Карнавал у позорного столба. Как жили, процветали и преследовались властями лондонские гей-клубы XVIII века

«Рынки» и «дома»

Днем здесь не слишком уютно. Шумно, суетливо, многолюдно. Как-то совсем не по-английски. Хотя путеводитель убеждает вас, что вы находитесь в самом сердце старого доброго Лондона и буквально всё вокруг дышит историей. В двух шагах — воспетый Диккенсом бедняцкий район Сент-Джайлс. Чуть дальше — помпезный Британский музей и сумасшедший Дом-музей сэра Джона Соуна. Возьмете южнее — и окажетесь у Ковент-Гардена. Оттуда рукой подать до Трафальгарской площади и Пиккадилли. Но всё-таки здесь, на Тоттенхем-Корт-роуд, неуютно. И почти ничего английского. Люди всех национальностей и всех стилей. И здания вразнобой — стекляшки 1980-х, стекляшки 2000-х, международное ар-деко, нечто флоральное, нечто колониальное, нечто имперское, очень тяжелое, — и опять стекляшки, стекляшки.

Пожалуй, единственный здесь истинный англичанин — это пестрый викторианский домик на углу Тоттенхем и Оксфорд-стрит. На его цокольном этаже открыт симпатичный паб. В эпоху королевы Виктории здесь тоже работал паб.

А в XVIII веке была вонючая таверна, где наливали горький эль и проливали кровь. Сюда часто наведывались блюстители порядка, но вовсе не для того, чтобы разнять пропойц. Эта таверна была «домом молли», а ее владелец Юлий Цезарь Тейлор — сутенером, гомосексуалом и трансвеститом.

Его хорошо знали в округе. У него была надежная и щедрая клиентура. Но Юлию Цезарю приходилось отчаянно сражаться с конкурентами. Ведь по соседству работало еще несколько «домов». Всего же их было около тридцати. И находились они в самом центре старого доброго Лондона — сейчас это Барбикан, Сохо, Мэрилебон, Сент-Джеймс и район Холборн, тот самый, в котором промышлял Юлий Цезарь.

Гомосексуалы XVIII века называли эти места molly markets, «рынками молли». К ним причисляли не только «дома», но и площади, парки, сады, публичные туалеты (особенно вокруг площади Сент-Джеймс и Линкольн-Инн-Филдс). И даже лондонские мосты по ночам играли их роль.

На «рынках», понятно, промышляли любовью. Впрочем, называли этот пикантный процесс по-своему — to pick up trade, то есть «заключить сделку». И хорошо, если сговаривались полюбовно — made a bargain. Но всегда был риск ошибиться: юноша, предлагавший себя, мог оказаться опасным вымогателем, то есть he put the bite, он «выманивал деньги шантажом». Словом, всё было так, как в торговле.

Главная роль в этой галантной «рыночной» культуре принадлежала «домам молли» (molly houses). Они были местами встреч гомосексуалов, своего рода закрытыми клубами, куда пускали по знакомству или рекомендации, что, впрочем, не спасало их от облав.

Словечко molly было знакомо англичанам с эпохи Шекспира. Тогда оно означало продажную уличную девку. Но времена и нравы менялись, а вместе с ними и значения слов. В конце XVII века molly уже не только проститутка, но и женоподобный молодой человек, пассивный гомосексуал. Когда он вел себя по-женски, ходил, виляя бедрами, жеманился и заигрывал с бравыми парнями на темных улицах, он становился mollycot, то есть «женоподобником». Когда он вступал в связь с партнером, он совершал the act of mollуing.

Гомосексуальные дворяне и зажиточные торговцы прекрасно знали о существовании «домов молли», но ходить туда брезговали, считая их «отвратительными клоаками». Они тусовались в особых чайных, модных кофейнях и прекрасно обставленных шоколадных домах.

А в «молли» веселился городской плебс — лавочники, мясники, каретники, матросы, грузчики, кучера, трубочисты, портные, лоточники, плотники. В «домах» проводили ночи сутенеры, воры и убийцы. И даже служители закона там бывали — некоторые крышевали эти заведения и водили дружбу с их завсегдатаями, закоренелыми преступниками. В общем, в «молли» все были своими и все равны.

Сами «дома» отличались друг от друга. Риктор Нортон, известный специалист по британской квир-культуре XVIII века, разделил их на четыре типа. Первый — собственно «дом молли», то есть заведение, созданное для встреч гомосексуалов. Внешне обыкновенный паб, но посещали его лишь «свои». И все в округе прекрасно знали специфику этого заведения. Знала ее и полиция, но она была сребролюбива — то есть умела оставаться глухой, слепой и ленивой.

