Жизнь и преступления гетеры Ниайры, или Как эллинская секс-работница пыталась отказаться от своей профессии

В конце 340-х годов до н. э. суд Афин разбирал дело о нарушении афинских законов и божественных ритуалов. Оратор Аполлодор выступил с пламенной речью «Против Ниайры», обвиняя в разврате гетеру Ниайру и ее дочь Фано. Для современного читателя эта речь — бесценное свидетельство о жизни греческих женщин классического периода, уникальная информация об афинских законах по отношению к женщинам, чужеземцам, рабам, о религиозных обрядах, гендерных и брачных отношениях и гражданстве Афин. Татьяна Бонч-Осмоловская рассказывает историю коринфской, мегарской и афинской гетеры, которая пыталась прожить обычную жизнь — но которой никогда не давали забыть о ее происхождении.

Афиняне строго следили за гражданством — чужие были «метик», «ксено», отсюда слово «ксенофобия», боязнь чужих. Гражданами Афин являлись свободные мужчины, рожденные от гражданина Афин и порядочной афинской женщины. Особенно строгим закон был по отношению к женщинам. Они, как правило, оставались за спинами своих мужчин, принадлежа им как часть родового имущества, ойкоса. Женщины не вносились в реестр афинских граждан, не представлялись членам семейного клана — фратрии и дему, потому гражданство женщины, ее принадлежность к демократическим Афинам была вопросом темным, покоящемся на честном слове отвечающего за нее мужчины. Такой случай и стал предметом разоблачения Аполлодора.

Порядочные женщины жили в домах мужчин и находились в их распоряжении от рождения до смерти, сначала маленькая девочка «кора» и девушка «партенос» в распоряжении отца или другого родственника, затем жена «гинакес» и мать «метер» в распоряжении мужа, потом, возможно, бабушка «майа» — снова у родственника, сына или брата. Жена была обязана заботиться и преумножать ойкос супруга, а в качестве вознаграждения только ее дети признавались законными и полноправными гражданами Афин. Даже имена порядочных женщин не были известны за пределами дома. В ситуациях, требующих точно указать на конкретную женщину, она называлась по отношению к мужчине: дочь такого-то, сестра такого-то, жена такого-то. Если женщину открыто называли по имени, значит, говорящий уже объявлял ее недостойной. Так что всякий раз, когда Аполлодор в суде произносит имена Ниайры или Фано, он публично унижает их, указывая достопочтенным судьям, что это женщины порочные.

Читайте также

Безгласные домохозяйки, бесправные гетеры и ученицы Пифагора: интеллектуалки и мизогиния в Древней Греции

В самом деле, наряду с порядочными женщинами «гинакес», в Афинах было несколько категорий женщин непорядочных, и афиняне строго различали их и предписывали каждой правила поведения и права. Греческим мужчинам в целом и афинским в частности закон позволял множество развлечений вне законной семьи. Оставим сейчас за скобками самое достойное времяпровождение с другими мужчинами, как со свободными, так и (на иных основаниях) с рабами. Всё же законы репродукции, а также похоть заставляли афинских мужчин иной раз вступать в отношения с женщинами — от законных жен до всего спектра продажных женщин. Как рабство в Древней Греции было легальным, так и продажа женщинами своего тела была легальной и как таковая не могла стать причиной судебного иска. Женщины (или скорее их хозяева) платили налоги, принося деньги в казну, так что никакой причины уничтожать проституцию у Афин не было. Общественное мнение также поддерживало существование продажных женщин — в качестве одного из средств сексуального отдохновения свободного мужчины. Свободный мужчина не имел права приближаться к порядочной женщине, невинной или замужней. За такое нарушение мужчина, отвечающий за порядочную женщину, ее отец, брат или муж, мог убить саму женщину и покалечить нарушившего неприкосновенность семейного очага мужчину.

Продажа тела осуществлялась на разовой или регулярной основе. Мужчина мог купить рабыню в дом как наложницу — паллаке, одну или нескольких, на скольких ему хватало средств. Обязанности паллаке не исчерпывались удовлетворением его половых запросов, она должна была также прислуживать хозяину и его гостям за столом, наполнять им чаши, даже готовить хозяину ванну и заботиться о чистоте его одежды. Дети, рожденные паллаке, были незаконными и считались рабами, а не гражданами города.

Паллаке обычно приобретались молодыми неженатыми мужчинами или одинокими стариками, для ухода за домом и телом. Наличие паллаке как служанки при законной жене допускалось, но не поощрялось. И разумеется, хозяин всегда мог продать свою паллаке другому мужчине или в бордель.

Продажа тела на разовой основе осуществлялась «гуляющими по улице», «порно», часто рабынями и чужеземками. Они ярко одевались и красили лица, а набойки на подошвах их сандалий оставляли в пыли греческих улиц красноречивые надписи — «иди за мной». Услуги они оказывали в закоулках города или за его стенами, на природе, либо приводили мужчин в бордель «порнео». Оплату они получали за разовый акт, от обола (шестой части драхмы) до драхмы.

