Научная биография или националистическая эпопея? Как жизнь Юрия Кнорозова превратилась в пропагандистский миф

Авторка монографии Галина Гавриловна Ершова — фигура известная и противоречивая: на протяжении многих лет московская ученица известного петербуржского ученого заявляет себя фактически единственной публичной фигурой, высказывающейся о Юрии Кнорозове, вытеснив из медийного контекста его наследниц. Она позиционирует себя как разоблачительницу его мифологизированного образа, который начал складываться еще в середине 1950-х, когда молодой советский лингвист неожиданно для всего мира совершил прорыв в дешифровке письменности майя. Но создает при этом своего собственного Кнорозова — «отважного солдата холодной войны» («Последний гений XX века», стр. 583), для которого наука была не процессом поиска нового знания людьми со всего мира, но частью националистического по своей сути «служения Родине».

Возникшие при ее участии в России и Центральной Америке научные институции действуют похожим образом: пропагандируют акцию «Бессмертный полк», рассказывают о демократичности президентских выборов в России, издают книги о какао и устанавливают памятники ученому (неустанно борясь со своими конкурентами на этом поприще).

О деятельности своего научного центра в Мексике Ершова говорит:

«Заодно мы провели там показательные выборы президента, чтобы мексиканцы увидели, как это происходит у нас. Был отдельный стенд „Бессмертный полк“. Мы показывали мультики „Маша и Медведь“, которые вызвали восторг у публики».

О конкурирующих памятниках она высказывается так:

«Нет, там стоит чудовищный памятник. Есть такой проходимец — Потоцкий, который создает скульптуры в обмен на проживание в пятизвездочных отелях. С моей точки зрения, это отвратительная спекуляция, „памятником“ такую работу назвать нельзя. Позорище».

На этом фоне собственно научная деятельность отходит на второй план, и исследователи из других стран не только не знакомятся с непереведенными трудами Юрия Кнорозова, но и пребывают в уверенности (справедливой ли?), что в русскоязычной майянистике и науке о дешифровке с 1970-х годов не произошло ничего нового.

Ершова находится в непрерывном конфликте с наследницами ученого: они обвиняют ее в краже архива, завещанного Юрием Кнорозовым внучке — Анне Масловой. Впрочем, Ершова самого факта кражи и не отрицает, отбиваясь от наследников патриотическими аргументами: те посмели передать оставшуюся у них часть архива исследователя в научную библиотеку Гарварда. Национальная принадлежность документов явно волнует ее гораздо больше, чем их доступность для международных исследователей.

Конфликт этот имеет давнюю природу, и Галина Ершова пыталась оформить «свои права» на Кнорозова еще при жизни ученого. По собственным воспоминаниям, ученица вела себя как авторитарная опекунша: во время совместных заграничных поездок контролировала употребление майянистом алкоголя (там же, стр. 493), а однажды выкинула его шапку, которую посчитала слишком поношенной (стр. 491).

Юрий Валентинович расстроился: эту шапку за сорок с лишним лет до того подарила ему Анна Ахматова.

Действия Галины Гавриловны после смерти учителя не отличалось от поведения при его жизни: на следующий же день после печальных известий о кончине Кнорозова (принесла их, кстати, ненавистная дочка-вьетнамовед Катя), Ершова заявилась в квартиру со своими сотрудниками и вывезла оттуда большую часть архива ученого. Дочери Юрия пришлось даже обратиться в милицию, чтобы вернуть архив (стр. 579), — впрочем, безрезультатно.

Свой собственный политизированный и тенденциозный образ Кнорозова Ершова формирует и в новоизданной монографии. Начинается книга с очень личных нот — с описания того, как авторка текста, тогда еще недавняя выпускница Института иностранных языков, вдохновленная книгой о расшифровке письменности майя, стала ученицей своего кумира. (Это был, к слову, 1979 год — славе Кнорозова, как и главному открытию его жизни, к тому моменту было без малого 25 лет).

Первая глава книги названа не менее выспренно, чем само издание, — «Гены гения». Она повествует о генеалогическом древе Юрия Кнорозова, его предках по различным линиям и биографических обстоятельствах, сводивших их вместе на протяжении полутора сотен лет. Казалось бы, яркий, самобытный зачин, помещающий личную историю человека в широкий исторический контекст.

В реальности дело обстоит прямо противоположным образом: подозрительная уже одним своим названием книга заполняется масскультурными мемами, бессвязными отступлениями, историко-биографическими спекуляциями и политическими выпадами в духе классического великодержавного шовинизма.

Приведем лишь несколько примеров:

«Особого богатства Василий Макаров [прадед Юрия Кнорозова. — Прим. С. Ф.] не нажил — сказывалась старообрядческая порядочность в ведении дел и коммерции» (стр. 31).

