Акт неповиновения: как один непокорный капитан, ослушавшийся приказов, разрешил амуро-сахалинскую загадку

Царь Николай I сурово смотрит на стоящего перед ним флотского капитана. В руках у него документ — приказ о разжаловании этого скромного офицера в матросы.

«Ты кто, Невельской? — саркастично вопрошает император. — Ты организуешь экспедиции, изменяешь по своему усмотрению инструкции, утвержденные твоим государем. Что ты на это скажешь?»

Моряк с покаянным видом молчит. Царь разрывает документ о разжаловании и вешает на грудь Невельского крест Святого Владимира.

«Спасибо, Невельской, за твой патриотический поступок, но впредь будь осторожнее; старайся не превышать данных тебе полномочий».

Если бы не высочайшее заступничество, для Невельского эта история действительно могла закончиться разжалованием — ведь он пошел на прямое нарушение приказа, а подобное по тем временам не прощалось. К тому же Невельской умудрился нарушить приказы вышестоящих дважды — и дважды ему это сошло с рук! Но шанс сделать географическое открытие, о котором он давно мечтал, был для Геннадия Ивановича поважнее субординации и чинопочитания. И он этим шансом воспользовался на все сто процентов.

Географическая шарада

К середине XIX века остров Сахалин оставался географической загадкой. Даже имя свое он получил по недоразумению. Слово «Сахалин» происходит от маньчжурского варианта названия реки Амур, которое в русской транскрипции звучит как Сахалян-улла («Черная река»). Из-за ошибок картографов название реки отнесли к острову, находящемуся напротив ее устья. Однако долгое время Сахалин считали полуостровом: к такому выводу пришли, в частности, в 1787 году знаменитый французский мореплаватель Жан-Франсуа де Лаперуз, в 1797-м — англичанин Уильям Браутон и позже, в 1805-м, первый российский кругосветный путешественник Иван Федорович Крузенштерн. Дело в том, что Татарский пролив, отделяющий Сахалин от материка, крайне узок и мелок, там часто бушует непогода. Мореплаватели, которые осмеливались туда зайти, видели, как сближаются берега Сахалина и материка. Они быстро приходили к выводу, что это не пролив, а залив — и уже не рисковали плыть дальше.

При этом Крузенштерн в отчетах напоминал, что Татария (так в то время называли и Сахалин, и земли вокруг устья Амура) считалась владением Китая. Крузенштерна, по его словам, «остерегали не приближаться к берегу Татарии, принадлежащей китайцам, дабы не возбудить в недоверчивом и боязливом сем народе какого-либо подозрения». Но несмотря на явную недостаточность своих исследований во время неудачной попытки пройти из Охотского моря в Японское через предполагаемый пролив, Крузенштерн всё же посчитал, что его наблюдения «не оставляют теперь ни малейшего сомнения, что Сахалин есть полуостров, соединяющийся с Татариею перешейком». После удачного кругосветного плавания авторитет Ивана Федоровича в России был очень велик, и его утверждение о Сахалине стало практически непреложной истиной.

Неизученным оставалось и нижнее течение огромной реки Амур, но ее исследование затруднялось неопределенным статусом тех земель.

В 1689 году Россия и Китай после серии многолетних пограничных конфликтов заключили в Нерчинске мирный договор, по которому Приамурье формально переходило под контроль Пекина. Но точного разграничения ввиду малой исследованности этой территории не проводилось. Например, в договоре упоминалось, что граница пройдет по реке Горбице и по Каменным горам, то есть по Внешнему Хингану. Впрочем, было совершенно неясно, какое именно ответвление Каменных гор имеется в виду: Джугджур, Буреинский хребет, Ямалин? Отсутствовала ясность и с Горбицей, поскольку было две реки с таким названием: левый приток Шилки и приток Амура, впоследствии переименованный в Амазар.

При этом, однако, полностью об Амуре в России никогда не забывали. Якутский воевода Яков Ельчин, жалуясь на неудобство сухопутного пути в Охотск, писал в Москву:

«Ежели б Амур река была в российском владении и можно было от Нерчинска выходить судами в амурское устье, то от Якутска до Охотска пути старание иметь не надлежало б».

Петр I, отправляя в Китай своего дипломата Савву Рагузинского, поручал ему, среди прочего, «учинить, сколько возможно будет, обстоятельное описание и карту» земель к северу от Амура, чтобы понять, где точно проходит русско-китайская граница. Но Рагузинский потерпел в этом деле неудачу, что сам и признавал:

«Об оных местах подлинно ныне ничего проведать не можно было».

В 1753 году Сенат Российской империи постановил просить у Китая разрешение на организацию судоходства на Амуре — в чем китайский император решительно отказал. В 1764-м Екатерина II пыталась вернуться к решению этого вопроса, но в Коллегии иностранных дел ей посоветовали даже не пытаться вновь отправлять послов в Пекин — всё равно, мол, откажут. Спустя более сорока лет, в 1805 году, царь Александр I опять попробовал решить вопрос Амура, отправив в Китай посла Юрия Головкина, но его даже не пустили в страну.

В любом случае правительство России хотело знать об Амуре больше, ведь нижний участок течения этой великой реки долгое время оставался неизученным. В 1846 году руководство Российско-Американской компании с ведома властей решило снарядить для поисков устья Амура экспедицию под началом поручика корпуса штурманов Александра Гаврилова, отплывшего на маленьком бриге «Константин». Ему поручили выяснить, можно ли заходить в реку с моря. Но Гаврилов, хотя и добрался до лимана Амура, не сумел обнаружить там судоходного фарватера — главным образом, из-за недостатка имевшегося в его распоряжении времени. По результатам этой экспедиции был сделан вывод, что Амур в нижнем своем течении распадается на несколько мелких протоков, по которым корабли пройти не смогут. После этого Николай I лично наложил рескрипт:

«Весьма сожалѣю. Вопросъ объ Амурѣ, какъ о рѣкѣ безполезной, оставить».