Несколько дороже были флейтистки, упомянутые и в «Пире» Платона. Если порядочные женщины не присутствовали на пирах мужчин, то флейтистки развлекали гостей музыкой и не только. Афинский историк Ксенофонт описывает пир в доме Каллия, в котором участвовал и Сократ:

«Когда столы были убраны и гости совершили возлияние и воспели хвалебную песню, настало время развлечений. Вышли флейтистка и акробатка и симпатичный мальчик, который играл на лире и танцевал. Флейтистка играла на флейте, а мальчик на лире, и они оба понравились гостям. Сократ сказал: „Во имя Зевса, Каллий, ты славно повеселил нас. Не один лишь обед ты приготовил, но предложил нам самые обворожительные виды и звуки“».

Законодательство Афин регулировало и оплату флейтистки — максимум две драхмы за вечер. После пира мужчины могли устроить аукцион, и флейтистка доставалась тому, кто предложит большую плату. Аристофан в комедии «Осы» представляет персонажа Филоклеона, который уводит флейтистку с собой после такого пира.

Самыми дорогими были куртизанки-гетеры, которым платили до 10 драхм за вечер, говоря современным языком, эскорта и дарили подарки, на которые гетеры жили.

Мужчина приводил гетеру с собой на пиры, называемые симпозиумами, для украшения мужской компании, повышения собственного статуса, а также для развлечения ее временного или постоянного владельца на празднике. Самыми респектабельными из гетер были свободные женщины, самостоятельно распоряжающиеся своим телом. В случае, когда женщина являлась рабыней и жила с мужчиной в его доме, отличить паллаке от гетеры было сложно. (Разница состояла скорее в «способе эксплуатации» и темпераменте и привычках мужчины.) Хотя некоторые исследователи проводят грань между ними именно по этому критерию: паллаке постоянно живет в доме мужчины, а гетера либо принимает мужчин у себя дома, либо сама посещает дома мужчин. Постоянное проживание гетеры в доме мужчины не приветствовалось, впрочем, скорее осуждалось морально, чем каралось по закону.

Собственно Ниайра и Фано были только поводом для обвинений для Аполлодора, который давно враждовал с супругом Ниайры Стефаносом. Но свой гнев он обрушивает на женщин, мать и дочь, рисуя их единым порочным существом, отравляющим самый воздух цивилизованных Афин, обрушивающим законы, земные и небесные, ломающим самый благородный уклад города: «ибо тогда у шлюх будет полная свобода жить в браке с кем угодно и объявлять кого угодно отцом своих детей. И ваши законы будут недействительными, а у продажных женщин будет власть добиваться всего, чего они хотят».

Начались преступления Ниайры, как только она родилась, за 50–60 лет до описываемых событий, в первом десятилетии IV века до н. э., вне добропорядочного афинского общества — девочкой, чужеземкой, рабыней. Неизвестно, ни в каком городе она появилась на свет, ни в каком году, ни кто были ее родители. Но первый недостойный поступок она совершила уже в младенчестве, будучи купленной Никаретой из Коринфа. Никарета держала бордель, но не рядовой для работяг и матросов, которых много было в портовом Коринфе, известном даже словом «коринфиазен», означающим «заниматься развратом».

Нет, девочки Никареты были товаром штучным, предназначенным для удовлетворения изысканных вкусов самой утонченной публики и воспитываемым с самых ранних лет: «Никарета имела глаз на распознание красоты в малых детях и знала, как вырастить из них умелых женщин».

Она держала бизнес по производству гетер, высшего разряда греческих продажных женщин. Она даже называла девочек собственными дочерями, чтобы подороже продавать их. Обучаться профессии девочки начинали еще до наступления половой зрелости. По крайней мере, о Ниайре известно, что Никарета продавала ее мужчинам по меньшей мере дважды еще до того, как та вступила в возраст «партенос», то есть совсем еще маленькой девочкой. И это было вторым преступлением Ниайры, свидетельствующим о ее порочном нраве.

Услугами дома Никареты пользовались мужчины со всей Греции, причем из элитарных слоев общества. Общение с девушками представляло собой не разовое удовлетворение сексуальной потребности, но долгие и эмоциональные отношения, насыщенные культурными и интеллектуальными запросами. Девушки сопровождали мужчин на праздниках, пировали с ними на симпозиумах, умели развлечь и других мужчин. Один из гостей Никареты, афинский оратор Лисий, проникся чувствами к «сестре» Ниайры, решил сделать ей подарок и взять ее с собой в Афины на празднование Элевсинских мистерий, и даже оплатить ее инициацию в мистерии. Как порядочная мамаша, Никарета поехала в Афины вместе с Лисием и его девушкой и взяла с собой Ниайру, которой в тот момент было около 12 лет. Лисий разместил их в доме своего неженатого друга, поскольку сам был женат, жил в одном доме с матерью и не мог привести непотребных женщин в приличный дом. Об их пребывании в Афинах более ничего не известно, по-видимому, инициация юной гетеры прошла благополучно и ни один добропорядочный гражданин Афин не задался вопросом, что за девушек опекает уважаемый Лисий.