Вероятно, именно порядочность больше всего мешает в ведении дел, а купцы-староверы, занявшие в середине XIX столетия важнейшие позиции в российском бизнесе, выдуманы мной прямо сейчас.

«…продаже Аляски — русской земли в Северной Америке» (стр. 33).

По-видимому, с трудом удерживаемая, населенная иннуитами и индейцами, отдаленная колония стала «русской землей» по факту ночевки там русского солдата.

«…Софья Ковалевская. Ведь именно она стала основательницей математического анализа» (стр. 36).

Имена Исаака Ньютона, Готфрида Лейбница, Леонарда Эйлера, Огюстена Коши, учителя Ковалевской Карла Вейерштрасса и десятков других ученых XVII–XIX столетий, вероятно, незнакомы авторке монографии о Кнорозове. Россия ведь родина слонов, а к математике она, как ясно из последующего текста, относится с немалым скептицизмом (стр. 345–347).

«Живописцы решительно объявили Репина ретроградом, а в лидеры вышел маловразумительный Малевич» (стр. 37).

Оставляя за скобками характеристику, данную авторкой одному из центральных художников русского авангарда, стоит отметить, что в указанный период (1901–1906 годы) Малевич работал чертежником на железной дороге в Курске и с переменным успехом пытался перебраться в Москву.

На протяжении тех же трех десятков страниц Галина успевает, помимо многого прочего, поразмышлять (стр. 35, 48, 50) об истории Мари Кюри (еще одна великая ученая, ставшая, как и Софья Ковалевская, персонажем массовой культуры, но не имеющая ни малейшего отношения к сюжету и контексту книги), рассказать на нескольких страницах о финансировании одним из жителей Великого Устюга путешествий на Аляску и в Калифорнию (стр. 32–34), возненавидеть основателя межвоенной Польши Юзефа Пилсудского (стр. 55), главу Директории Украинской народной республики Симона Петлюру (стр. 53) и — вишенка на торте — вспомнить об «украинском перевороте 2014 года» (стр. 54).

Так что уже первая глава книги выявляет все ее характерные недостатки, превращающие ее из потенциально важного исследования в области истории науки в 800-страничное риторическое упражнение в жанре политизированной фолк-хистори, мало чем отличающееся по своему духу от постановок Эдварда Радзинского или же «тайн страшных пирамидов». Именно так, по утверждению Г. Г. Ершовой (стр. 386), Юрий Кнорозов называл популярную книгу В. А. Кузьмищева «Тайны жрецов майя».

Можно было бы подумать, что политические оценки и произвольные модификации исторических фактов касаются в книге лишь внешних (по отношению к ее главному сюжету) вопросов, а уж в области своей профессиональной компетенции доктор исторических наук, профессор, руководитель Учебно-научного мезоамериканского центра им. Ю. В. Кнорозова Галина Гавриловна Ершова не подведет. Не тут-то было!

Вот яркий пример. На странице 194 Ершова пишет: «В 1831–1848 годах английский лорд Кингсборо предпринял попытку полного издания Дрезденской рукописи. Но затея оказалась столь дорогостоящей, что несчастный лорд кончил свои дни в долговой тюрьме».

Лорд Кингсборо действительно пытался издать Дрезденскую рукопись. И действительно закончил свои дни в долговой тюрьме, но вот проблема — разорило его не издание одного конкретного манускрипта, а попытка издать ВСЕ известные на тот момент мезоамериканские кодексы. Кроме того, лорд умер в 1837 году, и несколько томов серии вышло уже после его смерти — так что самостоятельно издавать кодексы майя вплоть до 1848-го он никак не мог.

Вызывает удивление и демонстративная попытка автора книги обесценить урон от сталинских репрессий для советских этнографии (1, 2), лингвистики и востоковедения.

На протяжении всего повествования авторка презрительно высказывается о противостоянии «режиму» и «системе» и считает университетское образование сталинского (и в целом советского) периода превосходящим любое другое (стр. 130–131), клянет и унижает «бежавших как крысы с корабля» политических эмигрантов и крупных ученых Александра Пятигорского (стр. 132–135, 143) и Александра Жолковского (стр. 307).

Галина Ершова язвит по поводу антисталинских мемуаров психологини Александры Катаевой (стр. 129) и касающихся сталинизма вопросов американского мезоамериканиста Майкла Ко, автора известной книги Breaking the Maya Code (стр. 431).

В своем стыдливом оправдании сталинизма авторка доходит до воспроизведения конспирологических агиток. Пытаясь оправдать Голодомор (стр. 76), Ершова утверждает, что за время Великой депрессии в США исчезло (умерло от голода) около 7 миллионов человек. По-видимому, это утверждение Галина Гавриловна заимствовала у Бориса Борисова, автора скандально известной статьи «Голодомор по-американски». В реальности же в этот период продолжительность жизни росла, детская смертность падала, а массовая гибель от голода не была зарегистрированы (хоть недоедание и было в эти годы проблемой).