Мечта о подвигах

21 августа (ст. ст.) 1848 года из Кронштадта вышло на Камчатку небольшое двухмачтовое транспортное судно «Байкал» под командованием 34-летнего капитан-лейтенанта Геннадия Ивановича Невельского. Это должен был быть совершенно обычный, рутинный рейс, хоть и через два океана, — «Байкалу» предстояло доставить разные необходимые грузы в Петропавловск-Камчатский.

В реалиях середины XIX века сухопутная дорога на Камчатку была невероятно сложна, и власти предпочитали возить всё необходимое туда морем.

Если что и могло удивить постороннего наблюдателя, так это то, что на скромном транспорте уходил в море за тридевять земель офицер, которому все прочили блестящую карьеру.

Уроженец Костромской губернии, представитель старинного дворянского рода, Геннадий в 16 лет был отдан отцом Иваном Алексеевичем, тоже бывшим моряком, в Морской кадетский корпус в Петербурге. Начальником этого учебного заведения был Иван Федорович Крузенштерн. В корпусе одной из любимых тем для бесед являлись подвиги российских мореплавателей, ведь это было время знаменитых экспедиций Василия Головнина, Отто Коцебу, Федора Литке, Фаддея Беллинсгаузена и Михаила Лазарева. Юный Геннадий, как и многие его однокашники, тоже мечтал о дальних плаваниях, открытиях и подвигах. Причем с юности он особенно интересовался Дальним Востоком, который в то время представлял почти сплошное «белое пятно» на географических картах.

Кадетский корпус Геннадий закончил в числе лучших — и через некоторое время получил назначение в эскадру под началом адмирала Федора Петровича Литке, тоже известного мореплавателя. А потом ему невиданно, в понятиях того времени, повезло: Невельской состоял вахтенным офицером при императорском сыне, великом князе Константине Николаевиче, который с девяти лет был предназначен отцом, Николаем I, возглавить со временем российский флот. Невельской являлся фактическим воспитателем юного великого князя — удача, о которой можно только мечтать! Позже он так вспоминал об этом времени:

«Я имел счастье служить с его императорским высочеством с 1836 по 1846 год на фрегатах „Беллона“ и „Аврора“ и корабле „Ингерманланд“; в продолжении этого времени семь лет был постоянным вахтенным лейтенантом его высочества. При вооружении корабля „Ингерманланд“ в Архангельске был помощником его высочества, как старшего офицера».

Историк Александр Алексеев, написавший биографию Геннадия Ивановича, отмечает:

«Во время службы с великим князем Константином на Балтике Невельской при каких-то сложных обстоятельствах спас ему жизнь. Последующие годы подтвердили этот факт тем, что Константин до последних лет жизни Невельского находился с ним в личной переписке».

Таким образом, Геннадий Иванович мог бы до конца жизни делать карьеру в Петербурге — пользуясь протекцией великого князя и не ввязываясь ни в какие опасные предприятия. И вдруг человек, которому все завидовали, напрашивается на командование маленьким суденышком и идет на Камчатку! Это вызвало тогда массу толков и кривотолков.

Почти никто не знал, что у Невельского был тайный замысел — он хотел прославить свое имя там, где раньше потерпели поражение великие мореплаватели. В 1841 году во время пребывания в нидерландском Лейдене Геннадий познакомился с исследователем Японии Филиппом Зибольдом, написавшим книгу о своем путешествии в эту закрытую тогда для европейцев страну. Зибольд, в частности, выяснил, что еще в конце XVIII и начале XIX века японцы Могами Токунай и Мамия Риндзоо ходили на лодках к Сахалину. По их словам, на месте перешейка, который на европейских картах помещали между Сахалином и материком, они нашли чистую воду. Более того, Риндзоо утверждал, что с юга добрался до лимана Амура и видел его устье. Невельской жаждал проверить столь волнующие сообщения. Но как это сделать после императорской резолюции о «бесполезности» Амура?

Капитан-лейтенант решил пойти на уловку. Невельской стал просить для себя назначение на Дальний Восток — и в декабре 1847 года его определили командиром строящегося транспорта «Байкал». Добившись этого назначения, он рассчитал, что весной следующего года доставит, как полагается, грузы на Камчатку, а потом сплавает к предполагаемому устью Амура. Пытаясь подстраховаться, Невельской решил заручиться поддержкой начальника Главного морского штаба Александра Меншикова — попросил у него дозволения после Петропавловска идти к Сахалину. Меншиков, однако, отказал. Он сослался на то, что созданный по инициативе царя Особый комитет по делам Дальнего Востока недавно предложил передать Амур Китаю. Соответственно, исследование китайской реки, по словам Меншикова, «повлечет нежелательную для министра иностранных дел Нессельроде неприятную переписку с китайским правительством». К тому же Меншиков заметил, что средств отпущено только на годичное плавание — стало быть, Невельской, прибыв в Петропавловск осенью 1849 года, не будет иметь времени на осуществление своих замыслов.

Впрочем, Меншиков посоветовал Невельскому попытаться найти поддержку у Николая Николаевича Муравьева, только что назначенного губернатором Восточной Сибири. Тот еще не успел отбыть к новому месту службы и встретился с Невельским в Санкт-Петербурге.

Муравьев пользовался репутацией деятеля вдумчивого и прогрессивного — в 1847 году он, будучи главой Тульской губернии, подал царю проект закона об освобождении по всей России крепостных крестьян.

Муравьев считал, что этот давно назревший шаг необходим для развития государства, — но царь отверг идею как «несвоевременную». Вскоре император счел необходимым перевести этого «либерала и демократа» управлять Сибирью — в чем некоторые усмотрели завуалированную издевку. Ведь Сибирь являлась краем ссыльных и каторжан, там до сих пор влачили жалкое существование сосланные декабристы — и любой начальник, отправленный руководить этим краем, с неизбежностью приобретал имидж «деспота, сатрапа и душителя свобод».