Ниайра была в Афинах еще раз, снова под наблюдением Никареты, летом 378 года до н. э., когда они приехали на афинский праздник Панафинеи в честь богини Афины, отмечавшийся каждые четыре года. В программе торжеств были музыкальные соревнование, гонки на колесницах, гонки кораблей в афинской гавани, жертвоприношения и главное — процессия в Акрополь. В эту поездку Никарету и Ниайру пригласил Симос Фессалийский из аристократической фессалонской семьи, покровительствующий уже самой Ниайре. К этому времени она уже была гетерой — «пила и ела в компании многих мужчин» в Афинах с Симосом.

Постепенно Ниайра становится одной из самых знаменитых и дорогих девушек Никареты из Коринфа. Она оставалась рабыней и не могла свободно распоряжаться даже своим телом, но целиком принадлежала Никарете. И всё же у дома Никареты была определенная возрастная специализация, и Ниайра при всем блеске и умениях вскоре из нее вышла. Никарета продавала из дома всех своих девушек «после того, как получала прибыль от их юности», то есть, вероятно, когда они достигали 20 лет. Возраст замужества девушек в то время был от 14 до 19 лет. Мужчины старались выдать замуж дочерей пораньше, сразу по вхождению в возраст «партенос», так как считалось, что женщины более мужчин склонны к разврату.

По свидетельству Тирезиса, утверждавшего, что был и мужчиной, и женщиной, женщины наслаждаются сексом вдевятеро больше мужчин, потому держать в приличном доме незамужнюю девушку считалось безрассудным.

Так в 376 году до н. э. в жизни Ниайры наступила новая глава — двое постоянных клиентов Никареты, Тиманорид из Коринфа и Эвкрат из Левкаса, выкупили ее в личное пользование. Никарета запросила за нее высокую цену — 3000 драхм, эквивалент пяти-шести годам оплаты труда квалифицированного работника. Цена умелого раба составляла от 300 до 600 драхм. Гетеры стоили дороже, но даже для гетеры 3000 драхм было очень высокой ценой. Так что благородные юноши должны были объединить свои капиталы, чтобы получить Ниайру. Совместное владение женщиной было если не распространенным, то не удивительным явлением в греческом обществе. Тот же оратор Лисий, вывозивший юную Ниайру в Афины, говоря от лица одного из своих клиентов, рассказывает, как «женщина была общей собственностью, каждый из нас выплатил деньги за нее поровну». В некоторых случаях это приводило к конфликтам собственников. В случае Тиманорида и Эвкрата, по-видимому, никаких конфликтов не произошло, и Ниайра удовлетворяла все запросы молодых людей, а также их гостей.

Молодые люди наслаждались обществом Ниайры около двух лет, пока один из них или оба не собрались жениться. Далее владеть Ниайрой они не хотели, из этических или финансовых соображений, и сделали ей чрезвычайно выгодное предложение: предоставили право самой выкупить у них свою свободу, и всего за 2000 драхм, на треть меньше, чем уплатили сами. Молодые люди поставили ей единственное условие — Ниайра должна навсегда уехать из Коринфа. Это было жесткое требование, и она в самом деле никогда больше не появлялась в Коринфе, хотя город был ей знаком и предоставлял все условия для продолжения деятельности. Но, вероятно, бывшие хозяева вписали в договор пункт о наказаниях, которые последуют за нарушением территориального запрета, — возможно, вплоть до нового обращения в рабство. Чем прославилась молодая Ниайра в Коринфе, что ей было нежелательно даже попадаться на глаза своим бывшим хозяевам, забросившим утехи молодости, осталось скрытым течением веков.

Предложение выкупить себя за 2000 драхм может показаться благородным жестом со стороны хозяев Ниайры. Они, по крайней мере, дали ей возможность заплатить первой, не предложив ее другим мужчинам или хозяевам борделей. Впрочем, от других участников рынка они могли и не получить такую высокую цену — реальная стоимость Ниайры с возрастом и «износом» очевидно падала, и в спешке подготовки к женитьбам и в отсутствие частного инвестора, готового вложиться в Ниайру, перспективы Тиманорида и Эвкрата были не слишком обнадеживающими. Уже Никарета продавала ее на закате свежести. После интенсивного потребления молодежью Коринфа, а Тиманорид и Эвкрат представляли себе степень «эксплуатации», реальная цена на нее еще упала. Но не до такой степени, чтобы продавать в бордель — переводить из категории гетер в категорию порно, услуги которых оплачивались из расчета около одной драхмы за половой акт. С хозяевами борделя молодые люди вряд ли сошлись бы в цене, учитывая время, за которое окупилось бы это вложение. Так что Ниайра была самым выгодным покупателем в этой сделке.

Но для начала она должна была найти средства для выкупа. Таких денег не было даже у высококлассной гетеры! Хозяева и гости дарили ей подарки, но не настолько дорогие, и сама она расплатиться не могла. Однако у нее были «друзья», ее бывшие клиенты, и она попросила помощи у них. Кто-то из тех, с кем она поддерживала длительные отношения, хотя бы по переписке, прислал ей денег, очевидно не ожидая, что она будет возвращать долг. Но собрано было мало, далеко до 2000 драхм, да и самостоятельно вступать в финансовые отношения Ниайра, будучи женщиной и рабыней, не могла, даже если это была сделка купли-продажи ее самой. Ее выручил некто Фринион, специально приехавший из Афин в Коринф на ее зов. Ниайра передала ему деньги, полученные от других «друзей», он добавил свои, вероятно, бóльшую часть требуемой суммы, и как ее представитель в присутствии свидетелей совершил сделку по приобретении Ниайры у ее хозяев.

