Культурная анатомия зада: путеводитель по средневековой визуальной афедронологии

Содержание

1. Демонстрация голой задницы. Михаил Бахтин и Владислав Даркевич — о смысле этого феномена в карнавальной культуре.
2. Зад, играющий на трубе, как криптоирония копииста над первоисточником и как символ дьявола.
3. Ягодицы, вооруженные до зубов: средневековый сортирный юмор.
4. Испускание газов — то ли веселье, то ли экотревожность на эпидемиологическую тему.
5. Мир испражнений от сатиры на неумелых аптекарей до материала алхимика.
6. Отвал гузна как удел еретиков и досуг чертей: тема задницы в православной иконографии.

1. Демонстрация голой задницы

Весь спектр ягодичной символики можно найти на средневековых маргиналиях — рисунках на полях, часто пародирующих основные сюжеты, нарисованные в центре листа (впрочем, иногда маргиналии и вовсе с ними не были связаны). Маргиналии, использующие абсурдные, гротескные сюжеты, называемые дролери, были своего рода развлечением для читателя, уставшего от серьезного основного текста. И они могли появляться абсолютно где угодно — известны случаи, когда потешные битвы улиток с рыцарями происходят на полях богословских трактатов и часословов, а обнаженные красавцы с пенисами наголо стоят рядом с юридическими текстами. Почему средневекового зрителя не смущало соседство настолько разных регистров, миру давно объяснили российские исследователи культуры Средневековья Михаил Бахтин и Владислав Даркевич.

Бахтин обосновал это необычное явление теорией карнавальной культуры, которой было свойственно переворачивать мир наизнанку — однако лишь на непродолжительное время.

Известны праздники-карнавалы, во время которых люди дурачились и пародировали аристократов, короля или самого римского папу. Однако перевернутый мир не мог существовать долго — и на следующий день дурацкий папа снова становился обычным горожанином.

Так же и маргиналии всегда оставались на своем месте, на полях — эти рисунки никогда не изображались на центральных сюжетах. Однако своим пространством фантазии маргиналии показывали, что места в социальной иерархии подвижны, а на любую скуку найдется альтернатива.

По Бахтину, телесный низ отсылал не только к смеховой культуре, но и к утверждающей жизнь и плодородие силе. Как земля и небо в макрокосмическом измерении, голова и задница в модели микрокосма человеческого тела связаны друг с другом и противостоят друг другу. Средневековые образы, использующие гротескное тело, могут представлять отделившиеся от туловища органы, олицетворяющие самые главные телесные способности человека. Поэтому на полях иллюминированных манускриптов мы так часто видим ожившие фаллосы и задницы, живущие самостоятельной жизнью. Возможно, с темой плодородия — не только телесного, но и плодородия мысли, фантазии, были связаны и такие маргиналии, на которых из задниц вырастают растения. Как и другие подобные миниатюры, такие рисунки показывали свойственные для эстетики дролери метаморфозы различных природ — животное совмещалось с человеческим, человеческое переходило в растительное, неживое становилось живым. На этой же идее были построены изображаемые на маргиналиях гибриды.

Немного другой позиции придерживался в своем труде «Народная культура Средневековья» Даркевич. Ученый рассказывал о том, что маргиналии в основном фиксировали реальные карнавальные практики — оттого на них изображено столько циркачей и шутов в самых невероятных и нередко двусмысленных позах. Нам об этом известно из литературных источников, к примеру, из «Книги покаяний» архиепископа Кентерберийского Томаса из Кабхема: «Одни <гистрионы> изменяют форму и вид своего тела с помощью непристойных плясок и движений, либо бесстыдно обнажаясь, либо надевая ужасающие маски». Даркевич принимает всех персонажей маргиналий со спущенными штанами именно за шутов, и считает, что на них изображены веселые площадные пляски, которые пугали чересчур приличных горожан. Ниже — набор иллюстраций из его книги, которые впервые познакомили российского читателя с безудержным разгулом средневековой фантазии.

