуется большим спросом. Рывком в его «игрушечном» деле является пробитое им разрешение на открытие в Бирмингеме пробирной палаты: теперь для нанесения пробы на металлы не надо было больше возить весь свой товар в Лондон. Словом, параллельно с полным участием и вниманием к паровой машине Болтон не упускал из виду ни один из других проектов, цепко держа их в зоне внимания и быстро реагируя на все проблемы.

Что касается проблемы патента на «огневую машину», то в 1775 году Болтон включает все свои связи и контакты и добивается в парламенте продления патента на 25 лет, то есть до 1800 года. За эти 25 лет Болтон планирует окупить расходы и получить значительную прибыль.

Самое сложное

Все работы по изготовлению машины и отработка технологий по изготовлению новых машин были закончены, и Уатт, перевезший семью в Бирмингем, мечтал, что теперь деньги сами собой потекут к нему рекой. Ему казалось, что наступает то замечательное время, когда он будет сидеть дома, работая для себя в любимой мастерской и предаваясь занятиям математикой и философией.

Увы, до этой идиллии было еще очень далеко — вместо тихой жизни мыслителя в Бирмингеме Уатт был обречен на нервную работу, связанную с установкой первых машин в Корнуолле, месте, которое он сам назовет самым отвратительным пейзажем Англии (с чем трудно не согласиться — в те годы эта местность была лишена какой-либо растительности и обезображена бесконечными дырами входов в шахты и отвалами горных пород).

Болтон был полезен на заводе, а Уатт взял на себя все сложности пусконаладочного процесса.

Эта работа приводила его в бешенство — неквалифицированные и неумелые рабочие, всё время норовившие его обмануть, жулики-заказчики, обманщики-поставщики, постоянные переезды от одной шахты к другой, постоянные спуски и подъемы — всё это никак не соответствовало мечтам Уатта о философском уединении, да и образу жизни, к которому он привык.

Он неоднократно срывался, бранился, нервное его состояние никуда не годилось, отношения с заказчиками постоянно были на грани разрыва, но когда, казалось, разрыв этот уже неминуем, появлялся Болтон, который где шуткой, где природным обаянием, где логикой, где уступками умел урегулировать любой спор, и работы продолжались.

Как бы то ни было, машина у Уатта получилась отличной, слава о ней быстро разнеслась по всем шахтам Англии — она выполняла в десятки раз больший объем работ, чем ее предшественница, машина Ньюкомена, и при этом была втрое экономичнее, а самое главное — работала без сбоев, надежно, практически не выходя из строя.

Эта слава, конечно же, имела и оборотную сторону: в Англии быстро развелось огромное количество людей, которые выдавали себя то за учеников Уатта, то за бывших работников Сохо и предлагали создать паровой двигатель за гораздо меньшую сумму, чем это делало предприятие «Болтон и Уатт». В итоге у мошенников ничего из этого не вышло, но кое-какие деньги некоторые из них успевали «заработать».

В какой-то момент авторитетному Болтону пришлось употребить всё свое влияние для того, чтобы объяснить, что не существует никаких «учеников Уатта» или «уволенных талантов из Сохо», что создать такую машину могут только в Бирмингеме, на заводе в Сохо, в фирме «Болтон и Уатт». В какой-то мере это помогло, мошенников поубавилось, но исчезнуть они так и не исчезли.

При этом машина Уатта стоила по меркам своего времени больших денег, и не в планах Болтона было снижать цену, но всё-таки нашелся способ продвигать дорогую машину быстрее. В какой-то момент Болтон предложил владельцам шахт и рудников не покупать у него машины, а брать в прокат, при этом стоимость считалась за один поворот колеса.

Понятно, что шахтовладельцы пытались надуть производителей, занижая количество оборотов. Тогда Уатт придумал специальный счетчик, отсчитывающий обороты. В свою очередь, арендаторы научились подкручивать счетчики, и тогда Уатт стал прятать их в специальные короба, запирая их на замок; а когда стали ломать или вскрывать замки, ему пришлось применять специальное пломбирование — словом, наступление эры пара, как несколько пафосно называют этот период в истории, сопровождалось мелочами, буквально изводившими любящего четкость и размеренность Уатта.

К счастью Уатта, у него был компаньон, умеющий решать проблемы. Одной из них оказалось то, что машины Ньюкомена в свое время были очень популярны и менять уже установленные и работающие на новые, пусть и более мощные, совершенные и экономичные, казалось промышленникам очень плохой идеей. Болтон специально для таких упрямцев придумал маркетинговый ход: он поставлял им машины Уатта совершенно бесплатно, более того, демонтаж старой машины и монтаж новой тоже был бесплатен, а шахтовладелец должен был «всего лишь» платить третью часть от стоимости сэкономленного топлива в течение 25 лет. Сделка многим казалась идеальной, и в начале XIX века машин Ньюкомена в Англии практически не осталось. Болтон и Уатт получили и большой рынок сбыта, и постоянный доход, который покрывал их вложения.