Второй тип — «молли наполовину». В таком один или два зала были отданы под паб, а пара дальних комнат служила местом встреч «своих». Третий тип — «комнаты бракосочетаний». Владелец пивной сдавал часть помещений под амурные свидания (на квир-жаргоне того времени — «бракосочетание»), а порой и сам в них участвовал. Наконец, четвертый — частные апартаменты или дома, хозяин которых иногда устраивал закрытые вечеринки для «своих». Как правило, приглашенные держали язык за зубами, служители закона о сборищах не знали, и в документах информации о четвертом типе совсем немного.

Зато в архиве знаменитого суда Олд-Бейли хранятся кипы доносов и уголовных дел, связанных с «домами молли» первых двух категорий. И теперь нам известны не только их адреса, имена хозяев и гостей, но и то, что именно в них делали и как веселились. И, надо сказать, с выдумкой у «молли» было всё в порядке.

«Дом» Цезаря

Цезарем его называли свои — и в шутку, и всерьез. Мещанин Тейлор в документах действительно значился Юлием Цезарем. Возможно, имя дали ему при рождении родители. Но, скорей всего, так его назвал бывший хозяин со своеобразным чувством юмора. Юлий Цезарь Тейлор был чернокожим рабом. Получив свободу, он в начале 1720-х каким-то хитрым способом обзавелся недвижимостью на углу Тоттенхем-Корт-роуд и Оксфорд-стрит — где сейчас и стоит тот самый пестрый викторианский особняк. Он открыл небольшой паб и в определенные вечерне-ночные часы превращал его в «дом молли».

Тейлор завел обычай: каждого нового посетителя он встречал чаркой огненного джина, а другую выплескивал ему в лицо. После чего следовала торжественная речь Цезаря и слова: «Нарекаю тебя, дочь моя…». И звучало женское имя.

Все гости «дома» Тейлора носили дамские имена, вернее прозвища. Один был Мэри Примулой, другой — Ханной Старой Рыбкой, третий — Бухой Сюзанной. Здесь веселились Тетушка Мэри, Тетушка Англия, Кадушка Нэнн, Апельсиновая Деб, Нэл Гинея, Летающая Лошадь. Любопытно, что именно так, Flying Horse, называется паб, работающий сейчас на цокольном этаже особняка. Думаю, это неслучайно.

У Цезаря была обширная клиентура и покровители в полиции, тоже, конечно, «небезгрешные». Его «дом» до поры до времени не трогали. Но однажды Тейлор всё же оказался в участке по обвинению в «совершении неприличных и женоподобных действий в отношении Джона Берджесса»: он якобы сидел у того на коленях и страстно с ним целовался. Впрочем, английские законы требовали от обвинителей предъявить доказательства совершенного «акта содомии» (за него приговаривали к повешению). Если же это была лишь попытка совершить акт, обвиняемый выплачивал штраф и отправлялся в тюрьму. В тот раз улик против Тейлора не нашли. И его освободили.

Однако вскоре Цезарь вместе со своим партнером Берджессом вновь попал под арест. На сей раз обвинения были куда серьезнее. Тейлору вменяли содержание «притона содомитов», где он «развлекал развращенных одиноких мужчин, вступавших в его доме в противоестественную связь». Берджесса обвиняли в «надругательстве над телом Тейлора» (имея в виду их страстные объятия и поцелуи). Суд был скорым и, конечно же, «справедливым». Тейлора приговорили к штрафу в 10 марок и 5 ноблей золотом и годичному тюремному заключению. Берджесс заплатил 5 марок и отправился в тюрьму на шесть месяцев.

После освобождения Цезарю, вероятно, жилось несладко. Через четыре года он скончался, о чем свидетельствует запись в приходской церковной книге Тоттенхема.

«Дом» Мамаши Клэп

Ее настоящее имя — Маргарита. Но все ее звали Мамашей, потому что лет ей было немало и она, словно мать родная, сердечно заботилась о своих «заблудших крошках» — так Маргарита называла женственных юношей, развлекавших ее гостей. Мамаша Клэп владела самым известным и богатым «домом молли» в Лондоне. Он проработал без малого десять лет — с 1716 по 1726 год и находился в самом чреве грязного и преступного квартала Филд-Лейн, между рынком Смитфилд (на востоке) и кожевенными лавками (на западе). К сожалению, сейчас нет того места, где стоял «дом» Мамаши. В 1860-е годы квартал серьезно перестроили, изменили направление улиц, возвели Холборнский виадук. Считается, что заведение находилось где-то между современными Шу-Лейн-стрит и Чартерхаус-стрит.