Действительно, среди изображенных с голым задом персон могли быть акробаты и шуты. Об этом недвусмысленно говорят изображения, которые находят на храмовых мизерикордах или каменном декоре церквей. Люди на них сгибаются в удалых позах, демонстрируя публике зад, мошонку и пенис. Кажется, что согнуться так было бы под силу только специально нетренированному человеку, например, циркачу или шуту. Считается, что такие изображения могли служить апотропеем, отпугивающим дьявола — однако с таким же успехом они могли фиксировать потешные бытовые сценки или показывать, насколько такое поведение греховно и недопустимо.

Учитывая, что по распространенному мнению того времени, шуты по своей природе были совсем не забавными весельчаками, а спутниками дьявола, греховная интерпретация ничуть не менее вероятна, чем остальные.

Изображения грехов, фиксация реальности или защитные талисманы, многочисленные фигурки подобные тем, что на иллюстрациях ниже, появляются в средневековой Европе на многих жилых домах и даже церквях — как снаружи, так и на внутреннем декоре.

Однако иногда задницы не греховны, не смешны, не апотропеичны, а всего лишь нейтральны. Такими, лишенными всяческих коннотаций, мы видим их на многочисленных медицинских иллюстрациях. Изображения клизм, компрессов и проктологических операций по удалению анальной фистулы нередки в средневековых рукописях. Однако не исключено, что над некоторыми из них все же посмеивались — особенно те, чьих ягодиц ужасы медицины того времени еще не коснулись.

Нередко маргинальные задницы рисовали в непосредственной близости от сакральных изображений, что вызывает вопрос — смеялись ли таким образом в Средневековье над религией? К примеру, в часослове XIV века мы видим изображение монаха, высиживающего голым задом яйца — а напротив него стоит нагой персонаж, издевательски показывающий ему свои ягодицы. Все бы ничего, но эта фривольная картинка расположена прямо рядом с инициалом со сценой рождения Христа Девой Марией. Лучше всего смысл странной аллегории и ее соседства со священным сюжетом объяснил историк Михаил Майзульс в своей книге «Мышеловка св. Иосифа»:

«В инициале мы видим Богочеловека, которого Дева зачала от Бога, а на полях — монаха, который дал обет хранить девство, а теперь высиживает потомство. Это занятие абсурдное (ибо он человек, а не птица; мужчина, а не женщина), а для него еще и запретное (так как он дал обет целомудрия). Одна из деталей изображения — солнце, согревающее яйцо своими лучами, — видимо, была заимствована из другого сюжета: про страуса, бросающего свое потомство, и его яйца, которые вылупляются благодаря солнечному теплу. По крайней мере, с XIV в. страусята, появляющиеся на свет таким необычным образом, порой упоминались среди аллегорий Рождества. Потому вероятно, что на полях гентского Часослова сценка, где монах высиживает яйца, была задумана как своего рода комическая вариация на тему Боговоплощения. Рядом с Рождеством Христа, которого именовали „Истинным Солнцем“, мастер изобразил псевдороды, где монах-распутник, словно страус, подставляет одно из яиц солнечному жару».

Однако кто же этот таинственный человек с обнаженным задом наперевес? Если присмотреться, он держит в руке, приставленной к пятой точке что-то вроде яйца, но поменьше. Вероятно он, будто послушник в монастыре, копирует поведение старшего монаха и пытается высиживать яйца — то есть быть дураком — смолоду. Так одна пародия пародируется второй — и заодно демонстрирует нам, что в подобных рисунках не было ничего антиклерикального. Это лишь злая усмешка над неправедными монахами, но не над христианством вообще.

2. Зад, играющий на трубе

Неудивительно, что с таким подходом к юмору на средневековых маргиналиях появилось больше одного типа изображения задниц. Кроме простой демонстрации жопы, неизменно вызывающей смех что в XI веке, что в XXI, мы видим еще одно интересное иконографическое решение — это персонажи, играющие на трубе с помощью заднего прохода. Очевидно, соль шутки была очень простой — так метафорически под видом игры на шумном инструменте можно было зашифровать понятие метеоризма.