Деньги, между тем, к изумлению Уатта, «не текут рекой к нам, как можно было бы подумать, глядя на дело со стороны» — это было написано в 1783 году. Впрочем, этот год можно с полным основанием считать поворотным — именно с этого момента компаньоны начинают получать прибыль, всё более и более ощутимую и заметную. Их машина творит чудеса, об этом знает вся Англия.Для Уатта это означает конец его личной битвы за выживание — отныне он человек состоятельный, но пришедшее богатство не делает его ленивым и безответственным, совершенствованию его машины нет конца, сама она порождает массу побочных изобретений, необходимых для управления ей, — так, например, в нашу жизнь приходит манометр.

Болтон задолго до появления парового двигателя, еще во времена своего первого знакомства с Уаттом, пишет о том, что откачка воды из шахт — самое очевидное и привычное применение будущей машины, но уже тогда он не видел ограничений в ее использовании.

Так и произошло. Например, уже известный нам Уилкинсон в 1777 году обращается к Уатту с вопросом, нельзя ли использовать его чудесную машину для управления молотом. Именно в тот момент Уатт пропадает в шахтах Корнуолла, но позже находит время для решения этой проблемы, и на испытаниях в 1782 году молот работает прекрасно. Кстати, Уилкинсон, что совсем не удивительно, один из пионеров в использовании паровой машины: «двигатель № 2», собранный Уаттом и долгое время остававшийся единственным «нешахтным», раздувает меха на его заводах.

Вскоре происходит еще одно важное событие в жизни новой компании — на возможности паровой машины обращает внимание сам сэр Ричард Аркрайт, изобретатель самой продуктивной на тот момент прядильной машины, сделавшей его богатейшим человеком Англии. Его «ситцевая революция» сделала хлопок главным сырьем на Британских островах, обогатила Америку, где плантации этого растения преобразили страну, и позволила завалить мир дешевым и удобным ситцем.

В 1780-е годы Болтон убеждает Аркрайта в том, что водяные двигатели, установленные на его фабриках, — ничтожная мелочь в сравнении с паровыми машинами, и приводит для этого ряд расчетов и обоснований, которые Аркрайт, после долгого раздумья, принимает безоговорочно.

За реакцией Аркрайта и оснащением его заводов паровыми двигателями наблюдает вся Англия, и тому есть причины: во-первых, развитие фабрик и заводов уже невозможно без приводных сил, а главная такая сила — это водяное колесо. Да, иногда оно не работает — случаются наводнения, идет процесс обмеления рек, да и лед на какое-то время парализует его работу; но главная беда заключается в том, что места на берегу рек уже заняты и разобраны, покупка участка у реки для любого завода становится неподъемной, никакое производство не в состоянии оправдать такие расходы, и с начала 1760-х вся Англия судится за доступ к воде.Так что для английских промышленников решение проблем Аркрайта с помощью парового двигателя открывает невиданные горизонты и снимает массу проблем.

Правда, для плавной работы станков Аркрайта кривошипно-шатунный механизм, разработанный Уаттом для своего двигателя, не годится, нужны другие решения, и они приходят вместе с одним юным гением, на которых у Болтона всегда было отменное чутье.

Мердок

Гения звали Уильям Мердок, и этот безумно любящий мастерить, но слабо знающий даже грамоту (иногда его называют «шотландским Ломоносовым») сын фермера в 23 года решается на отчаянный поступок — он покидает родную Шотландию и пешком (денег на дорогу нет) идет в Бирмингем, где, как он знает, трудится его знаменитый земляк, изобретатель паровой машины Джеймс Уатт, отчего-то надеясь, что Уатт оценит порыв человека, не имеющего образования и опыта работы, и найдет ему место подле себя.

Паровая машина уже обладает славой и притягательной силой, людей, подобных Мердоку, в Сохо приезжает немало, но далеко не каждого там привечают.

Идет тот самый, проклятый для Уатта, 1777 год, который он проводит в шахтах Корнуолла, и Мердоку не сразу удается встретить своего кумира, зато удается познакомиться с Болтоном, и Болтон замечает что-то в этом шотландском пареньке, во всяком случае, в тот же день Мердок уже работает на заводе в Сохо. То, что начинать ему приходится с роли подсобного рабочего, его совершенно не смущает, он и в самом деле талантлив и быстро учится.

