«Никому не нужен второй Дженезис Пи-Орридж». Интервью с Виталием Малыгиным, корифеем отечественной нойз-сцены

О названии и сути проекта DOR

Мне нравится выражение Летова о том, что его песни — это песни ребенка, который схватил в руки автомат. Пожалуй, то же самое можно сказать про DOR.

Изначальное название посоветовал сменить Виталий Бусов: дескать, под именем Destruction Of Russia меня никто не издаст. Я задумался — и в голову пришло DOR, более многозначное и короткое, как выстрел. Недавно я узнал, что на английском это еще и «жук», так что смысловое поле расширилось. Со временем DOR стало для меня именем нарицательным, обозначающим некое темное божество, голос которого прорывается через наскоро сколоченную людьми реальность. Он не знает наших слов, ему чужды наши желания. Это черная дыра, возникающая там, где ты ожидал встретить знакомый пейзаж. О чем-то подобном говорят картины Фрэнсиса Бэкона (см.«Три фигуры у подножия распятия»).

Во мне давно живет тоска: почему в человеческом мире всё под контролем?

Почему на наших глазах не откроется что-то радикально иное, напрочь стирающее логику? Думаю, из этого ощущения растут мои стихи, проекты. Я пытаюсь контактировать с тем, что лежит за пределами понимания. По крайней мере, в моменты высоковольтного вдохновения я чувствую, что информация приходит ко мне «оттуда». По сути, я в этом мире просто «работник» и выполняю волю «божества». Чтобы все мы, логически мыслящие власть имущие Homo sapiens, не шибко зазнавались.

О влиянии Марко Корбелли

О, на ранних порах я был просто одержим его фигурой. Марко основательно «перепахал» мое сознание. Его спонтанная, грубая подача и абсолютный минимализм мне очень близки. Я и DOR сначала на английском делал, подражая Atrax Morgue, Whitehouse, Deathpile и Genocide Organ. Так что следы при желании найти можно. Я тоже люблю вводящие в транс шумовые лупы, резкие «взрывы» звука, голосовые рефрены. Разница в том, что в жанре power electronics текст обычно грубо натуралистичен. Какие слова у Корбелли? I execrate my eyes на репите (у DOR, кстати, кавер на этот трек есть). Я же все-таки занимаюсь поэзией, мне важна многозначность слова.

Например, «Я буду вести твой процесс» — очень многозначная фраза для меня.

Легко идти по проторенной колее. Так же, как мыслить по уже существующим в твоей голове нейронным цепочкам. Мы на самом деле думаем или гоняем одни и те же цепочки слов? Я понял, что моя задача — съезжать с этой колеи. Скопировать стиль того же Корбелли несложно: шуми себе на синте да пропускай пару фраз через эффекты. Это очень заманчиво — повторять, особенно на ранних этапах. Стать механической обезьянкой. По сути, какой жанр ни возьми, всем известно, как этот суп приготовить. Так в чем же твоя уникальность? В том, что ты можешь смешать разные жанры? Щепотку оттуда, щепотку отсюда… Помню, Борис Гребенщиков давал такой рецепт: ты слушаешь любимых артистов, пытаешься копировать их стиль, а то, что не выходит, и есть ты. Уникальный взгляд на мир, о котором до тебя никто и не догадывался — вот конечный «продукт» моих усилий. Нет, я тоже использую «чужой», но духовно близкий мне опыт (у DOR на тексты Беккета и Батая есть треки). Только это не постмодернистская игра: так я строю свой мир, потому что видимый меня не устраивает.

Об особенностях шумоизвлечения

Мне близка индустриальная эстетика, когда каждая мелодия играется «живыми» руками, а каждый шумовой «шрам» нанесен в режиме реального времени. Если делаешь альбом о травме бытия — а именно таким был Life in Russhausen, — то все должно быть по-честному. Мои пальцы должны кровоточить от мозолей, которые получаешь, играя на аналоговых синтах.

Вот уж где настоящее «железо»! В СССР умели создавать звуковых монстров, которых без приложения силы не приручить. Оттого синтезаторы «Юность-21», «Ритм-2», «Поливокс» до сих пор мне милее, чем, например, стерильный Korg MS-20. Эти звуковые звери и моя одержимость поиском «подлинно подвальной» атмосферы, пожалуй, и определили направление DOR. Потому как индастриал — поле сражения, а не «безопасная музыка», набитая в MIDI пальцем на компьютере. И уж точно не Бликса Баргельд в костюмчике от Armani.

О дебютном релизе From The Personal Fear To The Social Agony

Это были первые опыты записи DOR на базе «Пыли» (Dust Bunker) в Ярославле. Декабрь 2009-го, холодные стены гаража, разбросанные примочки, стонущие синты… Название релиза — обрисовка его общей композиции, которая начинается с «Изоляции» и заканчивается треком «Мразь». После ряда подражательных треков на английском языке я решил переключиться на русский и понял, что нащупал «то самое». Произошел энергетический выплеск, долго копившийся внутри. Так, пожалуй, с каждым альбомом случается. Ты ходишь, ловишь волну, а потом щелчок! — и та информация, что должна воплотиться, сама движет тобой.

В этот момент я действую как животное, бросаясь «на запах».