Возможно также, что труба, торчащая из задницы, пародировала тех, чьи слова подвергались сомнению — и действительно, часто подобные фигуры были нарисованы рядом с абзацами, которые не нравились переписчику, копировавшему манускрипт.

Иными словами, это был своего рода комментарий к тексту, показывающий негативное отношение копииста.

Труба, а точнее шалмей, которую на маргиналиях часто изображают в катастрофической близости от чьего-нибудь ануса, была самым громким музыкальном инструментом Средневековья, а оттого вовсе не удивительно, что именно он служил символом испускания газов. Его название — bumbard, и звук, который он издавал — bombulum — напоминали не совсем приличное слово bumbulum — «пердеж».

Однако игра на трубе при помощи задницы могла быть и куда более универсальной аллегорией — ведь персонажи на таких маргиналиях часто держат две трубы, одну — у горла, а вторую — у ануса. Объединяя одним и тем же действием два непохожих по функциям анатомических отверстия, иллюминаторы иронично намекали на что-то, знакомое и сегодня по dad jokes уровня «сказать как в лужу пёрнуть».

Кроме всего прочего, игра на музыкальных инструментах часто являлась метафорой греха и похоти. Поэтому олицетворявшие похоть и изменчивость кролики на полях рукописей часто занимаются различными скабрезностями и непотребствами, играют на запрещенных музыкальных инструментах, уж слишком веселящих публику. Шуты и трюкачи, упоминаемые ранее, тоже часто были нарисованы с трубами и другими «легкомысленными» музыкальными инструментами.

Уже у Данте мы видим, что труба у зада ассоциировалась с демоническими силами:

Тут бесы двинулись на левый вал,
Но каждый, в тайный знак, главе отряда
Сперва язык сквозь зубы показал,
И тот трубу изобразил из зада.

Неудивительно, что примерно с 1400 года церковь стала все больше и больше осуждать карнавалы, во время которых происходили музыкальные и шутовские бесчинства, ставшие основой для многих изображенных выше и ниже миниатюр. До этого народный праздник, отмечаемый перед Великим постом и соответствующий славянской Масленице, немецкому Фастнахту или американскому Марди Гра, сопровождался массовыми народными гуляниями, музыкой и театрализованными представлениями.

Отсылая к Аврелию Августину, который резко отделил «civitas Dei», город Бога, от «civitas diaboli», города дьявола, теологи перенесли эту модель на отношения Карнавала и Великого Поста. Возможно, что многочисленные изображения, где задницей на трубе играют не только люди, но и животные, показывали как раз это отношение к уличным представлениям и сопровождающему их музыкальному веселью.

Шуты и участники карнавалов сравнивались таким образом с дикими зверями. Но едва ли это была критика от монахов, как правило и рисовавших миниатюры. Они и сами любили посмеяться и даже поучаствовать в подобных шествиях. К тому же, легко себе можно представить, сколько бы шума могла наделать пускающая газы в трубу лошадь по сравнению с человеком — а значит, смеховой эффект от этого мог только усилиться. Помимо лошадей, иллюминаторы рисовали дующими в трубы ртами и задницами обезьян, которые представляли собой главную пародию на человека.

Не избежали участи стать анальными музыкантами и гибриды — к примеру, один из них представляет собой диковинное существо с бородатой львиной пастью, из которой растут человеческие ноги. Между них, прямо из зада, торчит труба (раскрашенная дорогой золотой краской), ей вторит другой инструмент, на котором играет стоящий рядом персонаж, вырастающий прямо из орнаментальной рамки.

Другой похожий гибрид — это что-то вроде кентавра, играющего своим основным ртом на волынке, в то время как второй рот — внезапно вырастающий вместо ануса на заднице — подыгрывает на трубе. На двух трубах одновременно играет и обнаженный мальчик, до пояса — человек, а ниже — некое монструозное создание с лицом на местах ягодиц (таким же образом в Средневековье часто изображали демонов, но об этом — отдельно). А на другом изображении трубач дует изо всей силы прямо в зад странному гибриду.