Какого цвета была колесница, на которой Фринион прибыл в Коринф, неизвестно, но Ниайра, должно быть, была счастлива, как если бы белые лошади, украшенные цветами и лентами, увозили ее в новую жизнь.

В 374 году до н. э. Ниайра навсегда уезжает из Коринфа, впервые не рабыней, но свободной женщиной, вместе с человеком, пришедшим ей на выручку. Пусть она насладится свободой хотя бы в этот момент! Очевидно ведь, что всякий бесплатный сыр имеет свою цену, и Ниайре еще придется дорого заплатить за свое «спасение».

В описании Аполлодора Фринион предстает человеком, «проживающим жизнь богато и экстравагантно». Он ведет себя так, как если бы Ниайра была его собственностью: часто появляется с ней на пирах, пьет и развлекается вместе с ней. Впрочем, развлечения развлечениям рознь. Фринион не только прилюдно обнимается с Ниайрой, но и ложится с ней на виду у других участников пира, демонстрируя свою власть над ней. В целом публичный секс не был принят у греков, и для Ниайры, хоть и привычной продавать свое тело, это было чересчур.

Самый вопиющий случай произошел в конце 373 года, когда Фринион так напился, что заснул на пиру, напоив до беспомощного состояния и Ниайру. И тогда на ложе безвольной и беззащитной гетеры возлегли вслед за Фринионом и многие другие гости, а за ними и рабы дома. Память об этом пире жила и спустя 30 лет, известно было и имя хозяина дома, и имена гостей, благородных, известных в Афинах людей, воспользовавшихся беспомощной Ниайрой, и повод для празднества — победа в спортивных состязаниях. Аполлодор даже вызывает в суд свидетелей того дебоша, чтобы показать гражданам Афин безмерную распущенность гетеры Ниайры.

Не сразу после этого, но через несколько месяцев, в начале 372 года до н. э., Ниайра сбежала от Фриниона. Она забрала свою одежду, подарки, украшения и двух своих служанок в уплату за его «бессмысленно жестокое обращение с ней», даже говоря о случившемся словами Аполлодора, и уехала из Афин в Мегару. То есть это она считала, что забрала свое имущество, у Фриниона было на этот счет другое мнение, но пока Ниайра держалась вдали от Афин, он не мог ей ничего сделать.

В Мегаре, как и в Коринфе, проституция процветала — в мирное время. Но годы, когда там оказалась Ниайра, были сложными: Афины воевали со Спартой, и Мегара, стоящая между Беотией и Спартой, оказалась на полувоенном положении. Два или три года Ниайры в Мегаре были, по словам Аполлодора, трудными для нее: «она была экстравагантной, а жители Мегары — вредными и скупыми». Или она уже стала отходить от активных занятий? Время шло, спрос на нее падал, возможно, ей хотелось более спокойной и упорядоченной жизни. Ей было около тридцати, более чем почтенный возраст для гетеры. Вскоре в Афинах будет поставлена комедия Филетайроса «Охотница», в которой поэт высмеивает стареющих куртизанок, упоминая и ее лично: «Не сдохла ли в конце концов Лаис в разврате и не сгнили ли Истмас, Ниайра и Фила?»

В 371 году до н. э. Беотийская война закончилась поражением Спарты и граждане Афин вернулись в Мегару. Одним из афинян, прибывших в город, был Стефанос. Обстоятельства их встречи с Ниайрой неизвестны, но он не только увлекся ей, но и решил привезти с собой в Афины. Ниайра, очевидно, доверяла Стефаносу, она «рассказала ему обо всем, что случилось, и как возмутительно вел себя Фринион по отношению к ней». Зная о вспыльчивом и жестоком характере Фриниона, Ниайра одна никогда бы не решилась вернуться в Афины. Другое дело — вместе со Стефаносом. И они вернулись и поселились в доме Стефаноса.

Казалось бы, гетера оставила прежние занятия и живет вместе с любимым мужчиной. В оргиях не участвует, к другим мужчинам не пристает, их ойкосы не разоряет, нравственный порядок не нарушает — можно уже забыть о ее буйной молодости. Но граждане Афин не забывают и то и дело на протяжении следующих трех десятилетий будут напоминать Ниайре о ее прошлом.

Первым, разумеется, явился Фринион. Узнав, что Ниайра вернулась, он позвал нескольких молодых людей, чтобы забрать ее из дома Стефаноса. Действия Фриниона здесь походили на действия хозяина по отношению к сбежавшей рабыне. Видимо, так он ее и рассматривал — в конце концов, это он заплатил ее прежним хозяевам, и сомнительно, что Ниайра когда-либо вернула бы ему долг. К тому же, убегая, она забрала вещи из его дома.

