Жизнь после Ивана Федорова. Московская типография во времена «порухи» и Смутного времени

Уже в 1567 году в Москве восстанавливается работа Печатного двора, начальником которого становится Андроник Тимофеев по прозвищу Невежа — ученик Ивана Федорова. К сожалению, страницы биографии этого мастера утеряны. Большинство официальных сведений сгорели во время тяжких событий Смутного времени, а немногие крупицы информации о его личности исследователи находят в послесловиях выпущенных им книг. Не самый подробный источник для любителей персональных биографий, но даже так получается восстановить общий круг его интересов и несколько вполне понятных нам черт личности.

Сведения о том, что Андроник Невежа был учеником Ивана Федорова, сообщает нам литературное произведение 1640-х годов под названием «Сказание известно о воображении книг печатного дела». В нем указывается на сходство шрифтов и миниатюр двух мастеров, однако не все историки согласны с таким подходом. Исследователь Алексей Сидоров предположил, что Андроник Невежа мог быть работником Анонимной типографии, предшествующей Ивану Федорову. А кто-то говорит о сосуществовании нескольких печатных дворов, где Федоров и Тимофеев работали одновременно.

Время идет, а работа не стоит на месте. Уже в 1568 году Андроник Невежа вместе с товарищем Никифором Тарасиевым выпускает новую Псалтирь. К сожалению, изданий этого года до наших дней дошло не очень много, ведь именно эта Псалтирь активно расходилась по рукам. А что случается, если книга часто переходит из рук в руки, понятно. Поэтому даже те экземпляры, что хранятся в фондах РГБ, представляют довольно грустное зрелище — они потрепаны, подклеены и переклеены сотни, а то и тысячи раз.

Если начать сравнивать качество исполнения и формы работы типографии с образцами времен Ивана Федорова, то станет понятно, что Печатный двор с конца 1560-х годов работал очень нестабильно. Связано это было в том числе с политической ситуацией в стране. Да-да, опричнина и сюда добралась. Вот вам пример. В послесловии к Псалтири 1568 года написано, что напечатана она была повелением благочестивого царя (логично), а также по благословению святейшего митрополита всея Руси Афанасия. Однако стоит понимать, что к тому времени Афанасий, бывший в свое время тоже не последним книжником в Москве, уже оставил митрополичью кафедру — еще в 1566 году. Вместо него уже два года как церковными делами в стране рулил Филипп Колычев. Беда только в том, что в том же 1568 году у митрополита с Иваном IV случился серьезный конфликт по поводу опричнины. В итоге митрополит был сведен с кафедры решением суда и сослан в далекий монастырь, где через год он скоропостижно скончается.

Понятное дело, такие события не могли пройти мимо печатников. И существует мнение, что люди они были хоть и без интереса к политике, но вполне понятливые. То ли сами они убрали имя опального митрополита, то ли по чьей-то указке — непонятно, однако Филипп Колычев превратился в Афанасия. Просто потому, что без разрешения митрополичьего двора печатать было нельзя.

Самое интересное, что после Псалтири 1568 года типография снова пропадает. Никаких свидетельств о ее работе у нас нет, тем более что судить о ней мы можем лишь по книгам, которые там издавались. Других доступных вариантов нет.

Зато откуда ни возьмись у нас появляются сведения об открытии новой типографии уже в Александровской слободе — опричной резиденции Ивана IV — в 1577 году. Скорее всего, столичная типография сгорела в пожаре 1571 года, а мастера были вынуждены покинуть столицу. Обстоятельства этого переезда и причины дислокации в район Александрова не очень понятны. Зато в Александровской слободе Андроник Невежа печатает сразу два издания — еще одну Псалтирь и Часовник. Причем в этих книгах заметна преемственность традиций от Ивана Федорова к новым мастерам. По старым эскизам Андроник Невежа отливает новый шрифт, а также начинает создавать собственные заставки и гравюры. Причем что стиль шрифта, что общий стиль изображений практически полностью копируют манеру Ивана Федорова, отличаясь лишь в деталях и степени новизны при печати.

Часовник, несмотря на то, что был вполне богослужебной книгой, предназначался скорее для мирян. В нем содержалось молитвословие суточного богослужебного круга, и люди читали его в течение всего дня, находя нужные молитвы на каждый час. Помимо прочего, в допетровской Руси эта книга была учебником начального чтения: после азбуки (букваря) учились по Часовнику, а от него переходили к Псалтири.