Наиболее часто изображаемый на маргиналиях музыкальный инструмент, волынка, не реже появлялся и в иконографии задниц. Причина этому — их визуальная схожесть (хотя волынка также зачастую служила эвфемизмом похоти, поскольку еще была похожа на мошонку). Миниатюристы рисовали задницу, гуляющую саму по себе, без хозяина, или вырастающую из орнаментально-растительного побега, которая дула из заднего прохода в трубу волынки — прямо как музыкант. Так лицо буквально становилось «обратным лицом». Подобные рисунки, вероятно, могли быть и скабрезной пародией на назойливых или неумелых уличных музыкантов.

Чтобы они ни значили, этот веселый мотив настолько интересует искусствоведов и любителей Средних веков сегодня, что образовательный портал TED даже сделал про него небольшое видео:

3. Ягодицы, вооруженные до зубов

Другим распространенным мотивом в скатологических пародиях были сценки, где задницы атаковали. На одной из маргиналий человек целится в другого из арбалета, а тот, дразня его, обнажает ягодицы, будто бы говоря: «Попробуй попади!». На другом рисунке чем-то похожим занимаются уже два неведомых науке гибрида: лучник стреляет в поверженного противника и попадает ему прямо в заднее отверстие. Еще один частый гость маргиналий — кролик — загоняет на орнамент испуганного противника-волка и втыкает ему в анус длинную палку (возможно, намек на содомию).

Впрочем, на подобных изображениях чаще всего встречаются обезьяны.

Как и на предыдущих игривых картинках, здесь идет речь о перевернутом мире — как кролик вместо добычи становится охотником, так и обезьяна становится человеком.

На одной из маргиналий одна обезьяна стреляет в другую из лука — и попадает прямо в отставленную (как это обычно бывает у обезьян при ходьбе) задницу. В другом случае одно из животных внимательно слушает обезьяну-проповедника, узнаваемую по одежде и монашеской тонзуре, в то время как вторая подкрадывается к ней и втыкает в задний проход палку — видимо, в качестве (гомоэротической) шутки. На еще одном рисунке на полях серьезной рукописи мы видим обезьяну с луком, ретирующуюся с поля боя. Ее преследует гибрид с головой епископа — и кусает поверженное в бегство животное прямо в зад. На четвертой миниатюре обезьяна ранит двумя огромными мечами человека в королевской короне — как вы уже догадались, прямо в голую задницу. В пространстве маргиналии роли человека и животного инвертируются, но это не значит, что за развлекательными картинками стояли серьезные аллегории. Чаще всего этот юмор больше всего напоминал современные сортирные шутки, а служил он единственной цели — развлечь.

4. Испускание газов

На маргиналиях улитки побеждали вооруженных до зубов рыцарей, а зайцы побивали волков — в этом мире неудивительно, что задницы могли становиться как целью и мишенью для оружия, так и самим оружием. Одним из самых распространенных мотивов, связанных с применением пятой точки в качестве шутливого оружия является испускание газов. На одной из миниатюр ветры из живота выпускает голозадый монах прямо во время проповеди — которую читает епископ, одетый в одну лишь митру. На другой мы видим портящего воздух (кому-то прямо в лицо) горожанина, оборачивающегося, чтобы оценить эффект от своего залпа.

Испорченный (и не только метеоризмом) воздух считался в Средневековье чрезвычайно опасным для здоровья. Хронисты рассказывали, что зловоние от трупа, даже если это был труп короля, могло убивать прохожих наповал, так же как миски с мочой и стоячие воды каналов вредили людям, заражая их кровь и прочие гуморы.

Однако на этой сцене пердун едва ли хотел убить человека. Напротив — возможно, что испусканием газов даже было его прямой обязанностью!