Тогда здесь всюду жили мелкие торговцы и ремесленники — любители джина и юношей в платьях. Лучшего места для «дома молли» не придумать. Мамаша это, конечно, понимала. И в 1716 году открыла там «дом», но не обычный, а настоящий модный кофе-хаус, с просторным залом и удобной мебелью. Здесь подавали крепкий кофе, эль и бренди, а язвенникам и трезвенникам — горячий шоколад. Между прочим, Мамаша была дамой замужней. Но супруг ее появлялся на Филд-Лейн редко — он был чертовски занятым деловым человеком и, среди прочего, владел публичным домом для гетеросексуалов в том же веселом районе.

Клэп проводила всё свое время в окружении напудренных и нарумяненных «молли». Она их любила, заботилась о них и даже иногда вытаскивала из полицейских участков — взятками или с помощью подставных свидетелей.

«Дом» работал ежедневно и почти круглосуточно. По воскресеньям Мамаша устраивала совершенно улетные вечеринки — принимая обыкновенно человек пятьдесят, не только местных, но и «пришлых», то есть парней с городских окраин, готовых хорошо платить за веселье и любовь. Собравшись в кофейном зале, гости беседовали, выпивали, расслаблялись. Потом начинались танцы — Мамаша не скупилась на профессиональных музыкантов. А потом гости расходились по комнатам. Самые комфортные располагались на цокольном этаже и назывались «брачными номерами». Там же Клэп устроила знаменитую «капеллу», поистине королевскую спальню, с резным ложем, лепниной и зеркалами. Удовольствие, вероятно, стоило денег, но в судебных документах об этом ни слова. Зато в них есть любопытные свидетельства того, как именно Мамаша развлекала гостей.

Один информатор, сотрудничавший с Обществом реформирования нравов, сообщал:

«Когда я вошел туда, я увидел сорок или пятьдесят мужчин, занимавшихся, как они это называют, любовью друг с другом. Время от времени они сидели друг и друга на коленях, развратно целовались и пользовались своими руками в извращенной манере. Потом они подымались и шли танцевать, делая книксены и говоря высокими голосами, словно женщины. Потом они обнимались, заигрывали друг с другом и парами расходились по комнатам, чтобы там обвенчаться, так они это называют. Что же до Мамаши Клэп, то она отлучалась лишь затем, чтобы принести еще графинов с ликерами. Эта мужская компания, ничуть не стесняясь ее присутствия, использовала грубый уличный язык, что ничуть ее не смущало и даже доставляло ей удовольствие».

Другой информатор подробно описал наряды, в которых «молли» резвились на воскресных вечеринках у Мамаши:

«Они как раз возвращались с бала в Холборне. Некоторые были в женских вечерних платьях с фижмами, в чепцах и туфельках, украшенных кружевом, в накидках, масках, словом, в полном дамском туалете. Другие были одеты как пастушки. Некоторые — в костюмах молочниц, в зеленых шляпках, корсажах и юбках. Кое-кто был накрашен и нарумянен».

И вот в 1726 году, в февральскую воскресную ночь, когда у Мамаши было не протолкнуться, в «дом» нагрянули приставы вместе с членами Общества реформирования нравов. Почему они решили организовать облаву именно тогда, а не годом раньше, сказать сложно. Возможно, это была месть одного из ее гостей. Возможно, с Клэп сводили счеты конкуренты — с 1724 года «дом» стал приносить Мамаше большой доход. Или, будучи самым известным в районе, он просто оказался первым в списке полиции, готовившейся хорошенько зачистить Лондон от дурных элементов. Так или иначе, к Мамаше нагрянули служители порядка, арестовали ее и сорок человек гостей и отправили в Ньюгейтскую тюрьму для дознания.

Был суд. Часть арестованных засадили на полгода и год. Мамашу обвинили в содержании притона и распространении вредоносного порока. Ее приговорили к штрафу в 20 марок и двум годам тюрьмы. Но перед этим суд постановил подвергнуть Маргариту Клэп «стоянию у позорного столба».

Привязанную к деревянному брусу Мамашу нещадно колотили прохожие, плевали в лицо, забрасывали гнилью. Она несколько раз теряла сознание. Ее отвязывали, приводили в чувство и ставили вновь.

Клэп едва выжила. Но страшную Ньюгейтскую тюрьму перенести не смогла. Она скончалась в камере в 1726 или 1727 году.