Муравьев, впрочем, воспринял новое назначение с энтузиазмом. Искренне заинтересованный в развитии вверенного ему региона, новый губернатор сочувственно отнесся к планам и идеям Невельского. Однако и он не без досады сообщил, что помочь не может. Мол, власти уже убеждены в недоступности Амура с моря, а Николай I даже сказал:

«Для чего нам эта река, когда положительно уже доказано, что входить в ее устье могут только одни лодки?»

Казалось бы, впору опустить руки, но не таков был Невельской.

Геннадий Иванович знал, что путь из Кронштадта в Петропавловск может занять восемь-девять месяцев (сейчас авиалайнеры преодолевают эту дорогу в среднем за восемь-девять часов). Если добраться до Камчатки к концу весны, то летом можно успеть провести обследование Сахалина и Амура! Невельской вторично отправился к Меншикову и начал его умолять. В итоге капитан смог получить от начальника морского штаба неофициальное разрешение на исследования — но строго за счет времени, сэкономленного при строительстве судна и при переходе в Петропавловск-Камчатский. Также Меншиков не отказался подписать приказ об ускорении достройки и оснащения парусника «Байкал».

Капитан рьяно взялся за работу и добился того, что судно было спущено на воду гораздо раньше намеченного срока — 20 июля 1848 года оно уже стояло в Кронштадте. Снова заручившись поддержкой Муравьева, Невельской с его помощью добился согласия Меньшикова составить проект инструкции, в которой капитану довольно расплывчато разрешалось «…осмотреть юго-западный берег Охотского моря между теми местами, которые были определены или усмотрены прежними мореплавателями». Теперь всё зависело от того, успеет ли Невельской добраться до Камчатки до лета следующего, 1849 года.

Первое открытие

Начало путешествия оказалось не слишком удачным — налетевшая буря нанесла «Байкалу» такие повреждения, что Невельскому пришлось встать на ремонт в британском Портсмуте. В тот момент отношения Великобритании и России были очень плохими, дело пахло войной. Капитан хотел купить у англичан шлюпку с паровым двигателем, которая могла бы очень облегчить исследование неизвестных берегов, — но это не удалось. Англия поразила Невельского высоким уровнем промышленного развития и механизации — здесь повсеместно внедрялись паровые машины, пароходы, железные дороги, станки. Россия в этом плане очень сильно отставала от британцев — что не могло не беспокоить моряка-патриота.

Последующее путешествие тоже проходило трудно. Казалось, сама природа ополчилась на Невельского, стараясь сорвать его замысел.

«Ни в одном путешествии не встречается такого неудачного и беспокойного плавания, как мы вытерпели на нашем переходе», — жаловался старший помощник Невельского лейтенант Петр Казакевич.

Стараясь сэкономить время, Невельской решил до предела уменьшить дни пребывания «Байкала» в попутных портах, куда транспорт заходил для пополнения запасов продовольствия и пресной воды. Впрочем, в Рио-де-Жанейро пришлось задержаться почти на полмесяца — после тяжелого перехода парусник понадобилось поместить в док. Ремонтироваться пришлось и позже, в Гонолулу.

Сильной стороной Невельского было умение организовывать и воодушевлять людей. Он лично подобрал небольшой экипаж из 47 человек, сформировал его из лучших профессионалов. В ту пору в русском флоте господствовала палочная дисциплина. Сплошь и рядом имели место случаи, когда матросов забивали насмерть — что красочно описывается, например, в произведениях классика-мариниста Константина Станюковича, в молодости служившего в российском флоте. На фоне разнообразных тогдашних «генерал-арестантов» Невельской поражал своим гуманизмом (хотя его суровая мать Феодосья Тимофеевна, судя по сохранившимся воспоминаниям о ней, со своими крепостными крестьянами как раз не церемонилась). Позже Чехов отмечал относительно Геннадия Ивановича:

«Это был энергический, горячего темперамента человек, образованный, самоотверженный, гуманный, до мозга костей проникнутый идеей и преданный ей фанатически, чистый нравственно. Один из знавших его пишет: „Более честного человека мне не случалось встречать“».

Капитан сумел заразить своей идеей весь экипаж — и моряки «Байкала» стали воспринимать необходимость исследования Амура и Сахалина как общее дело.

В итоге на путь от Кронштадта до Камчатки через Атлантику и Тихий океан у «Байкала» ушло восемь месяцев и 23 дня. Это очень хороший результат — быстрее преодолеть данный маршрут получилось в свое время лишь у мореплавателя Василия Головнина на шлюпе «Камчатка»: восемь месяцев и восемь дней. Однако надо учитывать, что в пути на «Байкал» обрушивался один шторм за другим, причем в начале плавания преобладали исключительно встречные ветры. На рейде Петропавловска «Байкал» бросил якорь 12 мая 1849 года. Команда приступила к разгрузке, а Невельской кинулся изучать почту, поступившую на его имя.

Оказалось, что ему пришла копия составленной губернатором Муравьевым инструкции — в ней говорилось, что «для описания берегов Охотского моря будете иметь с лишком три месяца: июнь, июль, август и часть сентября, ибо прибытие Ваше в Охотск необходимо только к 10 сентября». Оригинал инструкции был направлен Муравьевым в Санкт-Петербург на подпись императору, но утвержденный документ в Петропавловск пока не пришел. Оставалось действовать на свой страх и риск. Геннадий Иванович созвал к себе в каюту офицеров «Байкала» и ознакомил их со своими дальнейшими планами. Он сказал:

«На нашу долю выпала важная миссия, и я надеюсь, что каждый из нас исполнит свой долг перед отечеством. Правда об устьях Амура будет раскрыта».