По сути, все идет изнутри. И для меня это не ванильный треп «коктейль-психолога», а реальная проблема жизни. Сложно достичь точки, когда ясно видишь, что все события в мире — результат твоего восприятия. Когда-то я этого не понимал. Я страшно переживал, «пережевывал» этот мир, упиваясь им по Достоевскому. Не знаю, как я не сгорел тогда. Зато в результате, как метафизический выход, разлился целый океан творчества. Жаль только, что творчество — это то, чего всегда мало. Вечная жажда, на которую учишься смотреть со стороны лишь со временем. Но, оглядываясь назад, я вижу, насколько ранний DOR пропитан этим «горением без остатка». Наверное, во всем, что я делаю, есть бессознательный поиск таких состояний (в лакановском психоанализе они зовутся наслаждением). Например, песня «Цветы» у «Пыли» — сплошной такой момент. А то, что, начиная с этого первого мини-альбома, оформилось в DOR, я бы назвал «затяжным наслаждением». Прыжком в пространство, где кричать начинает сама плоть.

О взаимодействии с мировым нойз-сообществом

Почти вся дискография DOR выходила на культовом лейбле UFA Muzak из Ярославля. Мне нравится сотрудничать с братьями Бусовыми; Коля всегда оригинальные арт-издания делает, а Виталя сочиняет к ним точные описания. Однако на момент появления первой записи DOR мы еще не были знакомы. Поэтому я просто отправил релиз на какие-то лейблы из списка на сайте «Железобетона», и испанцы Regression Of Noise Freaks откликнулись.

К слову, подобным образом релизы моего проекта Sirotek по всему миру разлетелись. Так, CDr Zverstvo вышел на Twilight Luggage (Норвегия), My Art Is My Psychota — на Bored Вear (Дублин), Artaud издали датчане Shit Music For Shit People. На кассетах меня выпускал Knife In The Toaster из Канады (альбом Autism), а Hole in My Heart с Violent Desire издали американцы Fusty Cunt Tapes.

Помню, я предлагал Микко Аспа выпустить на Freak Animal Records первый полноформат DOR Life In Russhausen. Он отписал, что уже загружен на пару лет вперед, и между прочим добавил такую рецензию: «У меня есть твой диск, выходивший на R.O.N.F. Records. Признаться, одна мелодия синтезатора впечатлила меня куда больше, чем весь поздний Prurient». Конечно, мне как начинающему автору было лестно это слышать. Тем более что на таких проектах Аспы, как Grunt и Nicole 12, я вырос. Микко — авторитетная и значимая фигура в мире шума. На его форуме Special Interests я когда-то много времени проводил. Однако сейчас я чужой музыки гораздо меньше слушаю, так что «особый интерес» угас.

Об «изоляции» и «персональном страхе»

«Изоляция»- первый по-настоящему «доровский» трек. Эдакая точка отсчета. Все началось с ревущей раненым зверем мелодии на синте «Юность-21», на которую я «напел» свое состояние. Для меня этот трек похож на затяжной прыжок из горящей многоэтажки — за то и любим, наверное. Вообще любишь, как правило, то, что было первым. Хотя я в каждой работе всегда пробую что-то новое. Помню, меня попросили сделать трек, похожий на трек «Пыли» «Сталкер». Я честно попытался, но быстро остыл; что-то внутри противилось такому копированию. Так что «Изоляцию» я и не думаю повторить.

Мечтаю иногда, как было бы здорово вновь оказаться в том холодном гараже, в Dust Bunker… Но, конечно, это бессмысленно.

Сейчас, по прошествии времени, я расцениваю From The Personal Fear To The Social Agony как первые пробы пера в power electronics — сырые, где-то наивные, зато максимально честные. Композиция «Мразь» прочно вошла в концертную программу DOR. Возможно, это вообще главный мой текст (хотя давать такие оценки я не очень люблю). Что касается изданий, меня уже не так сильно интересуют физические носители. У DOR есть bandcamp, на котором доступна вся дискография. И те мастера альбомов, которые там выложены, меня полностью устраивают.

Об альбоме Life In Russhausen

Ну, это чистое наваждение. Life In Russhausen максимально мизантропичен, он питается теми «отбросами», которых мы стараемся не замечать. «Всегда есть то, чего не следует видеть» — этой фразой Мориса Бланшо я когда-то назвал один из треков Sirotek. Хотелось всмотреться в инфернальное пекло того, о чем мы боимся говорить вслух. Похоже, это был способ схватить жизнь за горло вкупе с личной психотерапией. В то же время альбом повествует о невозможности встречи с «другим»: «И в треске телеэфира, в котором все смыслы сгорают, ты услышишь мое имя, но не станешь моим братом».

Насколько вообще можно обнажиться в искусстве? До какой точки дойти?

Думаю, этот альбом — также своеобразное исследование в данной области.