Тропами содомитов

Лондонские гомосексуалы XVIII века любили это тихое место. Находилось оно неподалеку от здания Гильдии, между двумя полями, Верхним и Нижним Морфилдом, и называлось «Тропой содомитов». Это и правда была тропа, вернее аллея, безлюдная даже днем. Горожане обходили ее стороной — в округе пошаливали бандиты. Но гомосексуалы, пуще воров боявшиеся одиночества, ежевечерне приходили сюда — гуляли со «своими» или искали тех, кто будет готов провести с ними ночь. Часть тропы сохранилась. Теперь это аккуратно подстриженная уютная лужайка с подземным паркингом.

Сам этот район, Морфилд, полиция не без основания называла содомитским, а гомосексуалы именовали «рынком». Здесь вокруг было много «домов молли». Один скрывался под вывеской «Зеленый дракон», другой содержал Томас Райт на Кристофер-эллей (ныне Кристофер-стрит).

Впрочем, «тропы» были практически во всех гомосексуальных кварталах Лондона — на Гаттер-Лейн близ собора Святого Павла и возле Королевской биржи, у рынка Смитфилд и на Черинг-кросс, близ Стрэнда и на Ченсери-Лейн, у Линкольн-Инн и парка Сент-Джеймс. И там же работали «дома молли» — богатые и почти официальные, как у Мамаши Клэп, или секретные, закамуфлированные под пивные.

Один из самых известных в Вестминстере держали два любовника — Роберт Уэйл и Йорк Хорнер. Публика их знала под кличками Пегги и Пру. Подобно Мамаше Клэп, они жестоко бились с конкурентами за клиентов. Для привлечения новых гостей придумывали удивительные и порой экзотические развлечения. Например, устраивали костюмированные мужские свадьбы. Рассылали пригласительные, готовили яства, распределяли роли и продумывали сценарий торжества. На них съезжался обыкновенно весь гомосексуальный Лондон. Помимо «жениха» и «невесты» в обряде участвовали «посаженные родители», «подженихи» и «подневестницы», «родственники брачующихся». Был даже «пастор» — он произносил прочувствованное слово, благословлял молодоженов. После его речей гости переходили в «обеденное зало», где их ждал торжественный ужин. А затем все предавались свальному греху.

Примечательно, что традиция мужских свадеб дожила до XX века. И даже в Петрограде-Ленинграде такие иногда устраивали.

Пегги и Пру предлагали гостям и кое-что погорячее — «Обряд рождения». Из «молли» выбирали женственного и артистичного молодого человека, пристегивали ему к животу подушку со спрятанной фигуркой младенца, облачали в дамское нижнее белье и укладывали на кровать ногами к публике. «Молли» должен был убедительно изображать роды — стонать, прерывисто дышать, причитать и грязно ругаться. Вокруг беременной суетилась прислуга, няньки и повитухи. И вот когда одна из них сильно надавливала на живот, из-под юбки роженицы вылезал темный неприглядный младенец, и гости улюлюкали, свистели, кричали и поздравляли «женщину» с успешным разрешением от бремени.

Но веселье закончилось. Мисс Пегги и мисс Пру, их гости, а также многие владельцы «домов молли» оказались за решеткой. Собственно, и знаем мы о них благодаря судебным документам и доносам. В течение XVIII столетия Лондон много раз «очищали от содомского греха». Массовые зачистки происходили в конце 1720-х — первой половине 1730-х, а также в последней четверти века. И каждый год на площадях старого доброго Лондона у позорных столбов выставляли гомосексуалов — иногда просто за нежное объятие и поцелуй украдкой. И все они принимали наказание как должное. Никто не возмущался, не требовал изменить бесчеловечный тюдоровский закон. Но однажды лондонские гомосексуалы всё-таки отважились на протест.

То, что произошло 2 мая 1727 года, историк Риктор Нортон называет «Стоунволлом XVIII века». Это, конечно, большое преувеличение. В тот день квир-сообщество Лондона впервые попыталось дать мягкий отпор властям.

2 мая Чарльза Хитчена, бывшего заместителя главы полиции, обвиненного в «попытке совершить акт содомии», привезли на Кэтрин-стрит (у Стрэнда). Пока его приковывали к столбу, друзья осужденного окружили площадь экипажами и повозками, не позволяя горожанам протиснуться к месту наказания. Они упорно держали оборону, но озлобленные горожане всё же пробили брешь и хлынули к Хитчену с камнями и охапками гнилых овощей. Его жестоко избили. И потом били еще несколько дней, пока не потеряли к нему интерес. Затем Хитчена перевезли в тюрьму. Он отсидел шесть месяцев и умер почти сразу после освобождения. И такова была судьба многих лондонских «молли». Но их «дома» не исчезли. Под другими названиями и по другим адресам они существовали в течение XIX века, пережив жестокие викторианские репрессии. Их жаргон, традиции и обряды стали частью современной лондонской квир-культуры.