Офицеры единогласно согласились со своим капитаном — и выказали готовность идти за ним даже невзирая на риск, что их всех потом могут обвинить в своеволии и неподчинении приказам высшего начальства. В середине XIX века подобный поступок мог быть объявлен серьезнейшим преступлением — но это не остановило Невельского и его экипаж…

«Байкал» покинул Петропавловск 1 июня и, пройдя сквозь Курильскую гряду, 7-го оказался в Охотском море. Через три дня на горизонте показались покрытые туманом возвышенности Сахалина.

«Вскоре горизонт очистился, и в расстоянии около пяти миль перед нами открылся низменный берег, за которым, на значительном расстоянии, тянулись то меридиану горы с большими разлогами», — вспоминал потом Геннадий Иванович.

Когда туман развеялся, Невельской решил провести подробную опись побережья, для чего с корабля спустили шлюпки. Скалистое побережье, изобиловавшее бурунами, крайне затрудняло исследовательский процесс. Тем не менее моряки сумели причалить к берегу, где познакомились с местными жителями — нивхами (гиляками). Те держались довольно дружелюбно, но вот рассказать о том, является ли их земля островом или частью континента, они не сумели. Капитан не случайно начал исследование с западных берегов огромного острова — ведь, по предположению Крузенштерна, здесь могло бы находиться одно из устьев Амура, якобы протекавшего через гипотетический Сахалин-полуостров.

От места, названного Невельским шхерами Благополучия, «Байкал» отправился на север, придерживаясь берега. Характер местности недвусмысленно подсказывал, что искать тут устье Амура совершенно бесполезно. Однако моряки внимательно осматривали с борта своего судна каждую попадавшуюся им на пути бухту, залив и лагуну. 15 и 16 июня капитан специально отправлял офицеров на шлюпках для исследования особенно глубоких бухт. 17 июня экспедиция достигла северной оконечности Сахалина — мыса Елизаветы. Здесь на берег высадилась группа матросов во главе с мичманом Эдуардом Гроте. Они наткнулись на заброшенную деревушку из нескольких хижин. Вскоре показались и четверо людей, проводивших моряков к своему селению. Мичман заметил, однако, что здешние жители держатся настороженно и опасаются показывать пришельцам своих жен и детей — видимо, уже имели опыт негативного общения с европейцами. К тому времени побережье Охотского моря часто посещали американские и английские китобои. Они устанавливали на берегу котлы и вытапливали жир из туш добытых ими китов.

Местных жителей пришельцы нередко обижали; они похищали и увозили с собой туземных женщин — их подвергали сексуальной эксплуатации, а потом продавали в публичные дома…

От мыса Елизаветы Невельской направил «Байкал» вдоль западного побережья Сахалина на юг — к тому месту, где на карте поручика Гаврилова был обозначен залив Обмана, названный им так потому, что тот сначала ошибочно принял его за устье Амура.

«Байкалу» препятствовало мощное встречное течение; дул сильный ветер, внезапно сменившийся туманом. Однажды транспорт сел на мель, но хладнокровие не покинуло капитана — он быстро организовал аварийные работы, и судно с мели удалось стянуть. Приближался решительный момент. Изменившийся цвет воды, ее уменьшившаяся соленость и сильное течение, идущее с юга, свидетельствовали о приближении лимана большой реки. Но на пути вновь возникла большая отмель — и чтобы избежать ее, Невельской велел осторожно, с промерами, идти к противоположному берегу, как он предполагал, пролива, отделяющего Сахалин от материка.

Капитан делился:

«С этой части лимана мы начали исследовать его на транспорте и шлюпках, с целью ознакомиться с его состоянием и отыскать фарватер к югу. Встреченные при этом неправильные и быстрые течения, лабиринты мелей, банок и обсыхающих лайд и, наконец, постоянно противные свежие ветры, разводившие сулои и толчеи на более или менее глубоких между банками заводях, в которые неоднократно попадал транспорт и часто становился на мель, делали эту работу на парусном судне, не имевшем даже паровой шлюпки, тягостной, утомительной и опасной, так что транспорт и шлюпки весьма часто находились в самом критическом положении».

На промеры предполагаемого пролива отправились лейтенант Александр Гревенс на шестивесельном баркасе, мичман Эдуард Гроте — на четырехвесельном и мичман Алексей Гейсмар на вельботе. Из экипажа в 47 моряков на транспорте осталось всего с десяток человек. Вдруг ветер мгновенно засвежел, и обе шлюпки выбросило на берег. Гейсмар со своими людьми оказался на берегу Сахалина, неподалеку от селения Тамлево.

«Люди из вельбота едва спаслись на берег, и, разложив огонь, сушили свое платье, когда толпа гиляков, пользуясь тем, что после утомления наши уснули, утащила платье, так что Гейсмар с людьми на другой день явились в одних рубашках. Много надобно было энергии, чтобы при таких обстоятельствах твердо итти к предположенной цели», — сетует Невельской.

Но усилия не были напрасными. 5 и 6 июля Невельской снарядил сразу две экспедиции: Гроте отправился к Сахалину, а лейтенант Петр Казакевич — к материковому берегу. Оба офицера подробно расспрашивали местных жителей, как они плавают в устье Амура. Казакевич достиг мыса, называемого аборигенами Табахом, — и рядом с ним оказалось искомое устье! Лейтенант определил это по бурлящему течению и по тому, что вода вокруг внезапно стала чистой и пресной. Для проверки догадки офицер сначала поднялся на высокую гору Табах, а потом еще проплыл на своей шлюпке довольно далеко вверх по реке. Получив счастливую весть, Невельской отправил в устье сразу три шлюпки и провел детальное изучение местности, после чего все сомнения отпали.

Офицеры «Байкала» самолично убедились, что Амур вполне годится для судоходства. Однако пока что была сделана лишь половина дела — оставалось уточнить островной характер Сахалина.

Невельской лично возглавил шлюпочную экспедицию, отправившуюся на юг.

