От романтического флера к постиндустриальному тупику: культурная история меланхолии

У Чарльза Буковски есть стихотворение, начинающееся со строк «В историю меланхолии вписан каждый из нас». То, что происходит с лирическим героем, действительно знакомо миллионам и поколениям: буравя взглядом стену, он страдает из-за покинувшей его девушки и печалится о жизни в целом. Заканчивается стихотворение неожиданным признанием: «Что-то не так со мной, кроме меланхолии».

Вероятно, Буковски, который менял одну бессмысленную низкооплачиваемую работу на другую и заливал алкоголем отвращение к миру, не сразу сумевшему оценить его творчество, знал, о чем говорит.

Меланхолия, меняющая маски и стиль, всегда была связана с социальным контекстом. Среди причин этого состояния: конфликт между человеком и окружающим миром, «недовольство культурой» и кризис идей. В одну эпоху в ее основе лежала тревога из-за неумения примирить разум и чувства, в другую — антипатия к буржуазному обществу, в третью — ощущение пустоты на фоне постиндустриальных тупиков.

Во всех формах она становилась симптомом чего-то большего, выходя за пределы медицины и психологии в пространство экзистенциальных смыслов: помимо меланхолии, всегда еще что-то не так.

Что такое меланхолия

Сегодня термин «меланхолия» не используется в терапевтическом обиходе — его заменили диагнозы, связанные с аффективными нарушениями. Исторически этим словом обозначали целый комплекс расстройств с более или менее причудливыми проявлениями, которые имеют в современной психиатрии и психотерапии другие названия.

Самое общее определение меланхолии: гнетущее состояние, которое еще не перешло в полноценный психоз, однако лишает человека радости, провоцируя повышенную чувствительность и тяжелые раздумья.

В отличие от депрессии для меланхолии характерно не только чувство подавленности, но также способность вызывать невротический подъем и эйфорию.

Меланхолией могут страдать не только отдельные люди, но и общества, места, эпохи; это культурное явление со своим стилем. Такую эмоциональную характеристику до сих пор часто используют для описания музыки или пейзажа. В особенности меланхолическое состояние свойственно рубежам веков. Эпоха рубежа XIX–XX столетий характеризуется упадническими настроениями, которые, однако, провоцировали активное развитие культуры. Сто лет спустя мир снова находится во власти тревожности и задумчивости, хотя и с акцентами на других вещах, поэтому неудивительно, что историки культуры и специалисты по антропологии чувств вспомнили о меланхолии.

Три цвета меланхолии

Судить об отношении к этому душевному состоянию и изменении его проявлений мы можем на основе теоретических сочинений и произведений искусства, в которых врачи, философы, писатели и художники отразили положение загрустивших современников.

Шведский культурный антрополог Карин Юханнисон описывает три эпистемы существования меланхолии — черный, серый и белый «периоды». Расскажем об истории душевных драм, опираясь на эту периодику.

Черный (XVII–XVIII вв.)

Состояние подавленности и склонные к переживаниям люди были описаны еще в сочинениях глубокой древности. В IV веке до н. э. Гиппократ сформулировал учение о четырех жидкостях (нейрогуморальных субстанциях), определяющих темперамент, телосложение и здоровье человека. Само слово μελαγχολία означает «черножелчье».

Европейская концепция четырех жидкостей ушла в прошлое в XVIII веке, но схожие типологии, объединяющие физические секреции и духовные энергии, существуют в традиционных культурах до сих пор. Например, в основе индийской аюрведической медицины лежит идея трех дош (соединений первоэлементов), а японцы после открытия групп крови в ХХ веке придали им культурное значение, связав с разными типами личности.

Согласно концепции Гиппократа, которую развил Гален и другие античные врачи, преобладание «черной желчи» в теле меланхолика делает его печальным и неуравновешенным.

Но вот что интересно: черной желчи не бывает, обычно она желтая или зеленоватая. По версии Мишеля Фуко, черной «кровь меланхолии» стала из-за эмоционального переноса: темные, мрачные чувства спроецировались на цвет субстанции. Критическим переизбытком желчи в организме объясняли и подавленное состояние, и откровенное безумие, при котором человек переставал отличать внутренний мир от внешнего. Рене Декарт в трактате «Размышления о первой философии» пишет, что у безумцев, которые считают, «будто они — короли, тогда как они нищие, или будто они облачены в пурпур, когда они попросту голы», мозг помрачен «тяжелыми парами черной желчи».