Вряд ли у него были законные права на владение Ниайрой, скорее он рассчитывал захватить женщину и удерживать у себя грубой силой. Однако первый натиск Стефаносу удалось отбить, а затем он обратился в суд с заявлением, что Фринион не имеет прав на Ниайру — она не его рабыня, но свободная женщина. До рассмотрения спора коллегией из пятисот избранных афинских граждан дело не дошло. Стороны договорились предоставить решение вопроса собственным арбитрам — как полагалось, по одному с каждой стороны и один промежуточный между ними.

Арбитры вынесли решение, по-видимому, устроившее все стороны: Ниайра действительно является свободной женщиной, не принадлежащей ни отцу, ни мужу, ни какому-либо иному мужчине. Но она должна вернуть Фриниону всё, что похитила из его дома, кроме принадлежавшей ей одежды, драгоценностей и служанок, приобретенных специально для нее. А также она обязана жить с обоими претендующими на нее мужчинами равное время по очереди.

При этом арбитры специально оговорили, что мужчина, под кровом которого она живет в данное время, должен ее содержать, и что стороны снимают все претензии друг к другу, поддерживают между собой добрые отношения и не предпринимают более никаких действий друг против друга. Собравшись вместе, мужчины снова решили за Ниайру, кому она принадлежит и как должна распоряжаться своей жизнью и своим телом.

Конфликт между Фринионом и Стефаносом завершился. Вместе с друзьями, которые выступили арбитрами в их споре, они даже собирались время от времени в доме того мужчины, у кого в данный момент жила Ниайра, на очередной, вероятно, уже куда более скромный пир. На этих встречах, подчеркивает Аполлодор, Ниайра сидела за столом и ела и пила вместе с мужчинами — то есть продолжала вести себя как гетера, а не как мужняя жена. Сколько продолжалось это попеременное проживание, неизвестно. Фринион был в солидном возрасте, уже когда приехал за Ниайрой в Коринф. По всей видимости, договоренность исчерпала себя естественным образом с его смертью.

И Ниайра осталась со Стефаносом, живя с ним, разумеется, не в законном браке, но в некоторого рода сожительстве. Она больше не принимала участия в пирах, переходивших в оргии, но занималась семьей и домом Стефаноса. Долгие годы о ней ничего не слышно. Но прошлое Ниайры навсегда осталось с ней — и ничто не мешало Аполлодору обвинять ее 20 лет спустя, что в первые годы совместной жизни Ниайры со Стефаносом тот был беден и рад возможности сдавать ее внаем, таким образом увеличивая семейный доход. Свидетельств тому нет, и ни доказать, ни опровергнуть это утверждение спустя сотни лет не представляется возможным. Впрочем, это было бы вполне легальным поведением как со стороны Стефаноса, так и со стороны Ниайры. Но Аполлодор обвиняет пару не в проституции как таковой, но утверждает, что Ниайра требовала от клиентов больше денег, чем раньше, под предлогом, что как замужняя женщина она теперь стоит дороже. И Стефанос активно участвовал в ее бизнесе, подкарауливая богатых иностранцев, которые соблазнились красотами Ниайры и не ведали об истинном положении дел, и требуя с них выкуп как за прелюбодеяние. В отличие от покупки продажной женщины прелюбодеяние с замужней женщиной в самом деле было преступлением в Афинах. Впрочем, доказательств и этого обвинения не существует.

Но главное преступление Ниайры — не порок и разврат на четвертом десятке лет, но то, что, являясь порочной и развратной, она изображает порядочную женщину в доме Стефаноса — живет с ним как жена «гинакес», а не как наложница «паллаке». Противоречие с предыдущим обвинением? Неважно, речь Аполлодора вообще полна неувязок и подтасовок, это его не останавливает. И всё же у него крайне шаткие доказательства — где провести черту между обязанностями наложницы и жены? Что такого делает жена, чего не делает рабыня? Очевидно, как сам Аполлодор провозглашает в знаменитой фразе «мы держим гетер ради удовольствия, паллаке для повседневной заботы о наших телах, и жен, чтобы они рожали нам законных детей и заботились о преумножении нашего имущества», — разница заключается в статусе детей, рожденных женами и наложницами.

Главное преступление Ниайры — введение в заблуждение приличного афинского общества относительно своих незаконнорожденных детей — а у гетеры и «метик» в Афинах дети по определению были незаконнорожденными. Особенное возмущение Аполлодора вызывают попытки Стефаноса представить порядочной девушкой дочь Фано. В отношении девушек вообще было легче выдвигать обвинения. Сыновья Стефаноса в положенное время были представлены социумам — фратрии и дему, и обвинять их в незаконном гражданстве означало бы выступать уже против целого дема. А девочки в реестрах не регистрировались, о них можно было утверждать что угодно, тем более, у гетер существовала матронимическая практика передачи профессии от матери к дочери, и слушатели Аполлодора были прекрасно о ней осведомлены.