Russhausen писался в 2010-2011 годах на упоминавшейся Dust Bunker, где я любил зависать один. Это был сложный период, когда я находил мало точек соприкосновения с миром. Во мне много бесов бродило, но я предпочитал выплескивать их на холсты, точно Поллок, а не приручать их с неспособными проникнуть в меня друзьями, родственниками, психологами. Как Ганс Касторп из «Волшебной горы» Томаса Манна, я правил своим миром в этом гараже, создавая картины, которые, возможно, до конца будут понятны только мне. И мне было все равно, понравятся ли они кому-то. Я просто знал, что надо так, а не иначе. В Life In Russhausen нет красоты, и это не питательный бургер, что гладко проскользит по вашему пищеводу. Знаешь, воспитатель в детском саду учил нас всей группой рисовать «солнышко с идеально ровными лучиками». Здесь все это надо смело выкинуть из головы. Мне кажется, в подлинном искусстве должен быть запах катастрофы; это сама катастрофа и есть. Как полотна Бэкона, как фильмы Тарковского, как проза Андрея Платонова. Искусство — парадокс, нарушение, взрыв. Скорее дионисийское, чем аполлоническое, если по Ницше. И к черту все, что стремится сохранить этот мир в установленных границах. DOR — радикальное «нельзя», к которому даже притрагиваться небезопасно.

Но это именно то, что необходимо для подлинной жизни: обращение мира в полыхающий Гераклитов огонь.

Поллока, кстати, я упомянул не красного словца ради. Думаю, процесс работы над DOR напоминает живописный. Я создаю звуковую картину, слой за слоем добавляя новые сочетания красок, пока что-то не «щелкнет» в голове: все, готово. «Доровские» композиции строятся из погребальных мелодий, навязчивых шумовых текстур, всевозможных звуковых «отбросов». И ржавый, искалеченный голос надо всем этим. Чтобы добиться «нечеловеческой» окраски, я люблю пропускать вокал через гитарные педали и процессоры. В Life In Russhausen есть трек «Мы настигаем врага». Там вместо микрофона я вообще использовал гитарные звукосниматели: при прохождении через них голос обрастает очень странными искажениями и звучит как больное насекомое.

Как известно, лицо человека становится полностью симметричным после смерти. По сути, стерильность, симметрия и есть смерть. Но при том, что DOR затрагивает темы уничтожения, депрессии и прочую «тьму», сама музыка для меня — это воля к жизни. Ведь жизнь — искажение, жизнь — поломка, которая происходит каждую секунду. Думаю, эту мысль хорошо передает упоминавшийся текст «Мы настигаем врага» — возможно, ключевой в альбоме.

О Russhausen

Некоторые шумовики (например, Саша К. из Барнаула, он же Flagellatio Orgasmus) думают, будто это слово — оммаж Пьерпаоло Дзоппо, автору великого Mauthausen Orchestra. Наверное, в нем и впрямь отразился присущий индастриалу интерес к «концлагерной» тематике (хотя намеренно я не вкладывал в это слово никаких аллюзий). Да, раньше я буквально жил музыкой power electronics, она спасала меня в темные времена… Однако DOR отличает уход от грубого натурализма, присущего жанру. Я не воспеваю трупы с концлагерями, как Atrax Morgue или тот же Mauthausen Orchestra, Russhausen скорее философское понятие. Борьба с режимом тоже не для меня; для этого существует публицистика.

Так что альбом — не об «ужасной России», а о деструктивных силах, что живут внутри нас и в какой-то момент начинают шевелить нашими ручонками.

О той тюрьме, в которую превращают жизнь сами люди. Мы произносим благие речи, но что-то внутри жаждет казней и инквизиций. Как у Достоевского: он зафиксировал редкую амбивалентную эмоцию — чувство крайнего умиления при виде котенка, которого только что избил. Страшная вещь, в которой тяжело себе признаться. Поэтому условная реклама с дедом, держащим в руках сок «Добрый», мигом разваливается.

При каких-то внешних реверансах индустриальному жанру, я копаю все-таки вещи философские, психоаналитические, корневые. Можно сказать, что DOR питается эксцессами социальной реальности (в год написания альбома как раз было много оппозиционных митингов), не занимая определенных позиций. Выбор любой из сторон — это погребение себя в господском дискурсе, который в любом случае тебя изнасилует. «Никто, занимающий ничье место» — вот единственно возможная для человека точка опоры. Все остальное — купание в грязи. Об этом и альбом.

О «Новой поэзии»

Основная мелодическая линия была записана на синтезаторе «Юность-21», пропущенном через басовый дисторшен, который я «крутил» во время игры. После записи голоса пришла мысль добавить в концовку сэмпл голоса Мандельштама. Мне кажется, эта деталь дарит треку некое дополнительное измерение. Не знаю, что тут еще сказать.

О Беккете

Беккет для меня — некий подступ к пределу. Пределу мысли, восприятия, языка. Сам он говорил, что своим творчеством всю жизнь пытался «на миллиметр сдвинуть гору». Мне это понятно, потому что в музыке я, по сути, занимаюсь тем же (хотя DOR, «Пыль», Sirotek или Glasma звучат по-разному). Я не готов тратить свою жизнь на то, чтобы, как ремесленник, обслуживать какой-либо жанр. Мне кажется, все, что я делаю — суть один и тот же космический корабль, который способен унести нас за пределы Вселенной. В дзен-буддизме ищут просветления; а я, складывая слова и звуки, ищу ту комбинацию, которая сработает как кнопка перезагрузки «системника» этого мира.

Разумом я понимаю: найти ее невозможно. Но на уровне какого-то сверхчувственного восприятия продолжаю работать с этой «невозможностью».