Систематическое описание меланхолия получила уже в Новое время. В XVII веке английский священнослужитель и ученый гуманистической направленности Роберт Бёртон опубликовал под псевдонимом Демокрит Младший работу «Анатомия меланхолии», в которой рассказал о десятках разновидностей этого состояния, проиллюстрировав их примерами из жизни. Автор признался, что сочинение на эту тему — как и для множества других исследователей и писателей — стало для него способом борьбы с собственной меланхолией.

Типичный меланхолик описывается как склонный к ипохондрии человек, испытывающий приступы возбуждения, чередующиеся с апатией. «Черная» меланхолия XVII–XVIII веков, отчасти наследуя древнему представлению о постоянном дурном настроении как о нарушении баланса гуморов, характеризовалась яркими телесными проявлениями. Больные сообщали, что чувствуют себя «стеклянными», тело кажется сделанным из глины или плавящегося воска; что их ранит солнечный свет. Вероятно, речь идет о случаях галлюцинаций и телесных психотических приступов, которые врачи обозначали термином melancholia metamorfosis.

Нервные расстройства того времени были также связаны с ликантропией и в целом с темой превращения человека в животное. Представляя себя волком или другим зверем, больной мог сбрасывать оковы социальных ограничений, предаваться разврату или совершать жестокие поступки. Опасные приключения в области воображаемого соответствуют изменениям в философии Нового времени. Когда-то человек был уверен в том, что существует независимый источник блага и смысла, однако философия Декарта и Канта возложила на него ответственность за творчество его сознания.

Идеализация природы и «дикого человека» в стиле Руссо давала сбой: знаменитые найденыши, «дети-волки» (Виктор из Аверона, Каспар Хаузер) не обнаруживали никаких признаков врожденной нравственности.

Лишившись гарантии божественной поддержки, человек опасался грубых, неконтролируемых импульсов «царства природы». Психоанализ еще не указал на бессознательное, а либертинаж был не всем по вкусу, поэтому внутренний конфликт приводил некоторых меланхоликов к обортническим фантазиям.

С определенного момента меланхолия стала восприниматься как дар особой чуткости к возвышенному.

«До самого конца позднего Средневековья меланхолический тип считался мизантропическим, депрессивным, граничащим с безумием и, из-за влияния Сатурна, годящимся только для самой черной работы», — пишет итальянский искусствовед Константино Д’Орацио.

Изменение в восприятии этого состояния ярко отображает «Меланхолия» Альбрехта Дюрера. Крылатый гений с гравюры не просто унывает, а решает математическую задачу в окружении инструментов, геометрических и алхимических приспособлений.

Исследователь символов и образов в европейском искусстве Эрвин Панофский отмечает, что это произведение символизирует художника эпохи Возрождения, «вдохновенного небесными импульсами и вечными идеями», который при этом осознает ограниченность возможностей разума и страдает из-за недостижимости идеала. С тех пор меланхолия приобрела романтический флер и стала ассоциироваться с одаренностью. Мрачность Фауста указывает на огонь чувства и жажду познания, которые не находят выхода и становятся разрушительными («Мне скучно, бес… Всё утопить»). Эти черты, ознаменовавшие кризис идеалов Ренессанса, пронесли через столетия поэты, а потом переняли рок-музыканты ХХ века.

Если же говорить о бытовой чувствительности, отраженной в нравоописательных сентиментальных романах, то правила поведения того времени позволяли бурно проявлять эмоции и публично страдать.

Однако разрыдаться можно было только в определенных обстоятельствах и сделать это нужно было благородно.

Такое поведение чувствительных молодых людей и девушек поэтизируется в произведениях Руссо и становится предметом циничного манипулирования у Шодерло де Лакло. В век разума повышенная эмоциональность, с одной стороны, одобрялась, с другой — была строго регламентирована.

Серый (конец XVIII—XIХ вв.)

В XIX веке внешние проявления меланхолии изменились. Раньше считалось допустимым прикладывать платок к глазам, краснеть и бледнеть, падать в обмороки (даже если речь шла о юноше) — теперь ценилась сдержанность.

