Инженер от поэзии: интервью с Дмитрием Мозжухиным, лидером группы «Дайте танк (!)»

— Ты записал один из мини-альбомов, используя только вокал и детский синтезатор. Да и вообще, по твоим рассказам, при записи песен пользуешься общедоступными инструментами. Ты осознанно прибегаешь к максимально простым способам записи?

— Я действительно не аудиофил и не вижу прямой связи между стоимостью оборудования и качеством конечного результата. Я считаю, даже диктофона достаточно, чтобы сделать талантливую запись. Кроме того, мне приятно находиться в одинаковых условиях со слушателем. Возможно, это детские комплексы в духе «а вам слабо?!».

Я где-то читал, что русский рок стал лирикоцентричным как раз из-за скромного инструментария. В то время как западные коллеги хвастались примочками, наши музыканты выплескивали энергию через текст.

Так или иначе, я верю в механизмы компенсации. Если во мне есть что-то особенное — пусть оно проявляется в песнях, а не в коллекции «железа».

Клип на песню «Я», сыгранную на детском синтезаторе

— В разговоре с Ваней Смирновым из «Краснознаменной дивизии имени моей бабушки» ты признался, что никогда не понимал тексты, например группы «Мумий Тролль», а стихи Дмитрия Озерского мешали тебе полюбить «АукцЫон». Как тебе кажется, почему музыканты девяностых-нулевых так любили бессмысленные, с нашей точки зрения, тексты? И почему нашему поколению так важен в песнях смысл, реализм?

— Я предполагаю, что в своем развитии культура повторяет один и тот же прием — сбрасывание с корабля истории предыдущих авторитетов. Маяковский сбрасывал Пушкина, а Sex Pistols ненавидели Pink Floyd. И каждое новое поколение молодежи — как самой активной прослойки общества с ее максимализмом и свежими силами — самоутверждается за счет отрицания вкусов родителей. Возможно, «сексуальная» бессмыслица, которую предложил Лагутенко, была альтернативой философской лирике советских рок-клубов. Кстати, «альтернатива» тут — ключевое слово. У этого понятия простая суть: альтернативная музыка всегда альтернативна чему-то, она противопоставляет себя мейнстриму, пока сама не становится мейнстримом. Теперь мы, устав от «потока сознания», пытаемся вернуться к философии и нарративу. Потом опять заскучаем по символизму или английскому языку.

— А как ты думаешь, в искусстве вообще важна логика?

— Для меня искусство — это то, что не имеет практического смысла. У искусства нет биологической функции. Когда человек просто берет и рисует на стене крысу (или что там у Бэнкси было?), это не помогает ему стать более сытым, защищенным, размножаться и т. д. Человек делает это беспричинно. Все остальные вещи, кроме искусства, он делает зачем-то. Вопрос о логике худо-бедно применим к текстам песен, но если речь об искусстве витража? Моя позиция как раз в том, что логичнее сделать прозрачное окно, а разноцветные стекла — это излишества, которые можно объяснить только душевным порывом. К сожалению, на одном душевном порыве далеко не уедешь — иногда приходится подключать разум. Поэт Сергей Гейченко как-то написал, что я — инженер от поэзии, что я с инженерной точки зрения смотрю на сочинение текста. Мне это польстило, потому что я из семьи инженеров (смеется). Но, в отличие от чертежей тепловозов, без стихов человечество легко обойдется. И этот год нам показал, кто первым попадет под сокращение (смеется).

— Еще немного о стихах. Когда ты их пишешь, как ты понимаешь, какие строчки хороши, а какие плохи?

Мы говорили об этом с тем же с Ваней Смирновым на фестивале «Поток», в лесу. Я сравнил текст с булкой с изюмом. Какие-то яркие образы, шутки, остроумные словосочетания или каламбуры — это начинка, а всё остальное — тесто. Я просто стараюсь добавлять как можно больше изюма. Если на целое четверостишие не приходится ни одной изюминки, я считаю его не очень удачным. Поэтому каждая песня готовится очень долго.