Не менее показательно сравнение cоветской политики в отношении коренных народов Севера и Сибири с политикой канадской. Обе они, включающие в себя системы насильственного изъятия детей в школы-интернаты, превозносятся Ершовой (стр. 128) как образец прогрессивности. В Канаде эта концепция давным-давно называется политикой украденных поколений, премьер-министры страны раз за разом извиняются за то, что проводили ее, а государство выплачивает компенсации жертвам и создает специальную комиссию, определяющую, как хотя бы частично возместить урон, нанесенный индигенным сообществам.

Но шила в мешке не утаишь, и совместить написание правдивой биографии со сталинистской пропагандой профессорке РГГУ удается с трудом. Она описывает чувство страха, царившее среди участников хорезмской этнографической экспедиции 1946 года (стр. 144), впрочем, списывая его на послевоенные годы. Ершова не может не упомянуть о дружбе Юрия Кнорозова со Львом Гумилевым (стр. 183) и потрясении, которое испытал ученый от очередного ареста своего друга в ноябре 1949 года (например, стр. 293).

Авторке приходится рассказать о биографии Юлии Аверкиевой — заключенной сталинских лагерей, антропологини и будущей главы сектора народов Америки Института этнографии (стр. 214 — 215) и о детстве друга Кнорозова Севьяна Вайнштейна, чей отец, философ Израиль Вайнштейн, был расстрелян в январе 1938 года (стр. 127).

Пятая и седьмая главы книги посвящены академическим мытарствам Юрия Кнорозова в эпоху позднего сталинизма. В 1941–1943 годах он побывал на территориях, оккупированных германской армией, а посему на протяжении нескольких (наиболее продуктивных с творческой точки зрения!) лет был вынужден уехать из Москвы в Ленинград, довольствуясь скромной ролью «выбивателя пыли из туркменских ковров» (стр. 167) в разрушенном в ходе блокады Ленинграда Музее этнографии народов СССР. И даже после отличного окончания Вечернего университета марксизма-ленинизма (стр. 206) и расшифровки письменности майя (стр. 212) его не приняли в аспирантуру (стр. 213). Протекции директора Института этнографии С. П. Толстова и одного из самых успешных этнографов того времени С. А. Токарева мало чем могли помочь молодому ученому.

Более того, в послесталинском 1955-м, когда Кнорозов смог-таки защитить диссертацию, он, по передаваемым Г. Г. Ершовой словам, «шел на защиту, не зная, чем она кончится, вполне возможно, что арестом» (стр. 229), а ведь дело было всего лишь в том, что работы Кнорозова опровергали утверждение Фридриха Энгельса об отсутствии государственности у майя.

Быть может, из этих многочисленных обстоятельств и происходил перманентный страх лингвиста, заливаемый, по утверждению Ершовой, алкоголем (стр. 213 и далее).

Описывает Галина Гавриловна и послесталинские коллизии, в ходе которых Юрий Кнорозов вступил в научный конфликт с вероятным сотрудником КГБ В. А. Устиновым и в результате оказался невыездным на протяжении около 30 лет — с начала 1960-х и до перестройки (стр. 324, 330), а будущий лауреат Нобелевской премии Леонид Канторович провел несколько дней на принудительном лечении в психиатрической больнице (cтр. 319).

Лейтмотивом этой гремучей смеси истории репрессий с оправданиями сталинского режима звучит авторская характеристика роли Сергея Павловича Толстова в защите Кнорозова:

«Это была безоговорочная победа Сергея Павловича Толстова над системой, с которой он не боролся, а просто честно ей служил» (стр. 272).

Оставляя за скобками реальные мотивы и жизненный путь крупнейшего советского археолога (имевшего, кстати говоря, совсем не пролетарское происхождение), в отношении самой Галины Ершовой остается лишь процитировать уважаемого ею автора «культурной революции» (стр. 131) В. И. Ульянова (Ленина):

«Никто не повинен в том, если он родился рабом; но раб, который не только чуждается стремлений к своей свободе, но оправдывает и прикрашивает свое рабство (например, называет удушение Польши, Украины и т. д. „защитой отечества“ великороссов), такой раб есть вызывающий законное чувство негодования, презрения и омерзения холуй и хам.»

Проблемы книги отнюдь не исчерпываются ее политической противоречивостью и многочисленными историческими ошибками.