Законодателями мужских мод были денди — не только в вопросах правильного подбора шейного платка к сюртуку, но и в области выражения чувств. Одним из обязательных условий элегантности была невозмутимость. Это не значит, что у денди не было переживаний — напротив, циническая или сардоническая поза героев Байрона или Сёрена Кьеркегора, выражает разочарование, тоску и скуку, которые вызывает общество. Из телесной болезни меланхолия превращается в форму социального высказывания.

В XIX веке язык меланхолии становится менее образным, на место метафор о стеклянном теле и восковых конечностях приходят эмоциональные термины: тоска, скука.

Пушкин перечисляет такие состояния Онегина: «сплин», «ничто не трогало его», «угрюмый, томный». Меланхолией теперь чаще называют не драматичное заболевание, а настроение, свойственное особым людям — «лишним».

Присущ ей и классовый характер: предполагалось, что крестьяне и рабочие не испытывают таких сложных чувств.

Едкие замечания, которыми сыплют персонажи Оскара Уайльда, говоря о разбитых иллюзиях и неискренности света, также отражают скрытую меланхолию. Особый болезненный оттенок она приобретает в декадансе. Главный герой романа Гюисманса «Наоборот» постоянно ощущает себя больным и вялым, его хрупкое тело слабо и изнеженно. Свою тоску дез Эссент оформляет эстетически: он пытается изобрести самые изысканные развлечения. Например, устраивает по угасшей из-за «нервов» потенции поминки, на которых все декорации окрашены в черный, а гостям прислуживают нагие мавританки.

«Проклятые поэты» сознательно стремятся достичь антинормального состояния, которое Артюр Рембо называл «систематическим расстройством всех чувств». Герои Монмартра отказываются от любой рафинированности, пьют вино на улицах, ходят в скверные бордели и носят развалившиеся башмаки. Их меланхолия, поддерживаемая абсентом и опиумом, носит антибуржуазный характер. Такой человек кажется невыносимым не только спокойным, довольным жизнью буржуа, но и самому себе. Он намеренно переступает границу душевного здоровья.

Кроме декадентского и саморазрушительного модуса взаимодействия с меланхолией, существовал и героический, который предполагал поиск приключений и подвигов. Поэты-романтики и обычные молодые люди, испытывающие неясное томление души, отправляются в горы, исследуют древние развалины и путешествуют по экзотическим странам. В основе странствий и героических эскапад лежит убеждение, что общество неизменно отбирает у человека его истинное «я». Уже в ХХ веке Николай Гумилев купался в Ниле, переправлялся через кишащие крокодилами реки в Эфиопии, болел лихорадкой и был от всего этого в восторге.

Прежде шла речь о мужских типажах, но что насчет женской меланхолии? Правило сдержанности XIX века распространялось на оба пола. Например, в романе Маргарет Митчелл «Унесенные ветром» Скарлетт О’Хара (на редкость, впрочем, душевно здоровая) регулярно нарушает правила приличий и в горе и в радости, тогда как «настоящая леди» Мелани Уилкс ведет себя образцово, давая волю слезам только за закрытыми дверями. От неумения держать себя в руках было два шага до безумия. Одну из главных истеричных особ французской литературы, госпожу Бовари, неумение контролировать свои чувства свело в могилу — во всяком случае, такова мораль Флобера. То же самое происходит и с Анной Карениной: в ее истории осуждаемое автором моральное поведение сплетается с душевным недугом — расстройством нервов, которое Анна усмиряет наркотическими средствами.

Женские меланхолические проявления — скука, неопределенная грусть, перепады настроения, сильные «неправильные» чувства — приравнивались к болезни, их легко физологизировали, списывая на истерию.

В то же время женщинам из высшего общества было трудно никогда не испытывать таких чувств в условиях социальных ограничений и невозможности реализовать себя. До начала XX века дамам куда сложнее, чем мужчинам, эстетизировать свои дурные настроения или идти по пути приключений, равно как и вообще выражать разочарование в жизни. Общество требовало от женщин быть доброжелательными и невинными, а мрачная гримаса человека, знающего жизнь и осуждающего свет, не вписывалась в канон женского поведения. Иногда меланхолия приводила к полной апатии и «расслабленности». Женщина, которая на годы заперлась дома, испытывает крайнюю слабость и практически не встает с постели, — популярный образ эпохи.