В тексты Беккета либо сразу врубаешься, либо проходишь мимо. Они на интуитивное восприятие рассчитаны. Как фильмы Евгения Юфита, например. Понимаешь, о чем это, но объяснить не можешь. А о чем листья, падающие за окном? О чем снег зимой и солнце летом? Мне кажется, настоящий художник создает «вторую природу», а не вертит смыслы, которые до него уже сотню раз вертели. И эта «вторая природа» неким образом воздействует на нас, временами вовсе вставляя палки в колеса. Поэтому Ларс фон Триер, конечно, прав: хороший фильм — это камешек в ботинке. Быть неудобным, «неправильным», по-пастернаковки «живым, живым и только» — путь самурая в мире, что жаждет тебя пожрать, оставив в мозгу одну клетку, потребляющую контент за контентом. Читая Беккета (или Кафку, Камю, Хайдеггера), думаешь: черт, это страшно. А ведь реальный экзистенциальный ужас — в лентах новостей и в глазах биороботов из телика.

На днях решил перечитать Беккета и снова погрузился в депрессию. Он ранит и жалит, какое уж там забытье… Но, закрыв книгу, я почувствовал какое-то очищение, что ли — то самое «настоящее» чувство, которого не хватало в жизни. Вот с таким чувством, освобождающим от тюрьмы, я и хотел бы работать. Как бы сокамерники ни зазывали обратно. Конечно, велик соблазн побарахтаться в «грязи», которую обсуждают все и вся. В этом плане Беккет для меня — не какой-то абстрактный мир, но сама реальность. Это говорящие «аналитические» головы, день за днем талдычащие одно и то же и уже давно забывшие цель своего говорения.

Жуткий мир неизвестно для чего болтающих ртов — образ, который преследует меня в творчестве.

Вообще у Беккета интересная трактовка «грязного». Таковым видится фактически весь словесный мир, по которому ползет его герой (перечитай роман «Как есть»). Причем «грязь» не ограничивается каждодневной рутиной, это — сама история. Миллиарды людей рождались и умирали до нас; их радости и боли сливаются в один неразличимый фон грязно-серого цвета. Вот и DOR для меня — этот серый цвет. С которым, надеюсь, однажды окончательно сольются все наши гаджеты с телеграм-каналами.

О любимых авторах

В искусстве мне интересны личности на «границе миров», материального и потустороннего. Отщепенцы, одиночки, несравнимые ни с кем мыслители со своим собственным языком, которые реформатируют само восприятие. Среди таких авторов в литературе: Арто, Платонов, Хлебников, Хармс, Гоголь, Кафка, Батай. Из более современных — Дэвид Фостер Уоллес (рекомендую его роман «Бесконечная шутка»), Томас Пинчон. Такие люди всегда вдохновляют, потому что показывают: важен только твой собственный мир. Никому не нужен второй Дженезис Пи-Орридж или Джон Леннон. Есть у тебя уникальная травма, которой ты так боишься, что прячешь под подушку? Вот достань ее, смотри в нее и с ней работай! Распутывай, распаковывай… Иначе никак: в искусстве не ходят строем. Только ты — и «весь мир идет на меня войной». Вообще ничего нет, кроме тебя. Эту истину постепенно осознаешь, отбрасывая все лишнее. Пытаясь отключить поток копошащихся во мне мыслей, каждый раз задаю себе вопрос: а насколько эти мысли вообще мои?

О «пивке для рывка» наружу

Когда-то фильм «День сурка» казался мне наивной сказкой. Со временем я понял, что в этой истории есть глубокий смысл. Смотри, мы ежедневно проживаем одно и то же, проносимся по одним и тем же нейронным цепям. В сущности, все, что у нас есть — это День сурка, в котором мы безнадежно застряли. Что нужно сделать для того, чтобы мир изменился? Изобрести свой ритуал. Как герой Тарковского, который наполнял стакан водой по утрам и шел сливать ее в унитаз. Бессмысленный поступок? Абсолютно. Зато он нарушает «утилитарное течение» жизни. Творчество для меня — это вот такое «антипроизводство», растрата, выходящая за пределы накопительной философии. Я щедро растрачиваю себя, чтобы выйти из дурной бесконечности Дня сурка.

На одном из концертов DOR перед сетом я выпил немного пива.

Так-то я давно не позволяю себе подобных «стимуляторов» перед выступлениями, да и в жизни почти охладел к ним. Вроде чуть пригубил — а в итоге под конец шоу связки полностью полетели. Я долго винил себя за это, а потом переслушал запись и ошалел: получилось ТО САМОЕ исполнение трека «Разбей свое лицо», которое было необходимо. Этому тексту нужен именно такой голос — убитый, сломанный. Сколько жалости он вызывает! Сколько пронзительности в нем! В такие моменты понимаешь, ГДЕ ты обретаешь самого себя в том, что делаешь. Знаешь, я всегда распеваюсь перед записью и концертами, но иногда — для того, чтобы выразить себя по-настоящему — мне нужен «пере******ный [побитый] жизнью» голос. Тогда мне было реально хреново, но на этой «больной» энергии я и донес текст до зрителя.