В любом свежем тексте я выделяю красным недостаточно крутые места. Затем постепенно избавляюсь от этих красных частей, чтобы ничто не вызывало у меня сомнений.

— Почему у тебя такой хороший поэтический язык, если ты, по твоим словам, редко читаешь книги?

Я не понимаю, откуда взялось устойчивое убеждение, что чтение книг помогает писать стихи. Как проза способствует рифмовке, мне совсем неясно. Это те же самые слова, которые мы используем в разговоре. Почему, будучи напечатанными на бумаге, они имеют какую-то волшебную силу? Мне кажется, общение с хорошим собеседником полезнее, чем чтение романа. Если мы говорим о чтении стихов — это палка о двух концах. Чужой стихотворный текст действительно может вдохновить на написание своего, но тут всё-таки есть побочный эффект подсознательного подражания. Потому что, если ты прочитал какое-то классное стихотворение, ты начинаешь думать на похожие темы, думать в этом жанре и даже в этом размере. Такие штуки могут помочь выбраться из творческого кризиса — но если пишется свое, лучше писать без примесей.

— Ты говорил, что тебе сложно получать удовольствие от выступлений. Как думаешь, почему?

— Интересно, получает ли кто-либо вообще удовольствие от выступлений. Возможно, среди современных артистов есть истинные экстраверты, но вряд ли все поголовно. Кажется, старые продюсеры еще пытались культивировать стандарты шоу-бизнеса, и если автор песен не подходил на роль идола, он творил за кулисами, а на сцену выпускали более раскрепощенного и харизматичного человека. Но теперь независимая музыка способна выходить на серьезный уровень самостоятельно, и поэт-песенник может доносить свои идеи без посредников — каким бы он ни был. Это не хорошо и не плохо — просто честно. Для меня каждое выступление как некоторый вызов, испытание… Перед тобой толпа незнакомцев, и всё внимание приковано к тебе. Всё, что ты им прошепчешь, будет пропущено через большие динамики. Для среднестатистического человека это звучит как страшный сон. Я не то чтобы интроверт в каком-то карикатурном смысле, как Люси, девушка Раджеша Кутраппали из «Теории большого взрыва». Я очень рад, что концерты существуют, люблю их предвкушать и вспоминать.

Однако во время самого шоу я нахожусь в своеобразном трансе, и этот процесс носит скорее ритуальный характер, чем развлекательный.

Я общаюсь с залом через песни и не люблю лишние паузы с болтовней. Мы занимаемся музыкой, а не стендапом.

— Ты мог бы объяснить для тех читателей «Ножа», кто далек от мира инди-музыки, что такое «новая русская волна», к которой чаще всего относят участников фестиваля «Боль» и, наверное, можно отнести и «Дайте танк (!)»?

— Я об этом особо не думал, но мне кажется, что «новая русская волна» — это такой условный термин, который не нуждается в конкретике. Речь тут о смене парадигмы: в 2010-е начался заметный рост концертной и звукозаписывающей деятельности, и много новой музыки появилось во всём в мире, не только в России. А «новой русской волной» называют отечественное отражение этого явления. Я бы назвал произошедшее обнулением музыкальной индустрии. Интернет выбил почву из-под ног корпораций: диски уже перестали покупать, а стриминги еще не появились. И если раньше пробивных дебютантов ждал готовый шаблон раскрутки, то в 2010-е мы вернулись к самодеятельности и стали изобретать музыку с нуля. Поэтому общей чертой моего поколения можно назвать обостренный идеализм. Мы шли не за славой и богатством, а за мечтой. Когда я был подростком, собрать несколько сотен человек на своем концерте считалось вершиной успеха. При этом поведение в зале было совсем иным: люди просто приходили и стояли. Сегодня концерты дико востребованы, а спрос, как известно, рождает предложение. Творческая деятельность вновь выглядит престижной, и триумф одного исполнителя приводит к появлению десятка новых.