«15 июля отправились от мыса Пронге по лиману Амура к югу, следуя по направлению юго-восточного его берега и не теряя нити глубин. 22 июля 1849 года достигли того места, где материковый берег сближается с противоположным ему сахалинским. Здесь-то, между скалистыми мысами на материке, названными мной в честь Лазарева и Муравьева, и низменным мысом Погоби на Сахалине, вместо найденного Крузенштерном, Лаперузом, Браутоном и в 1846 году Гавриловым низменного перешейка, мы открыли пролив шириною в четыре мили и с наименьшею глубиною пять сажен», — лаконично записал Невельской в вахтенном журнале.

Восьмого сентября «Байкал» ошвартовался в русском порту Аян, где как раз находился в тот момент губернатор Муравьев, совершавший инспекционную поездку по восточной окраине своих владений. К тому моменту до Аяна успели дойти слухи о том, что якобы «Байкал» разбился о рифы где-то в окрестностях лимана Амура, а команду перебили гиляки. Губернатор собирался снаряжать поисковую экспедицию, но она, к всеобщей радости, не потребовалась. Невельской рассказал Муравьеву о своих открытиях и вызвал восторг Муравьева — тот, только что совершивший изнурительное сухопутное путешествие из Иркутска в Аян через горы, реки и леса, давно мечтал о более надежной и удобной транспортной артерии. Губернатор тут же начал строить планы, как можно наладить по великой реке снабжение русских поселений на побережье Охотского моря и на Камчатке.

Шквал негодования

Не все, однако, радовались известию об открытиях Невельского. Управитель Аяна Василий Завойко, которому Муравьев пообещал пост руководителя Камчатки, втайне негодовал. Завойко, женатый на племяннице директора Российско-Американской компании Фердинанда Врангеля, воспринимал Невельского как наглого пришельца со стороны, вторгнувшегося в «уютный междусобойчик» полугосударственной монополии РАК, воспринимавшей эти края в качестве своих владений. Завойко начал тайком распускать слухи о том, что открытие Невельского, дескать, подложное — мол, тот воспользовался картой амурского лимана, составленной поручиком Гавриловым, но проставил на ней другие цифры глубин.

В Петербург полетело письмо-отчет Невельского. В столице оно, однако же, было встречено недоверием высоких чинов — туда уже успели донестись слухи, которые распускал Завойко.

«По получении моего донесения из Аяна в Петербурге, под давлением авторитета моих знаменитых предшественников, нашим открытиям не доверили и считали мой поступок (что я без разрешения пошел из Камчатки в Амурский лиман) дерзким и подлежащим наказанию», — сетовал капитан.

Руководитель МИД Карл Нессельроде и военный министр Петр Чернышев потребовали разжаловать Геннадия Ивановича в матросы, «чтобы никому не повадно было делать что-либо по собственному попущению».

В соответствии с полученными предписаниями Невельской оставил «Байкал», а сам отправился сухопутным путем в Санкт-Петербург — отчитываться перед начальством. Но он желал вернуться на Дальний Восток так скоро, как только получится. Капитан хотел не откладывая учредить в устье Амура русское поселение и оттуда наладить торговлю с местными жителями. Ведется «Большая игра» — и Невельской опасается, что этим стратегически важным пунктом завладеет другая европейская держава. Контроль над устьем Амура — контроль над всем Дальним Востоком. Такого же мнения придерживается Муравьев. Но другая точка зрения была у правительства.

«Там полагали, что Петропавловск должен быть нашим главным портом на восточном океане, Аян — на Охотском море, весь же Приамурский край предоставить Китаю», — рассказывает Невельской.

Положение Невельского осложнялось тем, что накануне в Петербурге раскрыли «заговор» Петрашевского. Переводчик Министерства иностранных дел Михаил Петрашевский создал кружок из 23 единомышленников, который собирался, чтобы поговорить о новейших социалистических теориях, о свирепости цензуры, о безобразии крепостного права, о продажности чиновничества… Полиция внедрила в этот кружок тайных агентов и раздула «заговор», который тогда представляли чуть ли не равным движению декабристов. Петрашевский и его последователи чудом избежали смертной казни и были приговорены к разным срокам каторги в Сибири. Самым знаменитым из «петрашевцев» впоследствии стал Федор Достоевский, но нас интересует приятель Невельского Александр Баласогло.

Отставной морской офицер Баласогло был знатоком восточных языков, образованным человеком с широким кругозором. Он устроился архивариусом в азиатский департамент МИД, где с огромным увлечением разбирал документы, оставшиеся от русских землепроходцев Сибири XVII века. Именно Баласогло снабжал Невельского уже забытыми к тому времени сведениями о казаках, некогда посещавших Амур и воевавших там с китайцами. Приятели совместно пришли к выводу, что лишь решение амурско-сахалинского вопроса позволит наладить бесперебойное снабжение дальневосточных территорий государства всем необходимым и обеспечит создание оборонительных форпостов на тихоокеанском рубеже России. Но в условиях открывшегося «заговора» подобная дружба стала для Невельского очень опасной. Тем более что охранители рассуждали так: Сибирь, переполненная каторжанами, в любой момент способна взбунтоваться и попытаться отложиться от остальной империи. А в случае открытия судоходного Амура сепаратисты могут наладить снабжение по нему, получая с моря оружие и прочую помощь от западноевропейских держав, которые рады будут воспользоваться возможностью ослабить российское государство…

В Петербурге Меншиков предупредил Невельского, что его обвиняют во лжи и чуть ли не в государственной измене — на том основании, что добытые им сведения об Амуре и Сахалине «совершенно противоречат представленному в конце 1846 года докладу графа Нессельроде и донесению барона Врангеля по тому же вопросу, а равно и донесениям нашей миссии в Пекине».

Затем капитан встретился с министром внутренних дел Львом Перовским. Перовский, отнесшийся к капитану сочувственно, доверительно поведал Невельскому, что Нессельроде с единомышленниками «уверяют государя, что ваше донесение ошибочно, и опасаются столкновения с китайцами, которые будто бы имеют на Амуре огромные силы и крепости, вполне достаточные для отражения вторжения в реку с моря».