В целом со временем меланхолия помрачнела, из сенситивности и экзальтации сместившись в депрессивный спектр. Психиатр П. Я. Розенбах в качестве ее симптома называл taedium vitae («отвращение к жизни»).

«При некоторых формах душевного расстройства, преимущественно при меланхолии, все впечатления, воспринимаемые нервной системой, сопровождаются оттенком неприятного чувства, психическою болью».

Белый (XX–XXI вв.)

Белую меланхолию впервые описал поэт XVIII века Томас Грей, называвший так особое элегическое настроение. По словам французского психоаналитика Андре Грина, белая скорбь — это состояние, когда люди страдают от утраты, сами толком не понимая, что именно потеряли. Словесного выражения этой потери нет, но есть чувство пустоты, которую человек стремится чем-то заполнить. Современный мир с его ускоряющимся темпом производства и потребления предлагает всё больше способов отвлечься.

По мнению Карин Юханнисон, белая меланхолия XX века отличается от серой меланхолии XIX столетия тем, что человек больше не верит, что потерял контакт со своей подлинной природой, хотя именно об этом твердят книги по селф-хелпу. Теперь он сомневается в том, что нечто истинное в принципе существует. Общество всё также опустошает личность, но речь уже идет не только о привилегированных классах.

Меланхолия становится демократичной. Прежде беднякам отказывали даже в праве видеть сны из-за недостатка интенсивной душевной жизни, потом нервные расстройства «уходят в народ».

Вернее, сам народ из деревень устремляется в города, чтобы работать на заводах, в канцеляриях, конторах, товариществах. Все эти люди, отправляющиеся рано утром на улицы дымного, звенящего трамваями и воющего клаксонами города, ощущают уже не эстетскую скуку, а нервозность, чередующуюся с опустошенностью и усталостью. Эти базовые дурные настроения пребывают с нами по сей день.

Хотя прежние коды привлекательной меланхолии всё еще живы — заявления о душевных страданиях и ранимости могут содержать черты самолюбования, — в современном мире она имеет и по-настоящему тяжелые проявления, которые рассматривают в медицинском ключе. В отличие от меланхолии, которую зачастую эстетизируют, демонстрируют или превращают в искусство, депрессию чаще принято скрывать. Статус меланхолии был высок, поскольку она указывала на выдающуюся, тонко чувствующую личность. Сегодня депрессия имеет не лучшую репутацию, свидетельствуя о слабости и неудаче. Массовая культура утверждает канон жизненного и психического благополучия, несоответствие которому сопряжено с социальным давлением.

В разговорах о подавленных состояниях делается упор на их проявлениях, а не на внутренней аффективной природе и причинах их возникновения. Непосредственный опыт переживания при этом отходит на второй план или вовсе игнорируется. Депрессия со временем поглотила меланхолию, которую сегодня воспринимают скорее как определенное настроение. Мысля в категориях медицинских диагнозов, специалисты вообще не слишком интересуются чувствами. Философ Дженнифер Редден сопоставила исторические и современные клинические определения различных ментальных состояний и пришла к выводу, что на место языка чувств пришли термины поведения: бессонница, снижение внимания и концентрации, утомляемость, проблемы питания.

Однако можно ли избавиться от экзистенциальных проблем с помощью правильного питания и комплекса упражнений?

Сегодняшняя художественная среда настолько пропитана меланхолией, что вычленить отдельные яркие образы довольно трудно. Об ощущении пустоты рефлексируют и молодые музыканты, и деятели цифрового искусства, и маститые кинорежиссеры, так что оно уже успело стать поднадоевшим общим местом. В фильме Ларса фон Триера «Меланхолия» это имя носит планета, которая летит к Земле. Неизбежность катастрофы принимает только героиня, которая и так была в тяжелом подавленном состоянии. Меланхолия уничтожает все смыслы, цели и ценности — в огне конца истории, сумерек богов, сгорают шедевры мирового искусства и человек как таковой.