— А чего, на твой взгляд, можно ожидать от российской инди-музыки в новом десятилетии?

— К сожалению, тут сложно абстрагироваться от пандемии, и любые прогнозы ассоциируются с ожиданием ее конца.

Букер фестиваля Glastonbury Мартин Элборн, который в самом начале карантина комментировал ситуацию с переносами фестивалей и концертов, высказал точку зрения, что в индустрии останутся только те, кто влюблен в свое дело и готов работать за меньшие деньги.

То есть произойдет некий отсев кадров. Другое мнение озвучил Вася Васин из группы «Кирпичи». Он считает, что ни для кого ничего не изменится. Популярные артисты останутся популярными, а непопулярные — непопулярными. Его я тоже могу понять. Сейчас нам кажется, что происходит нечто из ряда вон выходящее, и мы видим такие слоганы, как «Мир никогда не будет прежним», хотя человек адаптируется к переменам быстрее, чем думает. Третий взгляд — Данилы Нагорного, режиссера и фотографа, с которым мы сделали уже два клипа — «Мы» и недавние «Сказки». Он отметил, что вдохновение неразрывно связано с энергетическим обменом и в изоляции творческие процессы протекают тяжелее. Если прав Данила, по окончанию пандемии мы получим небольшой музыкальный застой.

Лично я отвечу издалека. У нас есть кошка, и периодически мы возим ее с собой между Коломной и Москвой. Всю дорогу, сидя в изящной бирюзовой переноске, она скребется и орет. Я с высоты своего человеческого интеллекта рассуждаю: «Зачем так шуметь? Никто не желает тебе зла, это временное неудобство, и ты всё равно ни на что не влияешь. Расслабься и отдыхай». Тот же совет иногда стоит давать самому себе.

Клип «Сказки»

— Всегда ли ты верил, что всё получится, и бывало ли, что отчаивался?

— Рациональная часть меня всегда старалась ставить реалистичные цели, а лучше даже преуменьшать их — чтобы хороший результат был сюрпризом, превосходил ожидания. При этом эмоциональная часть, конечно, всегда тайком ждала чуда: от каждого альбома — прорыва, от каждого концерта — феерии. Был период, где-то перед релизом «Глаза боятся», когда не только в творчестве, но и вообще в жизни происходили тревожные перемены. Я не мог найти работу, неважно себя чувствовал, и музыка не приносила мне морального удовлетворения. Казалось, что она уходит в пустоту. Я бы дал вдохновляющий совет, но сам не знаю, как всё наладилось. Я просто жил дальше. На самом деле я эту историю запомнил из-за одного телефонного разговора. Я говорю подруге: «Я думаю распустить группу», а она отвечает: «Ну, было бы жалко».

— Какие этапы в развитии группы ты выделяешь? Чем «Дайте танк (!)», например, 2013 года отличается от «Дайте танк (!)» 2021-го?

— Мне кажется, теория о том, что автор должен развиваться, неверна. Автор не идет от худшего к лучшему. Он просто идет. Это как выбор одежды. Сегодня ты проснулся и решил нарядиться в гавайскую рубашку, а завтра выберешь костюм-тройку. Значит ли это, что ты с каждым днем одеваешься лучше? Нет. Ты просто делаешь очередной выбор в зависимости от твоего мироощущения, настроения, в зависимости от погоды за окном. Сейчас я не смог бы записать такой альбом, как «Время собирать щебень». Даже если бы очень захотел, при всём накопленном опыте и при всех нынешних возможностях. С другой стороны, в 2011 году я не смог бы записать «Человеко-часы».

Я думаю, что есть какая-то амплитуда творческих методов — мой музыкальный гардероб. Я просто стараюсь носить то, что мне идет, и не ходить в одном и том же.