Капитана лично вызвали на заседание Особого комитета по делам Дальнего Востока (в который входили Нессельроде и Чернышев), где объявили, что он достоин «строгого наказания» — за то, что проводил свои исследования без высшего соизволения. Невельской как мог оправдывался. Рассказав своим предшественникам про все неблагоприятные обстоятельства и случайности, из-за которых Лаперуз и Крузенштерн могли прийти к неверным заключениям о Сахалине, капитан твердо сказал:

«Мне и моим сотрудникам бог помог рассеять эти заблуждения и раскрыть истину. Все, что я сообщаю, так же верно, как верно то, что я стою здесь. Что же касается до китайской силы, то сведения об этом, доставленные миссией из Пекина, неправильны. Не только китайских сил, но и малейшего китайского правительственного влияния там не существует».

Невзирая на все оправдания, в Особом комитете сочли, что «самоуправство» Невельского заслуживает строгого наказания. Судьбу капитана решил император Николай I, заступившийся за него, — на отношение царя к Невельскому повлияли и просьбы великого князя Константина Николаевича, старавшегося помочь другу. Невельского оставили в покое, даже дали ему 6 декабря 1849 года чин капитана 2 ранга, а уже 8 февраля 1850 года — капитана 1 ранга. Однако пожизненной пенсии и ордена Святого Владимира, полагавшихся за географические открытия, он тогда не получил. Но выйдя сухим из воды, Геннадий Иванович не успокоился и продолжил вести свою рискованную игру. Он неустанно настаивал на том, чтобы создать в устье Амура российский опорный пункт. Капитан очень опасался, что устьем завладеет другая европейская держава.

Однако Особый комитет вынес решение, утвержденное 3 февраля 1850 года Николаем I:

«Основать где-нибудь на юго-западном побережье Охотского моря зимовье для расторжки с гиляками», но «ни под каким видом не касаться лимана и реки Амура».

Дело в том, что два государства вели между собой обширную торговлю в городе Кяхта, россияне извлекали большую выгоду из продажи своих товаров китайцам и последующей перепродажи приобретенных китайских товаров. Власти опасались — на этом особенно настаивали высшие чиновники, имевшие личную долю в кяхтинской торговле — что Китай, если почувствует себя оскорбленным, свернет всякое общение с Россией. Поэтому Невельскому поручили основать новое поселение в заливе Счастья на берегу Охотского моря — значительно севернее устья Амура. Другой на его месте, памятуя о том, как совсем недавно чудом получил прощение за совершенное самовольство, даже и не думал бы больше о нарушениях приказов. Другой, но не Невельской.

Дерзкая инициатива

Поселение в заливе Счастья он основал, но на этом не остановился. Обследовав залив, капитан пришел к выводу, что здешнее место по своим погодным условиям для создания надежного порта никак не годится. Невельской на шлюпке в сопровождении двух проводников и шести матросов прибыл к Амуру, а потом поднялся на сотню километров вверх по течению реки. Капитан тщательно опрашивал местных жителей: есть ли где-нибудь в округе китайские города и поселения, видел ли кто-то самих китайцев? Оказалось, что никаких признаков китайского влияния тут нет и в помине. Это побудило капитана к дальнейшим действиям.

На этот раз Геннадий Невельской пошел не просто на нарушение инструкции — на неслыханное по тем временам прямое нарушение полученного им приказа. Он, спустившись вниз до мыса Куегда, 1 августа 1850 года на свой страх и риск основал в устье Амура Николаевский пост (будущий Николаевск-на Амуре). Собравшимся гилякам и приехавшим к ним для торговли маньчжурам Невельской объявил, что отныне Россия считает весь этот край вместе с островом Сахалином своей принадлежностью. Кстати, от маньчжурских купцов Невельской узнал, что китайские власти запрещают им спускаться вниз по Амуру — и те приезжают сюда самовольно, а чиновников подмазывают соболями, которых выменивают у гиляков. Из этого капитан сделал важный вывод:

«На всем пространстве по берегам Амура до Каменных гор (Хинган) нет ни одного китайского или маньчжурского поста. Все народы, обитающие на этом пространстве, по рекам Амуру и Уссури, до моря, не подвластны китайскому правительству и ясака (дани) не платят».

Обнародованное Невельским постановление гласило:

«Отъ имени Россійскаго Правительства симъ объявляется всѣмъ иностраннымъ судамъ, плавающимъ въ Татарскомъ заливѣ, что так как прибрежье этого залива и весь Приамурскій край до Корейской границы съ островомъ Сахалинъ составляютъ Россійскія владѣнія, то никакія здѣсь самовольныя распоряженія, а равно обиды обитающимъ инородцамъ не могутъ быть допускаемы. Для этого нынѣ поставлены россійскіе военные посты въ заливѣ Искай и на устьѣ р. Амура».

Насколько правомерен был этот шаг? Кандидат исторических наук, доцент кафедры политологии Дальневосточного федерального университета Ярослав Барбенко отмечает, что международное право того времени признавало такой способ приобретения территорий, как «завладение». Иными словами, как комментирует известный российский юрист XIX века Федор Мартенс, «занятие государством никому не принадлежащей земли, т. е. территории, не состоящей под властью других государств». Объектом завладения могли быть только никому не принадлежащие земли и области, населенные «варварскими племенами». Пределы завладения, как писал Мартенс, определялись «фактической возможностью правительства поддерживать свой авторитет на занятом пространстве». То есть там, где не проявляется власть государства, там нет и завладения. Невельской же многократно установил фактическое отсутствие китайского контроля над Приамурьем.