В самом ли деле Фано, которую от рождения звали Стрибена, была дочерью Ниайры? Дочерью Ниайры от неизвестного, одного из ее гостей? Дочерью Ниайры от Стефаноса? Дочерью Стефаноса от афинской жены, после ее смерти или развода со Стефаносом воспитываемой Ниайрой? Неизвестно и ответить невозможно. Гетеры и рожали детей, и знали методы предохранения и прерывания беременности, так что утверждать сегодня, родила ли эта конкретная гетера этого конкретного ребенка, нельзя. Определенно — Стефанос растил Фано как собственную дочь, и пока она находилась в стенах его дома, вопросов к ее родителям не возникало.

Впервые Фано припомнили прошлое ее матери в середине 350-х, вскоре после того, как Стефанос выдал девушку замуж за гражданина Афин Фрастора. Это случилось спустя лет 15 после арбитражного суда с Фринионом за тело Ниайры, вероятно, еще оставались те, кто помнил то разбирательство. Но супруг Фано был далек от аристократических пирушек. Сам из простой среды, он женился на молодой девушке, взяв за нее хорошее приданое — 3000 драхм, по иронии судьбы, совпадающее с ценой, заплаченной в свое время за Ниайру. И Фано в брачной колеснице отправилась в дом Фрастора.

Еще одно счастливое окончание истории, обернувшиеся и не таким счастливым, и совсем не окончанием. Что-то пошло не так — видимо, воспитанная в доме Стефаноса и Ниайры девушка не стала послушной молчаливой женой, как от нее ожидалось, и менее чем через год Фрастор выгнал ее из дома: «сказал, что она плохо воспитана и не желает его слушаться» — после разврата, к которому она привыкла у Ниайры, подчеркивает Аполлодор. Ни о каком недостойном поведении до или во время брака речи не идет, только о непослушании и введении в заблуждение относительно законного статуса:

«Он понял, что его обманули, когда он женился, думая, что женится на дочери Стефаноса и афинской женщины, до того, как он стал жить с Ниайрой. Фрастор от этого рассердился и почувствовал, что его обманули».

И Фрастор вышвырнул беременную жену из дома, также в полном соответствии с афинскими законами. Спустя полтора десятка лет жизни со Стефаносом Ниайре не дадут забыть ее место — она гетера и чужеземка! Никогда не дадут.

Стефанос еще пытался судиться с Фрастором за возвращение приданого — по афинскому закону, при расторжении брака или смерти супруга приданое возвращалось в дом отца бывшей супруги. Но Фрастор выдвинул встречный иск о незаконности Фано, и, взвесив риски и шансы что-либо доказать афинскому суду, Стефанос договорился о взаимном отзыве претензий. Фано вернулась в родительский дом.

Но ни для нее, ни для Ниайры взаимодействие с Фрастором на этом не завершилось. Спустя положенное время Фано родила сына. А Фрастор вскоре после развода серьезно заболел. И Фано вернулась к нему, чтобы ухаживать за ним в болезни, — и Ниайра вместе с ней:

«Они привычно заботились о нем, когда он был болен и не было никого о нем позаботиться, приносили всё, что нужно во время болезни, и помогали ему».

Болезнь была такой серьезной, что Фрастор опасался умереть бездетным, ведь тогда опустеет и придет в упадок его ойкос, и что еще страшнее — некому будет позаботиться о могилах его предков. Он признал ребенка Фано своим законным сыном — и фактически сам снял с нее собственное обвинение. Ребенок перешел в дом Фрастора и рос там как законный гражданин Афин. Казалось бы, тем самым и законность Фано была утверждена — но на протяжении следующих лет этот вопрос будет подниматься снова и снова в связи с ее близостью к Ниайре.

В середине — конце 350-х годов до н. э. произошел еще один скандальный случай. Один из друзей Стефаноса, гостивший в его загородном доме, обвинил Ниайру и Фано в проституции — что они принимали у него подарки в обмен на секс. Это был ответный иск к иску Стефаноса, обвинившего этого афинянина фактически в изнасиловании Фано, после того как застиг его на месте преступления.

Стефанос мог бы, по закону, побить насильника, но он удержал его в доме и потребовал заплатить крупный штраф, те же пресловутые 3000 драхм, которые он мог бы дать Фано в качестве нового приданого. А гость, для вида согласившись, отправился в суд со встречным иском за удерживание в заложниках. Доказательств он, разумеется, не предоставил — только те же отсылки к известному всем прошлому Ниайры, из-за чего воспитанная ею Фано объявляется даже не гетерой, но банальной порно.

Снова на огромном временном расстоянии, в отсутствие достоверных свидетельств невозможно утверждать что-либо наверняка. В самом ли деле Фано отдавалась гостю за небольшие деньги в доме отца? Но где другие клиенты, которым Фано продает свое тело? Или бытовое поведение Фано ввело гостя в заблуждение? Ниайра, вероятно, продолжала выходить к мужскому столу, чего порядочные афинянки не делали. Возможно ли, что и Фано выходила пить и есть с гостями отца, а гость прочитал это как свидетельство профессиональной порочности и позволил себе с ней больше, чем позволил бы с благородной дочерью афинянина? Почему так возмутился Стефанос?