Подробное исследование в области истории науки (а книга издана научным издательством, имеет научных рецензентов и, как сказано в аннотации, адресована прежде всего историкам) нередко предполагает и оценку достижений его героя в контексте дальнейшего развития дисциплины. Галина Гавриловна и здесь не изменяет своей предельной субъективности. Рассказывая о проектах «школы Кнорозова», развивавшейся в рамках «этнической семиотики» и общей теории расшифровки, которую предполагалось исследовать на примерах древнеиндийской письменности хараппской цивилизации, рапануйского письма с табличек кохау ронгоронго и пиктографии курильских айнов, Ершова не упоминает, что ни один из этих проектов не привел к общепризнанным результатам.

Теория фасцинации, которую, как утверждает авторка монографии, Юрий Кнорозов считал важнейшим делом своей жизни, оказывается для нее в одном ряду с теорией антропогенеза Б. Ф. Поршнева и пассионарной теорией этногенеза Л. Н. Гумилева. Здесь стоит отметить, что, в отличие от Г. Г. Ершовой, как минимум с интересом и уважением относящейся к этим концепциям и возводящей их к нейрофизиологическим концепциям В. М. Бехтерева, большая часть исследователей считают их противоречивыми (если не сказать сильнее — паранаучными). В реальности же теория Кнорозова не оказалась мощным паранаучным течением. Не обрела она и статуса «общей теории коллектива», который ей прочил герой монографии, но стала одним из маргинальных явлений русскоязычной психологической школы.

Так что единственным общепризнанным крупным достижением Юрия Кнорозова была расшифровка письменности майя — дело, разумеется, крайне важное и для мезоамериканистики эпохальное, однако явно не делающее героя «последним гением ХХ века».

Возможно, достижения этнической семиотики (так называлась не только научная дисциплина, но и созданная Кнорозовым в Кунсткамере исследовательская группа) не получили признания не из-за их незначительности или неправдоподобия, но скорее из-за языкового и научного барьера между исследователями разных стран и академических культур. Однако позиция агрессивного «научного национализма» Галины Ершовой, предпочитающей работе в центрах современной науки Мексику и Гватемалу, а пропаганде научных достижений (многие тексты Кнорозова так и не переведены на иностранные языки) — показы мультфильмов и продвижение акции «Бессмертный полк», мягко говоря, не способствует признанию достижений ее и ее коллег.

Яростно-тенденциозные интонации, отсутствие разделения между интеллектуальным и личным, безапелляционные, бездоказательные и уничижительные оценки чужих работ на основе одной только идеологической неприязни, уверенность авторки в возможности и необходимости создания «универсальных теорий всего» одним человеком, а также пренебрежительное отношение к историческим фактам заставляют усомниться в правильности выбора жанра. Текст книги более всего напоминает стенограмму лекций пожилого патриотического профессора провинциального (в интеллектуальном плане) вуза: те же сожаления о великом прошлом, та же «Преданность Родному Государству», та же зацикленность на бюрократических коллизиях, та же претензия на глобальную значимость собственных идей.

В книге нет ни живого биения сложной и глубокой мысли привязанного к своему контексту и языку синтетического гуманитарного интеллектуала, ни четкости и точности высказываний современного профессионала глобальной науки.

Удивительно видеть подобный труд вышедшим из-под пера лидера одного из учебно-научных направлений ведущего гуманитарного ВУЗа России…

Ладно, быть может, книга ценна не своим текстом, но приведенными в ней документами жизни и деятельности ученого? Что правда, то правда: документов в книге огромное количество — и они, безусловно, являются важнейшей информацией о жизни и деятельности ученого, дополняющей сборник избранных трудов Ю. В. Кнорозова, изданный МАЭ РАН (Кунсткамерой) в 2018 году.

Оставшаяся после ершовского «набега» часть архива хранится теперь, как упоминалось выше, в исследовательской библиотеке Гарварда — Dumbarton Oaks (стр. 581). Быть может, именно там наследие великого ученого сможет найти своих исследователей, которые захотят по-настоящему разобраться в феномене крупнейшего майяниста, а не использовать его образ для культивирования изоляционистских идей о «великой русской науке» и самого примитивного самопиара.

Пока же остается довольствоваться тем, что есть, — и, возможно, историки будущего, владеющие методами источниковедческой критики, смогут отделить зерна от плевел и реконструировать достоверную биографию и, что еще более важно, историю идей Юрия Кнорозова. Материалы книги Галины Ершовой будут в этом огромным подспорьем.

Широкий же читатель может рассматривать монографию как памятник эпохи — эмоциональные и тенденциозные воспоминания исследовательницы, восхитившейся ранними трудами великого ученого, переписывавшейся и совместно работавшей с ним на протяжении последних двух десятков лет его жизни.

Если же вы хотите узнать больше о Юрии Кнорозове и его идеях, а также познакомиться со взглядом дочери и внучки ученого на биографию их знаменитого предка, стоит обратиться к сборнику «Избранные труды» Ю. В. Кнорозова.