Что произошло в Александровской слободе и почему типография после 1577 года вновь замолкает, остается неясным. Два издания, выпущенные в Александровской слободе, конечно, никуда не денутся. Однако эти перерывы сложно назвать спланированной акцией по изничтожению печатного дела руками церковников. Тем более что спустя еще 12 лет — уже после смерти Ивана IV, — в 1587 году Андроник Невежа возвращается к работе на Московском печатном дворе, который с этого момента работает без перебоев вплоть до начала Смутного времени.

Новая работа на старом месте знаменуется изданием сразу трех книг, вышедших в правление Федора Иоанновича и Бориса Годунова: Триоди постной в 1589-м, Апостола в 1597-м и Псалтири в 1602 году. После 1602 года сведения об Андронике Невеже пропадают из послесловий новых книг. Старый мастер или почил, или отошел от дел, благополучно закончив свои дни в каком-нибудь монастыре.

Завершим рассказ об Андронике Невеже одной казусной и даже потешной историей, связанной с изданием Апостола 1597 года. Он выделяется среди ряда прочих — и вот почему. Во-первых, общий его дизайн очень схож с дизайном Апостола Ивана Федорова, что в принципе укладывается в следование традициям — был Андроник учеником известного печатника или нет, не так уж важно. Во-вторых, это первая книга в отечественном книгопечатании, на которой указан конкретный тираж — 1050 экземпляров. И, наконец, третье — гравюра евангелиста Луки. Если присмотреться к нижней части фронтисписа, то можно заметить там имя нашего автора — Андроника Невежи Тимофеева, — написанное в зеркальном отражении, то есть, по сути, неправильно. По всей видимости, мастер, когда подписывал свою доску, по привычке начал писать имя слева направо и осознал свою ошибку слишком поздно. Перерезать доску — дело муторное и сложное. А потому Андроник Невежа решил махнуть рукой и оставил свое имя так, как есть. Может, заленился, а может, и не заметил — неважно. Зато у нас теперь есть интересный казус — полноценная ошибка, сделанная настоящим мастером Московского печатного двора.

Смутное время станет для столичной типографии настоящим испытанием. Московский печатный двор будет разграблен в страшные годы неурядиц и «шатаний», однако переживет пожары, нашествие поляков и утверждение новой династии. В самые яростные годы Смуты типография продолжит свою работу за пределами Москвы — в Нижнем Новгороде — и возродится уже при первых Романовых, у которых потребность в печатном слове будет гораздо выше, чем у Ивана IV и Федора Иоанновича. Тем более что нашей церкви еще предстоит встречать раскол — а уж благодаря ему сколько книг пришлось перепечатывать да переписывать.

Сейчас у отечественных ученых можно найти две ровно противоположные точки зрения на облик типографии времен пост-Смутного времени. Одни исследователи считают, что типография в ее старом виде, когда всё зависело от работы одного мастера, исчезла к 1630-м годам. Другие утверждают, что коренные изменения в работе печатников произошли уже на рубеже веков. Так или иначе, к середине XVII века говорить о существовании каких-то «именных» типографий, которые можно связать с работой одного конкретного умудренного опытом печатника, не приходится. Та конгломерация, что существовала в Москве под именем Печатного двора, к правлению Алексея Михайловича представляла уже ремесленную артель нового типа. С разделением обязанностей, разными «вакансиями» и специализацией отдельных мастеров. В старые добрые времена Ивана Федорова подчас было так, что мастер-печатник был и швец, и жнец, и на дуде игрец — и шрифт лил, и формы для иллюстраций резал, и текст набирал, и переплести книгу умел.

О точных датах коренного перелома, когда мастерская превращается в подобие цеха, сказать довольно сложно ввиду отсутствия документов. Но вот показательный пример. В 1614 году типографии Аникиты Фофанова было выплачено жалование, в документе было отмечено 18 человек с одинаковой зарплатой. А уже в 1617–1618 годах можно найти «зарплатные ведомости» с указанием конкретных специалистов из состава бригады, обслуживающей один из станков, — всего 11 человек, из которых два наборщика, четыре тередорщика и пять батыйщиков.

Новые незнакомые слова:

• наборщик — чистил и приводил в порядок наборную форму, сортировал литеры для последующего набора текста;
• тередорщик — человек, дергавший за рычаг для отправки наборной формы под пресс и обратно;
• батыйщик — наносил краску на наборную форму.