К концу 1780-х Мердок, к тому времени — мастер на предприятии Болтона и Уатта — решает задачу преобразования направления усилий паровой машины, изобретая планетарный механизм. Теперь для применения парового двигателя в качестве приводной силы к станкам нет преград. В 1790 году паровые машины заменяют водяные колеса на фабриках Аркрайта, а слава последнего настолько велика, что заказчики после этого хлынули к компаньонам нескончаемым потоком — теперь паровая машина способна вращать любой станок, мельничный жернов, подъемный механизм.

Шотландский мальчишка, некогда пришедший пешком из далекого северного края, чтобы учиться, свое появление в компании не просто оправдывает, а становится важной частью истории создания и развития паровой машины. Во всяком случае, памятник в Бирмингеме, установленный в честь этого выдающегося изобретения, состоит из трех фигур: две первые, понятно, это Уатт и Болтон, а третий в этой композиции — именно Мердок.

Мердок не останавливается на этом, строя повозку с паровым двигателем — по сути, прообраз автомобиля.

Впрочем, в 1790-е он переключается на добычу газа из угля, и ему снова сопутствует успех — нет, он изобретает способ извлечения газа несколько позже, чем голландец Минкеперс, зато сам, независимо от него, а во внедрении опережает всех — его учитель Уатт, благодушно относящийся к ученику, настаивает на освещении завода в Сохо газом в 1803 году.

Авторитет Уатта в тот момент настолько велик и вся Англия наблюдает за каждым его словом и жестом так пристально, что это нововведение тут же начинает копировать вся страна, что сильно способствует славе и прибылям Мердока.

Итоги

Впрочем, к моменту введения новации, связанной с газовым освещением, Уатт уже на пенсии, как, впрочем, и Болтон.

Всего к 1800 году фирма Boulton & Watt произвела 496 паровых двигателей, из которых 164 использовались как насосы в шахтах. Еще 308 нашли применение на мельницах и фабриках, а 24 обслуживали доменные печи.

В 1800 году, по истечении срока патента Уатта, партнеры передали доли в компании своим сыновьям, Мэттью Болтону и Джеймсу Уатту — младшим, а сами решили предаться тем делам, которыми мечтали заняться и которым мешала бурная жизнь, связанная с созданием, внедрением и распространением их детища, парового двигателя.

Уатт реализует свою мечту — отныне он ведет тихую жизнь философа, проводя массу времени в мастерской («за работой хорошо думается»). Правда, до конца жизни к нему в мастерскую толпами валили зеваки, в основном молодые ученые и изобретатели, которые были уверены в том, что великий Уатт просто обязан тратить на них свое время, а еще со свойственным молодостью напором они считали, что их визиты Уатту в радость. Надо сказать, Уатт, человек чрезвычайно деликатный, никому в общении не отказывал.

Странным образом болезни, которые всю жизнь отравляли существование изобретателя, совершенно покинули его после того, как его жизнь стала размеренной и спокойной, и в 65 лет Уатт совершенно неожиданно для себя из человека, постоянно болеющего, стал абсолютно здоровым.

Уатт, которому врачи пророчили скорую смерть еще в юности, дожил до 84 лет и умер в 1819 году, пережив своего компаньона на 10 лет.

Имя Уатта по сей день синоним успешного изобретателя, гения — и это самая верная оценка его заслуг.

Болтон, неуемный характер которого не позволял ему сидеть без дела, целиком погрузился в новый проект, затеянный им еще в конце 1790-х: он строит монетный двор. Как практически всё, к чему прикасается его рука, этот проект необыкновенно успешен — он печатает монеты, качество которых позволяет дожить им до 1960-х. Его двор печатает монеты для многих стран мира, в том числе для России, а кроме того, не оставляет без внимания и «игрушки» — разного рода медали, значки и почетные знаки.

Умер Болтон в родном Бирмингеме, в любимом Сохо-хаусе, в возрасте 81 года.

Поздние историки, оценивая его вклад в историю, назовут его «железным вождем промышленной революции», что, конечно, будет совершенно справедливо. Сам же Болтон, когда его спрашивали, чем именно он занимается, отвечал: «Я произвожу мощь» — великолепная оценка того значения, которое он придавал паровой машине, да и собственной роли в преобразовании мира.

Наверное, писать в заключение о том, что стартап Уатта оказался успешен, — пустая банальность, потому что это не просто успешный стартап, а, возможно, самый успешный из стартапов в истории, давший старт не просто использованию пара, а явлению, известному как промышленная революция.

Фирма Bolton & Watt просуществовала до 1884 года, среди выпущенных ею двигателей — тот, что будет установлен на первом в мире пароходе Фултона.

Последний из выпущенных фирмой двигателей (во всяком случае, последний из известных нам) проработает до 1969 года на насосной станции в Ноттингемшире и будет остановлен в связи с выводом станции из эксплуатации.