В средневековых документах из Англии ученые находят упоминания флатулиста Роланда, который получил в обмен на свои услуги шута при дворе короля Генриха II целое поместье. В его обязанности входило исполнять каждый год на рождество «прыжок, свисток и пердеж» («unum saltum et siffletum et unum bumbulum»). О подобных массовиках-затейниках писал и Блаженный Августин в своем труде «О граде Божием». Возможно, что на нашей картинке на полях изображен верный вассал, который веселит своего господина шаловливыми выходками с выпусканием газов.

Не реже, и даже чаще, чем люди, на средневековых миниатюрах пускал ветры диковинный зверь боннакон. Считалось, что это красное быкоподобное животное, живущее в Пеонии, т.е. на территории современной Северной Македонии, защищалось от нападавших на него тем, что метало в них страшно горячий навоз. Впервые его описал римский историк Плиний Старший, который считал, что боннакон защищается именно так, поскольку его рога загнуты внутрь и бесполезны для обороны. При этом Плиний считал, что монстр с помощью огненного кала способен сжигать все на своем пути.

Несложно догадаться, что авторы миниатюр к бестиариям часто издевались над изображаемыми рядом с боннаконом рыцарями и показывали, как они страдают — причем если от фекального огня их защищали щиты и доспехи, то вот от вони (рисуемой как зеленое облако) не спасало ничего.

5. Мир испражнений

Еще чаще в средневековых рукописях появляются изображения процесса дефекации. Испражняются буквально все: и простой люд, и рыцари, и даже короли. Происходит это темное дело обычно на задворках листа манускрипта, на его полях, часто — в окружении красивых золотых орнаментов, райских птиц и чудесных растений. Такой контраст сам по себе мог быть смешным, а учитывая, что развеселить средневекового человека было не очень сложно, изображения людей, справляющих большую нужду, регулярно появлялись на полях манускриптов.

Все те же самые сословия, равные людским, только обезьяньи, занимаются грязными делами точно так же.

Иногда художник прибавляет к актам дефекации дополнительные детали, усиливая смеховой эффект. К примеру, на некоторых маргиналиях между нот или над текстом появляется испражняющийся мужчина: его свежие фекалии сразу же подбирает свинья.

Совмещение низкого и высокого, священного и мерзкого было вполне в духе Средневековья, в котором люди не отказывались смотреть только на что-то одно. Тем более, приватности в то время было сильно меньше, чем сегодня, и наблюдение за чьим-то актом дефекации не было таким уж редким явлением.

На других маргиналиях фекалии заменяли функцию других предметов, что и становилось основой шутки. Обезьяны могли «кормить» дракона своими испражнениями, а кавалер — дарить их прекрасной даме вместо букета цветов. Осел-священник служил мессу перед задом, а на алтаре его стоял горшок с фекалиями — замена священных даров. Женщина складывала руки в молитвенном жесте, будто бы прося защитить ее от выставленного навстречу зада, явно больного диареей, а король «одаривал» своих подданных-гибридов, слившихся в поцелуе, дождем из нечистот.

Частым мотивом становится и использование экскрементов в медицине или алхимии. Учитывая, что средневековые доктора часто пытались поставить диагноз по цвету и вкусу мочи, на этот счет не могло не возникать шуток. На некоторых особенно рискованных изображениях бутылки с уриной держит сам Иисус Христос, а вот в более комичных контекстах доктору может помогать пациент, дающий ему не только свою мочу для анализов, но заодно и кал — причем прямо на голову.

Иногда аптекарь расталкивает в своей ступке экскременты вместо лекарств, а алхимик — сидит на печи и гадит прямо в нее. Так алхимики критиковали менее удачливых собратьев.

Это доказывает и тот факт, что вместо шляпы на голове незадачливого златодела видна колба: очевидно, этот профан даже не знает, как ее применять. Алхимик здесь превращается из мастера, контролирующего процесс великого делания, в один из подсобных инструментов и даже до некоторой степени в материал. На его спине написано «горе-алхимик плачет от щелочи», а прямо на заднице находится афоризм: «кто сеет дерьмо, дерьмо и пожнет».