Что бы ни творилось с московской типографией в годы первых Романовых, ей предстояло еще пережить Смутное время. В те «прекрасные» и «спокойные» годы печатные мастера никуда не девались — наоборот, их круг расширился за счет новых улиц и выросших учеников предшествующих поколений. Начиная с 1603–1604 годов в пределах одного Московского печатного двора на равных как будто правах работают трое печатников — Иван Невежин, сын Андроника, Анисим Радишевский и Аникита Фофанов. Давайте разбираться.

Иван Андроникович Невежин — сын Андроника Тимофеева — пусть и не имел такого крутого прозвища, как его отец, обзавелся уже полноценной фамилией. Он был печатным мастером в московской типографии с 1603 по 1611 год, когда Москва была изрядно пограблена польско-литовскими войсками, приглашенными в столицу Семибоярщиной. Начинал Иван Невежин еще под руководством отца и первую свою книгу также напечатал вместе с ним. Это книга — Часовник — была издана в 1598 году. Кроме нее, уже самостоятельно им были напечатаны после смерти отца Триодь цветная в 1604-м, Апостол в 1606-м и Триодь постная в 1607 году.

В 1607–1610 годах Иван начинает издание Минеи служебной, которая существовала до того момента лишь в рукописном виде. Он успел издать только три тома из двенадцати: за сентябрь, октябрь, ноябрь, а после — в 1611 году — типография прекратила свою работу. Печать оставшихся месяцев Минеи служебной возобновят лишь в 1620 году под руководством Иосифа Кириллова.

Триодь — общее название в православной традиции ряда служебных книг, которые содержат трехпесенные каноны на круг подвижных праздников. Триодь постная содержит молитвословие в период от Великого поста до Пасхи, а Триодь цветная — от Пасхи до Недели Всех святых.

Внешне издания Ивана Андрониковича ничем не отличаются от предыдущих — та же полууставная азбука и орнаментовка, что и в изданиях его отца. Очень характерны послесловия Ивана Андрониковича к напечатанным им книгам по той безразличности, с которой он относился к переменам на московском престоле. В них он говорит о Борисе Годунове как о царе, который о печатном деле «тщание велие имел и с прилежным усердием слова истины исправлял». С другой стороны, и царя Дмитрия (который Лже-) он называет «благочестия поборником и божественных велений изрядным ревнителем», а про Василия Шуйского пишет: «он государь премудрый возвещает таковое всемирное Божие просвещение». Судьба печатника после разорения Печатного двора в 1611 году неизвестна, а освободившееся место уже при Михаиле Федоровиче занял его брат Алексей Андроникович.

О другом печатнике Смутного времени — Аниките Фофанове — также известно не очень много. Краткие данные, приводимые в «Сказании о воображении книг», в приходно-расходных книгах Печатного приказа и в послесловиях сохранившихся изданий Фофанова, представляют лишь самые отрывочные сведения о его трудах и жизни. Пскович по происхождению, после переселения в Москву начал свою деятельность в качестве словолитца в царствование Василия Ивановича Шуйского. По приказанию Шуйского он отлил в 1606 году новую штамбу и напечатал в 1609 году Минею общую.

Штамба — вертикальный или наклонный элемент буквы в шрифте. В реалиях XVI–XVII веков — новый шрифт.

После польского разорения в 1611 году с остальными типографщиками бежал из Москвы в Нижний Новгород. Здесь он заново обустроил печатное дело, однако нижегородские издания Фофанова, к сожалению, до нас не дошли. Что же касается его шрифта, то известно, что в 1620 году из Казанской или Нижегородской области в Москву, на вновь отстроенный Печатный двор, была перевезена штамба «со всякими снастьми». Эта штамба, вероятно, и представляет собой нижегородский шрифт Фофанова.

Когда с воцарением Михаила Федоровича стало понятно, что церковные книги надо-таки печатать, а не валандаться с рукописной волокитой, сведущие люди вспомнили Фофанова, человека «смышленого и разумного к таковому хитрому делу», и вызвали его из Нижнего Новгорода. Возобновителям московской типографии предстояло трудное дело, так как во время столичного восстания 19 марта 1611 года и разгрома поляками Китай-города погиб весь Печатный двор, вся штамба и все дела Печатного приказа. Мастерам приходилось заново отстраивать всё дело, строить новые помещения для типографии, отливать новые шрифты и т. д.