Аналогичным образом все сложилось на одном из концертов «Пыли». Это был акустический сольник. Тогда я еще мог хлебнуть вискарика на сцене. «Сталкер», «Люди», «Пакет» шли ровно, а потом голос стал ломаться. После каждой песни я выпивал, и это становилось похоже на боксерский поединок. «Бульк» — и я бросаюсь в бой, «выпаливая» слова и громыхая аккордами. Пересматривая потом видео, я, конечно, ужаснулся, это мрак был. Но отметил для себя этот формат: концерт как бой. Не «Я Д’Артаньян, здесь стою красивый», а реальное силовое воздействие. Думаю, это ощущает публика «Пыли», а уж DOR — тем паче. Мне необходимо взаимодействие, натиск, рывок. Прорыв этой реальности. Даже в записи. В этом, наверное, мой метод.

О новой искренности

Знаешь, сейчас модно говорить о метамодернизме, о приходе некой «новой искренности»… Возможно, это именно то, чем я занимаюсь. Поэтому на сетах DOR я не люблю стоять как истукан за лэптопом, мне необходимо движение, прямой контакт с публикой. Причем мне мало физического трения; речь о порождении какой-то новой телесности, что ли. Чтобы весь зал в момент перформанса стал единым телом, понимаешь? Даже вот эти слова — «перформанс», «шоу» — тут не работают. На сцене, в музыке, в текстах и треках я занимаюсь жизнью. Как у Мамардашвили, «жизнь есть усилие во времени». Я совершаю усилие, чтобы быть. Потому что все остальное — мертвечина, шелуха и говорильня.

И вроде ты загнан как лошадь и опустошен после сета — но в этом колоссальный момент праздника.

Для меня это победа живого над мертвым. «Ненавижу всяческую мертвечину, обожаю всяческую жизнь!» — тут я с Маяковским полностью солидарен. По-настоящему меня угнетает радио «Маруся FM». А DOR — противоядие, глоток чистого воздуха. То пространство, где я максимально честен. Мне и песни многие бывает тяжело петь, настолько они обнаженные. «Резиновый доктор», например, из «Пыли». Страшная вещь о психически нездоровых людях, жизнь которых я наблюдал. Это уже какой-то «беспредел искренности» в духе Xiu Xiu. Помню, музыкант Антон Алероев (царствие ему небесное), с которым мы записали «Эротику», один из лучших альбомов «Пыли», как-то сказал мне: «Зачем ты так голос рвешь во время пения? Ты же сгоришь! Пой расслабленно!» А я не могу: выхожу на сцену, начинаю песню играть — и как будто расщеплю на атомы сейчас этот долбаный микрофон звуковой волной, которая изо рта вырывается. Это в 2012 году было, конечно. С тех пор мой голос сильно изменился, и мне уже необязательно орать, как раньше: иногда шепот куда «страшнее» крика. Но общий вектор остался: на сцене я раскручиваю себя на полную катушку.

О «Процессе»

Для знакомства с DOR я бы, пожалуй, посоветовал альбом «Процесс» (Agfa Archive, 2021). Он такой разношерстный, мультижанровый. Наверно, это квинтэссенция всего лучшего, что я вкладываю в проект. Здесь много работы с голосом, оттенками текста, звуковыми деталями. О нем даже на немецком портале Raben Report писали, что особенно приятно.

Текст заглавного трека сочинился одним махом в поезде, когда мы с басистом Егором Уразбаевым из Москвы в Ярославль ехали после какого-то гига с участием DOR. «Я буду вести твой процесс, / Слепой свидетель, продажный судья…» — стало ясно, что вокруг этого любопытный материал может получиться. Подступы к альбому еще в 2016 году начались. Тогда я опробовал разворот к эдакому индустриально-танцевальному пост-панку, поэтому первые версии «Папы Свина», «Наказания» и «Рептилоида» звучали в духе Ministry. Из тех сессий, правда, удачный трек «Я Вскрылся» возник, который потом стал одной из моих любимых композиций «Пыли». Но, «упаковав» первую версию альбома, я понял: нет, что-то здесь не то. И отложил в долгий ящик. А четыре года спустя произошла вспышка; я снова нырнул в этот материал (вооружившись еще и новыми текстами).

И, как поется у Ивана Дорна, все «заиграло как надо».

Хотя каждый трек «Процесса» — это самодостаточный «психический фильм», все они складываются в одну сверхидею. Здесь много приколов: в «Комнате», например, звучит голос Валентины Терешковой. В «Ритуалах» я поиграл с наложением нескольких вокальных «слоев»; смешиваясь друг с другом, они образовали некую «гуманоидную» речь. Одна из любимых вещей на альбоме — трек «Мама». Оказалось, DOR не хватало такой вот щемящей, «обреченной» нежности. А еще в «Процессе» можно услышать влияние Жоржа Батая — попытками воплотить его мысль в звуке я просто одержим.

Разбирать по косточкам это полотно я не хочу: пусть сохранится тайна. Скажу лишь, что под этот альбом, игравший с телефона, я занимался сексом с любимым человеком — и это было потрясающе! Значит, контроль пройден. Да, какие-то вещи даются тебе не сразу, ты должен их как бы «услышать». Тут я разделяю мысль великого композитора Эдисона Денисова: после каждой большой работы нужно взять паузу и «пропитаться временем». Ведь «Процесс» уже не мой ранний power electronics, а вещь более аутентичная, арт-хаусная. Это воплощенный в воздушной среде «авторский театр», где различимы голоса, во мне живущие. Безусловно, потребовалось максимально освободиться от шаблонов, чтобы прийти к этому. И никакие хэштеги здесь не работают, будь то электроника, индастриал, пост-панк или еще какая альтернатива… Наверное, нужно новое «изящное словцо», чтобы обозначить то, чем является эта работа. Но это уже не моя задача, а критиков.