Однако стоит помнить, что алхимики и правда использовали кал в своих экспериментах. В Европе конский навоз часто служил дешевой альтернативой углю при растопке алхимических печей, а иногда и источником тепла (уровня venter equinus, «кишки лошади»), в который погружали колбу. Навоз также использовался в изготовлении некоторых лекарств, а иные алхимики пытались сделать из него философский камень, т.к. в одном трактате алхимика Мориена исходным материала для магистерия был аллегорически назван кал.

6. Тема задницы в православной иконографии

До сих пор мы приводили примеры только из западных изображений — и у читателя может возникнуть ощущение, что то, на чем сидят, изображали лишь католики и протестанты, православные же считали такие рисунки недостойными. Однако «врата преисподней» появляются даже в православных храмах и на русских православных иконах.

Самым показательным изображением такого рода может послужить сцена смерти Ария. Арий был еретиком, в III веке основавшим собственное христианское направление — арианство, и считавшим, что Бог Сын не равен Отцу. Согласно преданию, Арий участвовал в Никейском Соборе, где его взгляды резко раскритиковали. На соборе в Константинополе за свои убеждения он получил пощечину от св. Николая. После церковных дебатов еретиком овладел страх, а вместе с ним «явилось и крайнее расслабление желудка».

Когда Арий вошел в туалет, ему стало плохо, и вместе с потоком извержений у него «отвалилась задняя часть тела, а затем излилось большое количество крови и вышли тончайшие внутренности, с кровью же выпали селезенка и печень». Ортодоксальные христиане посчитали, что это была Божья кара за его нечестие и ложное учение.

Эту общественную уборную, согласно древним историкам, еще долго показывали как достопримечательность. Однако в конечном итоге ее снес богатый арианин, желавший забвения позорной смерти своего учителя. На Руси сюжет о кончине Ария появляется на фреске Новодевичьего монастыря в Москве (1665 г.), на иконе «Символ Веры» в музее Андрея Рублева (конец XVII в.) и на ряде других икон.

Другой сюжет, напрямую связанный со скатологической тематикой, присутствует на одной редкой фреске XIV века из сербского монастыря Грачаница, что находится в автономной области Косово и Метохия. Там изображены несчастные грешники, которых пытают в аду, однако их мучения принимают совершенно садистские формы. Мы видим следующую адскую пытку: в анус грешников вставляют плуг и редьку. Из отверстий хлещет кровь, но люди ничего не могут поделать — их руки скованы кандалами.

Лица грешников затерты — по-видимому, самими верующими, часто проделывавшими это с персонажами, которые им не нравились. Практика затирания изображений была распространена в христианских храмах — чаще всего уничтожали глаза, лица или фигуры демонов, грешников, Смерти или Сатаны. Считалось, что так человек ограждает себя от негативного влияния темных сил, передаваемого через взгляд.

***

Мы видим, что в православной культуре, в отличие от католической, зад может быть только у грешника, еретика или дьявола. Обычные люди куда реже или почти не изображались в таких позах и за такими делами, как в тот же период на Западе. Католики и протестанты, в XVI веке затеявшие спор, быстро додумались использовать эту уникальную иконографию для того, чтобы эффективно пародировать своих соперников. Чего только не появляется — и Лютер, которого хоронят в унитазе, и римский папа, рождающийся из ануса Сатаны, и срущий в папскую тиару протестант, и многое-многое другое. Со временем эти карикатуры, вследствие их обширного распространения, становятся неотъемлемой частью культуры юмора Нового времени, порождая обширную традицию пародии и карикатуры — на политических противников, известных личностей и целые народы. Ну а сегодня исследователи и интересующиеся не перестают восхищаться фантазией и смелостью средневековых художников, посвящая им фильмы, ролики и даже целые игры, где перечисленные в этой статье образы оживают, становясь анимированными.