И всё же гость мог поклясться как честный афинянин и тем убедить судей. Или даже если бы ему не удалось убедить судей и судьи присудили бы ему штраф и отдали на физическую расправу Стефаносу — выиграл бы тот от такого решения? Поколотить гостя он мог с самого начала. Но если бы о скандале с Фано стало широко известно, шансы Стефаноса снова выдать ее замуж оказались бы ничтожными.

В результате стороны договорились до суда: гость отозвал свой иск, а Стефанос — требование о штрафе. Вместо этого дело снова рассмотрели дружественные арбитры, обязавшие гостя выплатить штраф, хоть и втрое меньше, чем изначально требовал Стефанос, то есть в целом признавшие гостя виновным.

В следующий раз о Ниайре вспомнили, когда Фано снова вышла замуж, во второй половине 350-х годов до н. э. Этот брак стал кульминацией в жизни Фано — еще бы, если она в самом деле была дочерью чужеземки, бывшей рабыни и гетеры, о таком невозможно было бы и помыслить: Фано стала «царицей» Афин, в том смысле, в каком этот титул рудиментарно существовал на родине демократии.

Точнее, титул назывался «базилина» и обозначал супругу базилевса, и именно за юного базилевса Стефанос выдал замуж Фано. Должность эта сохранилась с древних времен, когда базилевсы в самом деле правили в Афинах, председательствовали в гражданском суде, а также выполняли роль посредника между людьми и богами — вели Элевсинские мистерии, исполняли роль божества в таинстве священного брака. А роль второй стороны в священном браке исполняла базилина, супруга архонта базилевса.

В тот год базилевсом был выбран молодой человек из высшей аристократии Афин по происхождению, но бедный и неопытный в политике. И Стефанос помогал ему пройти строгую комиссию, расспрашивающую кандидата о семье и прошлом, и даже помог оплатить расходы при вступлении в должность. А базилевс в благодарность назначил Стефаноса одним из своих помощников, «паредрос».

Отношения между ними стали такими близкими, что вскоре Стефанос выдал Фано за него замуж. Фано стала единственной базилиной, имя которой известно, — по той же речи Аполлодора. Остальных в соответствии с обычаями классической эпохи не называли публично и не вписывали в документы.

Фано исполняла обязанности базилины: участвовала в празднике Антестерий — принесла клятвы достопочтенным жрицам «герараям», поклялась на корзинах перед алтарем, исполнила тайный обряд у каменного столба со скульптурой бога Гермеса, вошла в святилище, доступ куда был открыт только для благородной супруги архонта, и завершила обряд священным браком с воплощением бога Диониса, роль которого играл ее муж. Граждане, участвовавшие в празднествах, надевали на головы венки, как в древности на Крите принцесса Ариадна надела драгоценную сверкающую корону Диониса, а после торжеств относили эти венки к святилищу Диониса, где базилина принимала их вместе с пустыми сосудами «чоу», возлагала венки к статуе божества и совершала положенное жертвоприношение.

Разумеется, Стефанос преступил закон: на момент заключения брака базилина должна была быть «партенос», невинной девушкой. Так провозглашалось на стеле у входа в святилище Диониса, которую Аполлодор будет цитировать в своей речи. В этом состояло преступление Фано — она совершала религиозные обряды, участвовать в которых не имела права!

Вскоре высший афинский совет ареопаг узнал об этом и призвал архонта базилевса к ответу. Возможно, доброжелатели подсказали ареопагу, что Фано уже была замужем. А если правила были нарушены, то что же, подношения божеству не состоялись? Репутация архонта базилевса запятнана? Скандал в благородном городе. Но суть состояла в том, что столпы демократического афинского общества не стремились выносить сор из архонтовой избы на демократическую площадь. Уволить архонта базилевса было невозможно, не говоря уже о каком-то более строгом наказании. И ареопаг вознамерился оштрафовать его, но базилевс убедил совет, что его самого обманул коварный Стефанос. Юный базилевс поклялся искупить вину:

«…чтобы показать вам, что я не лгу, я предоставлю вам великое и ясное доказательство. Я выгоню эту женщину из моего дома, поскольку она не дочь Стефаноса, но Ниайры. Если я сделаю так, пусть то, что я сказал, что я был обманут, будет принято достоверным. Если я так не сделаю, накажите меня как порочного человека, виновного в непочтении к богам».

Ареопаг согласился с его предложением и снял обвинения, базилевс же прогнал Стефаноса с поста своего помощника, а Фано из дома. Нарушения божественных обрядов? Да помилуйте! Кто об этом расскажет, члены совета, несколько почтенных жриц, в обычные дни — супруги членов совета? Ну уж нет. Боги? Не смешите уважаемый ареопаг, просвещенных граждан и опытных политиков, какие еще боги?

И Стефанос будет молчать — себе дороже. Он уже нарушил букву закона, выдав Фано замуж за базилевса, — партенос она не была. И он пренебрег недовольством богов, подсунув им уже бывшую замужем женщину вместо невинной девушки. Да, брак с первым мужем был расторгнут, ребенок жил в семье отца, всё это было внутренним делом семьи Стефаноса. Но, поставив в вину Фано родство с Ниайрой, базилевс с ней развелся.