О гуле языка

В целом, все мои проекты «текстоцентричны» (за исключением чисто гитарного эмбиента, который я под собственным именем пишу). Наверное, литература — моя вторая природа. В моей крови коктейль из классики, футуристов, обэриутов, современной поэзии. Не менее важна философия: Беркли, Бодрийяр, Деррида, Делез, Бибихин, Мамардашвили, Смулянский… Огромный мир во мне открыл структурный психоанализ Жака Лакана. Словом, филологическое не пропьешь. Я вообще воспринимаю мир как текст. Даже стул, на котором я сейчас сижу — он не материален для меня.

Вселенная — это рассказанная история. Оттого если какая-то вера и остается сегодня, то лишь в язык. Для нас, давно не верящих ни в НЛО, ни в правительство.

В некотором смысле я живу от одного состояния «прихода стихов» к другому. Когда «стучатся» слова, наступает странное внутреннее возбуждение, объяснить которое я не умею. Я просто улавливаю его и бросаюсь к бумаге с ручкой. Для себя я зову источник, из которого «приходят» тексты, Высшими Силами. Часто это случается во время депрессии, хотя какие-то определенные правила тут не работают. Я заметил, что люди вообще почему-то ценят некую «правильную» системность. Но ведь творчество — как раз то, что играет не по правилам! Это остаток, избыток, упорная накипь мозгового вещества. То, что не вместить в «правильную экономику» бытия. Потому что лишь стихи и музыка способны заставить мир исчезнуть.

Изначально многие тексты DOR возникали именно как стихотворения (в «Процессе» много таких сочинений). Думаю, на сегодняшний день я достиг «неразличимости»: мне уже сложно отделить одно от другого. В 2021 году я выпустил книгу песенных текстов «Пыли» (получилась эдакая «литературная Вселенная» проекта), и не за горами аналог для DOR. Хотя какие-то «доровские» сочинения уже доступны — в моей книге «Голоса» и в сетевой подборке «Я верю только умалишенным».

О концертах DOR

Я выступаю с DOR не так часто, как с «Пылью»: выходит не более 1-2 концертов в год. И это правильно. Потому что «вынос» после каждого «лайва» выходит полный и «послевкусие» длится долго. Я, конечно, не как Макгрегор к бою готовлюсь, но в целом есть что-то общее… Настройка начинается за месяц-два до мероприятия. Пока я перебираю тексты, монтирую дорожки, думаю, представляю, само время меняет течение, сливаясь с Процессом. Три дня до гига, два, один… И вот ты наконец в клубе. Мило общаешься со всеми, говоришь что-то, а сам уже где-то «там». Ты как кукла (помнишь «I’m just a toy» у Корбелли?); выходишь духом из тела, бегаешь по 10 раз поссать, читаешь молитву — черт, «у нас задержка 10 минут!» — потираешь руки; думаешь, что забыл уже все тексты на свете — «а не откажет ли аппарат?»- «а не сдохнет ли микрофон?»; опять настраиваешься… И тут: «Виталик, твой выход!»

Идешь на сцену, берешь микрофон и перестаешь быть человеком. Тупо перестаешь быть двуногим млекопитающим. На эти 40 минут, что становятся вечностью.

Это самый совершенный наркотик. Другие мне просто не нужны. Помнится, Миша Кирюхин признавался, что на сцене он говорит с Богом. Та же ситуация и у меня, безо всякого пафоса. Это мое место, мой дом, моя казнь, моя плаха, моя комната удовольствий. Я питаюсь вашими живыми эмоциями, вашей любовью и ненавистью, вашими воплями «какого хера здесь происходит?!». Я жру немоту страхов, дрожь потрохов, оскалы улыбок: все мешается вместе с волной, которую мы порождаем. Грохочет подземный бас, давит, как могильная плита, в грудь. Голос рождается из нас! Ревет жизнь — Гераклитов Огонь…

Думаю, каждый концерт чему-то учит, выковывает меня, делая сильнее. Требования к себе возрастают, нужно ставить новые задачи, чтобы пробиться к настоящему. За годы практики я лучше осознал свой жанр, поэтику, и вызов себе — это необходимая часть моей работы. Поэтому, расписывая треклист, я оставляю в нем место «неизвестному»: какая-то часть выступления должна родиться сама, в процессе. Случай, алеаторика, везение, проблеск — мои напарники.

Оттого один из моих эмбиентных релизов так и называется: «Молния правит всем». Точнее не скажешь.

Наверное, мне повезло с аудиторией. Многие глубоко вникают в мое творчество и делятся мыслями, которые помогают мне как артисту лучше осознать какие-то вещи. Этот энергообмен — высшая ценность, потому что я никогда не творил ради денег, только во имя искусства. Я чист перед слушателями.