Выгорание как новая форма меланхолии

Сегодня место меланхолии заняло так называемое выгорание, одно из самых распространенных эмоционально-нервных нарушений нашего времени. О том, как с ним бороться, преимущественно говорят в рамках популярной психологии и селф-хелпа, однако это явление не осмыслено в достаточной мере в культурфилософском ключе.

К симптомам выгорания относятся слабость, хроническая усталость, нарушение концентрации, проблемы со сном, подавленное состояние, утрата интереса к работе, невозможность получать удовольствие от развлечений и отдыха, а также сопутствующие заболевания, которые проявляются на фоне стресса.

Массово заговорили об этом недуге начиная с 1980-х годов, на фоне активного экономического роста и заинтересованности в предпринимательстве. В России, как и ряде стран бывшего соцлагеря, эти изменения сильнее отразились на психике людей, поскольку сотрясли основы общества. Корпоративной усталости были одинаково подвержены и мужчины, и женщины, которые массово двинулись в офисы.

Как и в случае со светским сплином XIX века, выгорание современных специалистов связывают с общественными процессами и социальной ролью человека. Спасти от этого состояния призваны ретриты, психологические тренинги, приложения для контроля настроения и «неформальная» обстановка на работе. В отличие от клерков ХХ века, современные офисные работники оценили светскую медитацию и коврики для йоги.

А ритм жизни всё ускоряется. Удаленная работа, которая, казалось бы, позволяет трудиться в уютной обстановке, размывает границу между личной и профессиональной жизнью.

Рабочий день растягивается, чувство облегчения по его завершении не приходит. Дом стал офисом, как и пространство путешествий — призыв «работай из любой точки мира» тоже оказывается ловушкой.

Как когда-то сплин считали утонченным, так и сегодня выгорание наделяют «престижными» чертами. У него есть героический оттенок, само слово предполагает: прежде что-то «горело». О выгорании людей, занимающих низкооплачиваемые должности в сфере услуг (кассир, курьер, водитель), обычно не говорят. Другое дело — высший менеджмент или IT-сфера, где культивируется самоотдача. Однако кризис смыслов в этом случае зачастую даже сильнее. Дэвид Грэбер в книге «Бредовая работа» описывает парадокс, связанный с тем, что денежные должности нередко соотносятся с бесполезным для общества опустошающим трудом, предполагающим искусственное создание задач, неповоротливую бюрократию и отсутствие моральной ценности.

В других сферах, например, в игровой индустрии, разработчики получают за «кранч» разве что похвалу, эксплуатирующую романтизированное отношение к работе. Руководитель, занятый тимбилдингом, может требовать от подчиненных «поднажать» со строгостью древнего военачальника, даже если речь идет о сведении таблиц в Excel.

«Работа на износ приобрела романтический флер благодаря языку, который использует риторику из мира приключений, спорта и наркокультуры: риск, команда, поднапрячься, добить (например, отчет), попасть в „яблочко“, кайф, последний рывок, награда», — пишет Карин Юханнисон.

За рывками и сверхусилиями не всегда следует награда — из-за этого приходит ощущение пустоты. Социальный психолог Юхан Асплунд полагает, что выгорание не является результатом переутомления, поэтому его нельзя излечить отдыхом или отпуском. Оно связано с недостатком подлинного социального взаимодействия и представляет собой потерю чувств, отчуждение. Регламентированные развлечения не помогают, если не происходит обращения к экзистенциалам бытия, базовым модусам сосуществования с миром.

Современный человек постоянно находится в состоянии концентрации, реализуя все свои планы, как рабочие, так и личные, по типу проекта. Планирование неизбежно дает сбои, что приводит к разочарованию, чувству вины и страху провала. Важные «проекты» согласуются со «специальными людьми»: врачами, коучами, психологами. Эту же тему реализации планов и выполнения задач педалируют производители товаров и услуг, которые обещают счастье (имплицитно предполагается, что без этих вещей человек недостаточно счастлив).

Симптомы выгорания представителей помогающих профессий, в основе которых лежит альтруизм, обычно ограничиваются усталостью или снижением концентрации. Однако меланхолия всегда связана с общими представлениями человека о себе и своем окружении. Поэтому ее форма в XXI веке может быть ключом к трактовке ключевых проблем общества.