— В перекрестном интервью для «Стороны» с Пашей Ждановым из «Ады» ты признался, что «Спасла» с альбома «Время собирать щебень» — одна из самых важных для тебя песен. Ты сказал: «Не понимаю, как я такое придумал, сейчас уже не смог бы». Что было особенного в этой и других ранних песнях?

— Сейчас мне кажется, что «Спасла» — первая вещь, в которой я попробовал не прятаться за абсурдом и шутками. В ранних записях мы вообще не использовали стихи. Потом стали появляться какие-то куплеты, но я так боялся прозвучать пошло или пафосно, что заведомо лишал песни серьезности. Тогда юмор был чуть ли не национальной идеей, и группа «Губы» могла служить полноценным ориентиром. Так вот, написав «Спасла», я вдруг понял, что могу сочинять серьезно и не стыдно. Я помню, как это было. От железнодорожной станции Коломна до квартиры моих родителей минут 25 пешком.

В электричке я всегда слушал музыку, а на улице вынимал наушники, чтобы не попасть под машину. Соответственно, вдохновленный двухчасовым плейлистом, я начинал бормотать под нос собственные наброски.

Приходил домой, не раздеваясь подбирал аккорды для свежих строчек — и вуаля! Кстати, другой важный пример поиска баланса между смешным и искренним — «Радио Огонь». Весь релиз был задуман как пародия на поп-музыку, но песня «Утро» стала настоящим хитом.

Лайв песни «Спасла» из «Джао Да»

— Егор Летов интервьюировал самого себя, потому что никто, видимо, не задал бы ему более точных вопросов. А что бы спросил у самого себя ты?

— Мне давно хотелось высказаться на тему звукозаписи, но я уже утолил эту жажду в вебинаре для ИМИ. К сожалению, многие современные рецензии игнорируют генеалогию саунда, как будто звук находят в капусте. Но музыканты по-прежнему учатся пользоваться микрофоном, и в этом кроется существенная часть музыкальной магии. Возвращаясь к твоему вопросу: мне кажется, в интервью не так уж важно, о чём хочется говорить тебе или мне. Мы оба пытаемся угадать, что будет интересно читателю. И тут лучше пофантазировать, о чём бы я спросил своего кумира. Вот я раздражаюсь на вопросы о происхождении названия «Дайте танк (!)», хотя мне самому очень любопытно, почему группа Ника Кейва называется The Bad Seeds. Как он распределяет в группе роли — каждый сам играет, что хочет, или у художественного руководителя есть право вето? Как он сочиняет песни — под гитару, под пианино или в уме? Я бы спросил о его любимых музыкантах и творческих планах. Всё самое банальное.

— А у тебя в группе есть право вето?

— Хочется верить, что есть, но мне не доводилось им пользоваться. В любом случае сейчас на концертах я не играю на инструменте, поэтому на репетициях могу сосредоточиться на общей картине. Если какую-то партию стоит поменять во благо целостности произведения, я стараюсь это аргументировать и предложить компромисс.

— Над чем ты сейчас работаешь?

— Последние несколько месяцев я занимался оформлением нового песенника. Книжки с аккордами — давняя традиция группы. На этот раз объем вложенных сил оказался соизмерим с записью небольшого альбома, хотя круг читателей будет весьма ограниченным. А еще мы уже пятый год готовим нечто под названием «Слова-паразиты».

— Ради чего ты занимаешься музыкой?

— Есть сериал «Во все тяжкие» — про то, как учитель химии построил наркоимперию. И главный герой постоянно повторял жене, что он делает это ради семьи. Но в самом конце, в последнем сезоне, он опять начинает эту фразу: «Я делал это ради…», и жена его перебивает: «Ради семьи? Да, я знаю, ты говорил». А он поправляет ее: «Нет. Я делал это для себя. Мне нравилось. У меня получалось. И я жил полной жизнью».