Работа возобновителей типографии пошла так энергично, что уже в 1615 году выходит новая Псалтирь. С новым шрифтом, по размеру и рисунку букв похожим на первопечатный, с гравированным изображением царя Давида, с предисловием и историческим послесловием. Следующей книгой Фофанова, сохранившейся с его именем, был Октоих, работа над которым шла в 1616–1618 годах. Отношение Фофанова к работе выражено в послесловии Октоиха словами: «снисканием и начальством преславного дела сего мастера». А отношение других печатников к своему начальнику словами: «труды и тщанием прочих сработников мастера Ианикиты и в работе повинующихся ему, еже с ним и по нем трудившихся».

Октоих — богослужебная книга православной церкви, содержащая в себе чинопоследования вечерни, повечерия, утрени и литургии для шести будничных дней недели, а для воскресных дней, кроме того, — малой вечерни и полунощницы.

Предисловия и послесловия к изданиям Фофанова очень любопытны для историка книгопечатания в России. Главное их значение — чисто биографическое. Оно заключается в том, что эти статьи содержат взгляды их автора на важность религиозного просвещения и на книгопечатание как одно из средств его развития. Написанные высокопарным слогом, но не лишенные литературных достоинств, они дают Фофанову право на место среди писателей того времени. Мысли же, в них высказанные, выдвигают его из ряда обыкновенных техников и заставляют видеть в нем деятеля с убеждениями, сознательно преданного своему делу.

Умер Аникита Фофанов около 1620 года, не дожив до переноса типографии из временного помещения в Кремле на прежнее место, разоренное поляками, где он начал когда-то свою деятельность. Оставшаяся после смерти Фофанова азбука долго называлась по его имени «Никитинской».

Последний из упомянутых мастеров Смутного времени — Анисим Михайлович Радишевский — приехал в Москву в 1585–1586 годах из Великого княжества Литовского и поступил на Московский печатный двор переплетным мастером. Уже в 1603 году он основал собственную печатную мастерскую, в которой напечатал Четвероевангелие (1606) и Устав (или «Око церковное», 1610).

Интересно, что в послесловии к Четвероевангелию сам Радишевский называл себя волынцем. Не стоит забывать, что примерно в то же время на Волыни до 1585 года существовала единственная типография — в Остроге — и работал в ней Иван Федоров. Можно ли предположить, что Анисим Михайлович учился у нашего первопечатника, — непонятно. Однако момент интересный.

Известно, что, помимо церковной литературы, в 1620 году печатник составил «Устав ратных, пушечных и других дел», опубликованный лишь в конце XVIII века. Судя по всему, в какой-то момент Анисим Радишевский сменил стезю печатника на более высокооплачиваемую должность пушкарского мастера на Московском пушечном дворе. В одном из дошедших до нас документов упоминается о награде «пушкарских дел мастеру Анисиму Радишевскому» за «колодезное и тайничное дело» в городе Путивле. Впоследствии историками было установлено, что тот же мастер в 1623 году делал пруды в подмосковной царской усадьбе Рубцово, а спустя два года выкопал колодец в Калужском кремле.

Как ни посмотри, а книгопечатное дело — хуже сорняка. Ни церковь, ни поляки, ни целая Смута не смогли свести типографию и ее работников. Не то чтобы они старались, конечно. Но в реалиях кризиса случиться могло что угодно. И тот факт, что печатное дело в России устояло под натиском самых разных вызовов, говорит лишь о том, что людям — как правящим, так и читающим — слово, оттиснутое на бумаге, было необходимо. Одни видели в нем путь к преобразованиям, другие смотрели на него как на инструмент пропаганды. Но реальность остается одной — книгопечатание, начатое мастерами Анонимной типографии, пережило Смуту, целую плеяду праведных и не очень царей и с гордо поднятой головой вошло в эпоху Нового времени.

---

Что почитать:

1. Зернова А. С. Начало книгопечатания в Москве и на Украине. М., 1947.
   Классическая работа Антонины Сергеевны Зерновой о становлении книгопечатания и его развитии на территории России и Украины. Несмотря на ряд весьма противоречивых гипотез, книга остается одной из немногих качественных работ по истории отечественного печатного дела.
2. Русская старопечатная литература (XVI — первая четверть XVIII в.). Тематика и стилистика предисловий и послесловий. М., 1981.
   Коллективная монография, посвященная старинным книжным предисловиям и послесловиям как источнику по истории литературы, общественной мысли и книжного дела.