О концерте с Bizarre Uproar

Один из самых памятных концертов DOR — совместное выступление с Bizarre Uproar, легендами финской шумовой сцены, в Санкт-Петербурге. В феврале 2016 года Сергей Бенедикт при поддержке лейбла Zhelezobeton организовал в ГЭЗ-21 фестиваль «ШИЗО», уникальный совершенно. В лайн-апе были заявлены безумные финны, Pogrom из Литвы и DOR (мы с басистом Егором как раз минипрограмму «Рептилоид» презентовали, которая потом в «Процесс» ушла). На следующий день иностранцы еще в Москве сыграли, там организацией уже Дмитрий Васильев занимался.

Хорошо помню тот морозный февральский день. Днем Сергей устроил для всех артистов чудесную экскурсию по Питеру. Паси Марккула, творящий в Bizarre Uproar крайне перверсивные непотребства, в жизни оказался очень вежливым и приятным человеком с трогательной улыбкой. Мне даже показалось, что оголтелые танцы фанов во время сета слегка его напугали. Возможно, он не чувствовал себя до конца раскрепощенным в России: Bizarre Uproar отыграли брутально, но без «трансгрессивных излишеств», которые они позволяют себе на родине.

На шумовых концертах важно, в какой точке зала ты расположен по отношению к артисту.

Когда я подошел к сцене и уперся взглядом в Паси в его кожаном плаще, меня будто молнией долбануло! Невероятный энергетический контакт, чистое электричество. Возможно, они могли бы играть и подольше, но артисту всегда виднее, какую либидинальную дозу запретного плода он готов отвалить в тот или иной момент. И в этом тоже есть своеобразный интерес. Как большой поклонник проекта, гонявший Bizarre Uproar в плеере еще в 2012 году, я был вдохновлен живой встречей с этим «явлением природы».

О кали-югенде русского шума

«Старая школа» для меня вне времени. «Бункер», «Ультраполярное Вторжение», RYR, Hladna, Cisfinitum, «Старуха Мха», Алексей Борисов, Александр Алексеев, Сергей Ильчук, Виталий Маклаков, Данил Дашкевич, Александр Селиванов, Стас .nyctalops., Kryptogen Rundfunk, Коля «Хруст», Reutoff — это люди, творчество которых я люблю и уважаю, всегда рад общению с ними. Перечислил тех, кто первыми пришли в голову. Список можно продолжить.

Из новых недавно меня порадовала Серафима Saraf. Мы играли на фестивале из цикла Only Fetish, и ее выступление очень меня впечатлило. Она, что называется, взяла быка за яйца: это было мощно, безжалостно. Настоящая «индустриальная девочка», заряженная сырым power electronics. Возможно, мы даже выпустим что-нибудь вместе.

Об альбоме «Сильнее смерти»

У Сокурова в «Молохе» есть момент, когда обреченный Гитлер говорит: «Мы победим смерть». «Как можно победить смерть, Адик?» — повисает вопрос Евы Браун. Мне кажется, в процессе работы над альбомом я бессознательно вспоминал эту сцену. Писал его, наверное, год с перерывами, чтобы освежить восприятие. Это полезная практика; иногда стоит оставлять треки на время. Хотя в целом трудился «по-кубриковски». Выстраивал структуру композиций, прорабатывал лирику, в мастеринг погружался с головой… На момент записи большая часть текстов была готова, но что-то получалось спонтанно. Например, «Спектакль для слепых» я компилировал из разных черновых фрагментов в процессе. А отдельные строчки из «Я буду рвать тебя…» возникли прямо в пылу импровизации, когда я вокал записывал. Давно заметил, что наиболее живые, пробивные дубли — те, что фиксируются в самом начале работы. Поэтому в итоговой сессии трека был использован «первачок» — как наиболее свежий и настоящий.

О боге, черте и офисном аде

Изначально «Бог ползет по трубе» сочинялся для «Пыли» под гитару, но в формате индустриального трека эта вещь засверкала новыми красками. В этот трек вошли импровизации на басу, которые мы с Егором Уразбаевым еще в 2016-2017 годах записывали.

Строчка «Огненный черт, потанцуй со мной» долго вертелась в голове, пока из нее не вырос полноценный трек.

В нем звучит мой старый, но не добрый «Ритм-2». Вокальные фразы я коллажировал, по-разному обрабатывая разными «железными» эффектами на этапе постпродакшена. Некоторые фрагменты текста пущены задом наперед, из-за чего создается эффект вторжения «потусторонней» речи в земную.

Идея «Офиса» принадлежит моей жене Наташе (она же подпевает в песне «Разбей свое лицо»). Наташа как-то сказала: «Ты никогда не поймешь, что такое офис. Это ад настоящий». Я, в общем-то, и не спорил: просто развил эту мысль до текста. Для инструментала я придумал мелодию на аналоговом синте Venta, которая была пропущена через любимый «хорус» (примочка Ibanez CS-505). Получился такой пронзительный оттенок «сияния» по 1980-м. Клавишные постепенно обрастают шумами, текстуры и композиции которых я скрупулезно подбирал, отталкиваясь от общей картины.

Об «ужасном»

«Сильнее смерти огненный черт»: в этой строчке из трека мелькает и название самого альбома. Я не могу рационально объяснить, почему так его озаглавил. Обычно после завершения работы над материалом я пытаюсь интуитивно уловить сочетание слов, которое станет именем. Здесь были другие варианты, но «Сильнее смерти» особенно приглянулось; оно активирует круг нужных образов и хорошо подключает воображение. Что может быть сильнее смерти? И если сам акт творчества не сильнее смерти, то зачем он тогда вообще нужен?