Как писал Мартенс, «оставленныя владения считаются утраченными государством и подлежат завладению, как вещи никому не принадлежащия». Таким образом, по нормам и понятиям того времени Николай I имел основания сказать: «Итак, это наше». Барбенко, упоминая, что русское правительство уже в 1855 году начало раздавать крестьянам земли в Приамурье, делает вывод:

«Можно отметить, что обозначенные детали международного права давали формальные основания должностным лицам Российской империи предоставлять участки присоединенной в 1853 г. местности собственникам, как это случилось в 1855 г. в самых низовьях Амура».

Но это будет немного позже. А пока Невельского поджидали очередные неприятности. Когда в Особом комитете узнали о новом его проступке, то пришли в еще большую ярость. Вторичный акт неповиновения Невельского приказам вызвал у многих влиятельных особ в Петербурге невероятное раздражение. Нессельроде и его единомышленники снова потребовали разжаловать капитана в матросы, а Николаевский пост предложили уничтожить. Невельской опять приезжает в Петербург — понимая, что снова рискует лишиться там своих погон. И снова спасло Геннадия Ивановича лишь личное заступничество Николая I.

Получив от Муравьева донесение о происшедшем, царь назвал поступок Невельского «молодецким, благородным и патриотическим».

Когда Геннадий Иванович приехал в Петербург с отчетом, его позвали к царю на прием. Николай I прямо перед глазами Невельского разорвал уже заготовленный приказ о его разжаловании и наградил орденом Святого Владимира IV степени.

На доклад Особого комитета царь наложил резолюцию:

«Где раз поднят русский флаг, там он спускаться не должен».

Чтобы оградить Невельского от дальнейших нападок, царь велел новому главе Особого комитета цесаревичу Александру оказывать экспедиции Невельского всяческое содействие.

Надо отметить, что у Геннадия Ивановича был влиятельный единомышленник. В течение долгих лет Восточная Сибирь считалась в Петербурге отсталым, диким краем. Но энергичный губернатор Николай Муравьев приложил огромные усилия, чтобы подтянуть этот край до уровня более передовых регионов. В частности, с этой целью он задумал сделать Восточную Сибирь одним из центров научной жизни России, пожелал, чтобы там закипела исследовательская деятельность. В итоге Восточно-Сибирский отдел Императорского Русского географического общества (ВСОИРГО) был основан в Иркутске по инициативе Муравьева в 1851 году — всего шесть лет спустя после организации в Петербурге Всероссийского географического общества. Губернатор добился цели: вскоре ВСОИРГО стал одним из основных на Дальнем Востоке и в Сибири центров изучения природы, географии, этнографии. Именно Невельской снабжал ВСОИРГО на первом этапе его существования множеством ценных сведений.

Геннадий Иванович вновь отправился на Дальний Восток и продолжил масштабные исследования Приамурья. В течение пяти лет руководимая им амурская экспедиция выполнила огромную работу — картографирование гигантских территорий. Китайских поселений, кстати, там обнаружено не было, оружие при присоединении фактически бесхозного края нигде не применялось. А вскоре подоспела и первая выгода от открытий Невельского: началась Крымская война — и немногочисленные русские корабли укрылись от прибывшей в Охотское море английской эскадры в Амурском лимане. Собранные Невельским данные об отсутствии в Приамурье китайских поселений вскоре пригодились и российским дипломатам. В 1858 году Россия заключила с Китаем Айгунский договор, по которому официально закрепила за собой земли на левом берегу Амура, а Уссурийский край cтал считаться общим владением. Через два года Уссурийский край по Пекинскому трактату тоже стал российским. Другими словами, нынешняя граница России и Китая протяженностью 4209 километров появилась во многом именно благодаря Невельскому. С его времен она изменилась очень незначительно.

Невельской окончательно вернулся в Петербург в 1856 году — с подорванным за годы экспедиций здоровьем. Он посвятил оставшиеся годы жизни систематизации данных, полученных в ходе путешествий, написал книгу «Подвиги русских морских офицеров на крайнем Востоке России 1849–55 г. Приамурский и Приуссурийский край». К 1864 году Геннадий Иванович дослужился до звания вице-адмирала, спустя десять лет стал полным адмиралом. Русское географическое общество, первым председателем которого стал друг Невельского великий князь Константин, избрало Геннадия Ивановича в число действительных своих членов. И по сей день Невельской считается одним из самых выдающихся российских путешественников.

Наследие Невельского

Сахалину, островное положение которого выяснил Невельской, суждена была своеобразная историческая судьба. Этот огромный остров долгие годы являлся предметом спора России и Японии, неоднократно переходя из рук в руки. Изначально по договору, который в 1855 году заключил с японцами в Симоде российский адмирал Евфимий Путятин, Сахалин признавался совместным владением двух стран. Но по Санкт-Петербургскому договору 1875 года Сахалин целиком стал достоянием России, взамен уступившей Японии Курильские острова. В 1905 году, во время Русско-японской войны, японцы высадили на Сахалине десант и захватили его. Но во время мирных переговоров в Портсмуте глава российского делегации Сергей Витте сумел договориться о возврате северной части Сахалина — за что получил ироническое прозвище «граф Полусахалинский». В 1920-м, воспользовавшись смутой на территории бывшей Российской империи, японцы вновь прибрали к рукам северный Сахалин. Тем не менее, заключив в 1925 году договор с Москвой, Токио согласился отдать северную часть острова СССР. Южный же Сахалин Советский Союз отвоевал в августе 1945-го.

Открытие Невельским устья Амура повлекло за собой и дальнейшее освоение Приморья. Невельской не уставал подчеркивать, что на тот момент у России не было на Дальнем Востоке мощного опорного пункта, способного стать главной ее гаванью на Тихом океане. Не годился на эту роль Петропавловск, находящийся слишком далеко на севере. Не подходил Аян, труднодоступный ввиду своего расположения на берегу одной из бухт сурового Охотского моря, традиционно не радующего природными условиями. Даже основанный Невельским Николаевск таким портом стать не мог, поскольку добираться до него необходимо через узкий, мелкий и чрезвычайно неудобный для судоходства Татарский пролив. Русские исследователи двинулись по маршруту, необходимость которого Невельской не уставал подчеркивать с того самого момента, как нашел амурское устье, — на юг, в сторону субтропиков. Там внимание путешественников привлекла длинная узкая бухта, находящаяся к северу от пролива Босфор Восточный Японского моря. Тогда она называлась Хайшэньвэй, что в переводе с китайского означает «Бухта трепангов».