Как бы то ни было, ареопагу с одной стороны, Стефаносу с другой удалось не выносить дело на широкую афинскую публику. И эпизод с гостем, по-видимому, оказался скрыт, по крайней мере от народа. Ведь если бы стало широко известно, что Фано хотя бы обвиняли в прелюбодеянии, она не могла бы даже присутствовать на священных обрядах, дабы не загрязнять всех добропорядочных женщин, пришедших на церемонии. И ее не то что должны были отправить в дом отца, но сорвать с нее одежду и побить, разве что не убить и не покалечить. А так всё получилось — неизвестно, о каких из преступлений Фано и Ниайры узнал ареопаг, но им удалось не допустить народного разбирательства, базилевс поклялся ареопагу, что ничего не знал, а «когда узнал, что его обманули, выгнал ее из дома и больше не жил с ней, и уволил Стефаноса с должности паредроса и не позволял ему больше служить его помощником».

Жертвоприношения состоялись, боги не заметили подмены, а к следующим празднествам базилевс был женат на достойной, никому не известной афинской женщине, и всё происходило в соответствии с законом.

Фано вернулась в дом Стефаноса. Возможно, она так и провела остаток своих дней в доме отца, возможно — на момент второго брака ей едва за двадцать, — он снова выдал ее замуж, на этот раз без скандалов и разводов, и она прожила жизнь добропорядочной афинской матроны, родив десяток детей и воспитав множество внуков.

И Ниайра жила спокойно по меньшей мере еще 10 лет, пока Аполлодор не выступил со своим обвинением. Причины к тому были, по-видимому, политические, а поводом — личная месть Стефаносу за предыдущие разбирательства, когда тот победил Аполлодора в суде и заставил выплатить крупный штраф. Месть была для афинян справедливой и законной причиной для выдвижения обвинения. И Аполлодор ударил в ахиллесову пяту оратора и дипломата Стефаноса — его союз с бывшей гетерой Ниайрой. Гетеры ведь не бывают бывшими, они порочны и отравляют пороком дом, где живут, детей, которых воспитывают, порядочных граждан Афин (особенно слабых женщин), рядом с которыми появляются:

«Я показал вам и свидетельства были предоставлены, что Ниайра с детства была рабыней, и что она была продана дважды, и что она работала телом как гетера, и что она убежала от Фриниона в Мегару, и что она представала перед полемархом и предоставляла поручителей как чужеземка».

Самое серьезное обвинение здесь — недостойная Ниайра выдает себя за приличную афинскую женщину, а своих незаконных детей — за граждан Афин. Ведь афинское гражданство достается либо по праву рождения в законном браке от афинского гражданина, либо по совершению подвигов на благо города. И Аполлодор не жалеет красок, объединяя преступления Фано и Ниайры: растленная дочь гетеры осквернила святилище, нарушила обычаи предков и запятнала всех афинских граждан, «эта женщина участвовала от имени города в священных обрядах, которые здесь не следует упоминать, и видела вещи, не предназначенные для нее как для чужеродной, и она, будучи такого сорта женщиной, входила в места, куда не вхож никто из великих афинян, за исключением супруги базилевса, она приносила клятву достопочтенным жрицам, которые служили ей при жертвоприношении, и она была дана как жена Дионису, она исполняла от имени города множество обрядов, священных и которые не могут быть поименованы, установленных нашими предками. Невозможно каждому слышать об этих вещах, как же возможно исполнять их, особенно женщине того сорта, которого она есть, совершать эти обряды?»

Аполлодору надо было убедить собрание афинских граждан, и он взывает к их гордости и патриотизму, представляя Ниайру и Фано самыми омерзительными существами, вплоть до «зарабатывала себе на жизнь из трех отверстий», воздействуя не на разум, но на чувства пятисот судей.

Исход суда неизвестен. Если Аполлодору удалось убедить судей, если граждане Афин согласились с его обвинением, то Ниайру продали в рабство, вероятно, в один из борделей Афин. То, что речь Стефаноса в ее защиту не сохранилась, к сожалению, говорит в пользу такого развития событий. Возможно, его ресурсы поддержки жены и дочери оказались исчерпаны обращением Аполлодора в афинский гражданский суд и вынесением в открытое юридическое пространство всех историй, которые Стефаносу прежде удавалось решать малыми арбитражами. И тогда в старости Ниайра вернулась к статусу, в каком начинала жизнь, — рабыни в борделе, теперь — в рядовом афинском борделе в возрасте за пределами всех возможных возрастов даже для порно.

Но обвинение Аполлодора могло быть и отвергнуто афинским судом, как отверг бы его современный суд присяжных за недоказанностью аргументов. И тогда Аполлодор должен был бы заплатить штраф и сойти с публичной сцены. То, что после завершения речи о нем больше ничего не известно, дает надежду на этот исход.

Дальнейшие судьбы Ниайры и Фано неизвестны. Женщины вообще пребывали в тени афинской истории, и речь Аполлодора «Против Ниайры» — удивительное исключение. Можно хотя бы надеяться, что этот суд стал последней встряской в богатой приключениями жизни Ниайры и старость она провела в доме Стефаноса, любящего и поддерживающего свою незаконную жену.

Что почитать по теме