Конечно, в моей жизни бывают моменты, когда меня захватывают мысли о смерти.

Возможно, это самые ужасные переживания, липкие, мерзкие… Мне становится безумно жаль все живое за его смертность; жаль, что фактически в каждом «сейчас» уже нет ни меня, ни мира. Это «арзамасский ужас» Толстого, от которого можно сбежать лишь в искусство.

В чем заключается мой опыт взаимодействия с «ужасным»? Делать вопреки, сквозь фальшивую декорацию этого мира, разбить свое лицо, смеясь в лицо смерти. И в этом, вероятно, «нутряное» воззвание альбома.

Подлинное произведение искусства — всегда многозначная система. Я пишу картину, схватывая элементы вместе и насыщая полотно своими «эманациями», но законченное произведение всегда больше своего создателя. В этом плане абсолютное понимание собственных вещей для меня закрыто. Мне кажется, моя музыка рассчитана прежде всего на сверхчувственное восприятие. Она «до краев человеческая», но призвана перевести его в иной режим. Чтобы слушатель стал каким-то другим существом, пройдя пересборку собственного мира.

О сотрудничестве с лейблом Castle of Dreams

CD «Сильнее смерти» планировал выпустить австрийский лейбл Steinklang. Вместе с Юрисом мы уже утвердили мастер альбома и хотели переходить к арту… А потом наступил февраль 2022 года со всеми вытекающими. Лейбл стали обвинять в том, что он издает русские (тире «фашистские») проекты: особенно Саше из нижегородского УВ не повезло, ведь его альбом, вышедший на Steinklang, называется «Этой войне не будет конца». Плюс всякие финансовые проблемы навалились, также связанные с теперешней глобальной ситуацией.

К счастью, альбом вышел на известном московском лейбле Castle Of Dreams. Это важная для меня работа, в которую я вложил много сил, и издание получилось просто отличное. Было приятно, что на фестиваль в «Бумажной фабрике», где я играл в поддержку релиза, зашел Владимир Епифанцев (в шлепках!), которого я глубоко уважаю. На сегодняшний день C.O.D — один из центровых издателей/организаторов у нас в стране: Алексей в поте лица трудится, отдавая всего себя сцене. И я рад нашему сотрудничеству. Послушав «Сильнее смерти», он отписал, что «это нужно издавать немедленно», так как по уровню работа достойна ведущих европейских лейблов. А я ведь немало преодолел, чтобы донести «свое», поэтому очень ценю такие слова.

Об актуальности индастриала

Не возьмусь говорить за индастриал в целом, но мне кажется, что темы DOR со временем становятся только актуальнее. И это страшно. Взять Life in Russhausen: «Война идет к вам, надо просыпаться!» — сегодня этот сэмпл стал стучащей в дверь реальностью. И Большой Брат из трека «Папа Свин» с «Процесса» уже зовет нас на убой. Действительно ли наше поколение завершит историю? Не знаю, время покажет. Однако я все чаще возвращаюсь к треку «Последние люди»:

Последние люди в последние дни / Идут по торговому центру одни / И все как обычно и нужно успеть / Потратить наличные и захмелеть

От счастья что завтра система падет / И первым плебей за прилавком умрет / Мы смеряем пульс и наложим печать / Что праздники необходимо кончать

«Финита» ты шепчешь и шаришь в горсти / Тупые запросы в глобальной сети / Где в мутном припадке блуждают одни / Последние люди в последние дни

Об осознании своего места

Создание условия для возникновения нового состояния ума — задача не из легких. А в мире, где все настолько известно, что «скучно, господа», тем более. Известны все рецепты: как стать артистом, как нарисовать картину, как сделать трек в определенном жанре. Мы утратили настоящее, живое. Утратили аутентичность. Думаю, моя задача — повернуть рычаг, создать новое пространство, новую точку зрения на происходящее. Насколько мне это удается, покажет время. От себя я могу только прилагать все силы для решения этой задачи.

Как раз «творческой активности» мне всегда мало. Что такое жалкие 24 часа?

Внутри горит стремительная жизнь, беспрестанно приходят идеи, и каждую я обязан воплотить. Механизм этой работы неизвестен полностью, но я знаю то, что должно. В конце концов, ты как личность — это голос, который говорит: «Нужно сделать так, а не иначе». Необходимо. Вот эта внутренняя опора — то, что меня держит, спасает, ведет. Можно вынести все, если следуешь за сверхценностями выше тебя и всего земного. Как говорит Кайдановский в любимом «Сталкере»: «Главное — верить».

По сути, мне бы с лихвой хватило по одному альбому на каждый проект. Я бы оставил «Чистое Золото» для «Пыли», «Процесс» для DOR, Two-Legged для Sirotek, инструментальный Tenderness Tension. Вроде достаточно для высказывания, не так ли? Но строительство межгалактического корабля, который унесет нас однажды из этих декораций, требует большего. А вдруг понадобится еще топливо? Я понял, что не нужно до конца знать. Чаще даже нужно «не знать». Есть хлопок одной ладонью. Пусть он ведет меня. Когда я смотрю по утрам в глаза того, кто смотрит в меня. Через боль и радость, через жизнь и смерть. Пусть он ведет меня к тому искусству, которого еще нет.