Сначала в 1851–1852 годах берега залива, в будущем получившего имя Петра Великого, посетило французское китобойное судно. А уже в 1855-м, в разгар Крымской войны, в Хайшэньвэй прибыли фрегат «Винчестер» и пароход «Барракуда», охотившиеся за российскими кораблями. Англичане дали бухте имя Порт-Мэй, но надолго в этих пустынных тогда краях не задержались. А в 1859-м сюда прибыл сибирский губернатор Николай Муравьев, обходивший морские рубежи своих владений на пароходе «Америка». Муравьеву тоже приглянулась эта бухта, напомнившая ему своей конфигурацией Золотой Рог в Стамбуле — именно так он ее и окрестил. Губернатор сразу прикинул, что Золотой Рог прекрасно подходит для нового населенного пункта, и тут же отдал приказ о его основании. Имя ему выбрали Владивосток.

Практическим выполнением губернаторского указа занялся командир Сибирской флотилии Петр Васильевич Казакевич — бывший лейтенант из экипажа «Байкала». Казакевич выделил для этой миссии одно из лучших имевшихся в его распоряжении судов — 800-тонный винтовой транспорт «Манджур» под командованием капитан-лейтенанта Алексея Шефнера. «Манджур» взял на борт три десятка солдат, которым предстояло стать гарнизоном нового военного пункта. 2 июля 1860 года транспорт бросил якорь в бухте Золотой Рог — и закипела работа: солдаты принялись за строительство жилищ для себя. Кроме того, предстояло создать пристань для удобной швартовки судов — таково было начало гигантского ныне Владивостокского порта. Для Шефнера же эта экспедиция оказалась судьбоносной. Он прослужил во Владивостоке суммарно двадцать лет, руководил основанием здесь судоремонтного производства (ныне — АО «Центр судоремонта „Дальзавод“»).

По мере того как Владивосток креп и развивался, сюда потянулись и гражданские поселенцы. Первого из них звали Яков Лазаревич Семенов, и был он купцом. Занимался тем, что продавал туземным жителям Приамурья текстильные изделия, чай и сахар, менял их на пушнину.

25 октября 1862 года Владивосток получил статус порто-франко — порта, имеющего право беспошлинного ввоза и вывоза товара.

Семенов, которому это было на руку, установил сотрудничество с китайскими коллегами, наладил в Китай крупномасштабный экспорт капусты и трепанга. В 1865 году во Владивостоке открыли собственную верфь — и одной из первых спустили на воду построенную по заказу Семенова шхуну «Эмилия». Благодаря наличию своего корабля смекалистый купец стал оказывать услуги перевозки почты, грузов и пассажиров. В 1870-х, в течение трех лет, Семенов на общественных началах занимал пост городового старосты Владивостока, причем отдал под администрацию собственный дом, потом стал гласным в местной городской думе. Умер этот человек, которому новорожденный Владивосток был обязан столь многим, в 1913 году, в 81-летнем возрасте.

В 1871 году Владивосток перенял у Николаевска-на-Амуре статус главной базы Сибирской флотилии и ставки военного губернатора здешнего края. Правительство всячески поощряло переселение в Южно-Уссурийский край, и в 1878-м во Владивостоке насчитывалось 4163 жителя. Населенный пункт быстро рос, развивался в торгово-промышленном плане — и в 1880-м получил официальный статус города и герб. 1 июля 1882 года правительство издает указ «О казеннокоштном переселении в Южно-Уссурийский край», благодаря которому население Владивостока пополнили несколько сотен крестьянских семей. Делами по их устройству в городе занялось специально созданное Переселенческое управление, которое возглавил Федор Буссе — этнограф, историк, географ и экономист. Он же в 1884 году основал первое научное учреждение Дальнего Востока — Общество изучения Амурского края.

Постепенно Владивосток становился вровень с другими городами России. В 1878 году здесь открылся первый театральный зал «Золотой Рог», годом позже — иллюзион, где зрителям предлагали «живые картинки». 19 мая 1891 года в районе Владивостока (Куперовская падь) официально стартовало строительство Транссибирской железнодорожной магистрали, причем первую тачку земли на полотно будущей дороги отвез и первый камень вокзала заложил лично цесаревич Николай Александрович (будущий император Николай II). С завершением строительства Уссурийской ветки этой магистрали в городе начался экономический и демографический бум. Если в 1887 году во Владивостоке проживало около 29 тысяч человек, то всего через десять лет их было уже втрое больше. 21 октября 1899 года во Владивостоке открылся Восточный институт (ныне Дальневосточный государственный университет), годом позже — местное Общество поощрения изящных искусств. Парадоксально, но на пользу Владивостоку пошла даже проигранная Русско-японская война 1904–1905 годов. После потери Порт-Артура Владивосток остался единственным незамерзающим российским портом на Тихом океане…

Российский современный Дальний Восток — во многом детище Геннадия Ивановича Невельского. Его неповиновение приказам и инструкциям привело к тому, что в составе государства появились новые огромные территории — Сахалин, значительная часть Хабаровского края, а впоследствии и Приморский край. И по сей день эти земли в силу своего выгодного расположения и природных богатств считаются в Российской Федерации одними из самых перспективных. Не стоит забывать, что Россия стала полноправным членом клуба дальневосточных держав благодаря тому, что Геннадий Невельской рискнул пойти против авторитетов, проявил личную инициативу и взял на себя полную ответственность за свои действия.