Так говорил Ницше. Философия для всех и ни для никого
В истории науки и культуры всегда найдутся фигуры, которые отбрасывают тень далеко за пределы области своей деятельности. Кажется, что про них давно всё понятно, будто бы главные мысли лежат на поверхности. И погружаться в тему не только бессмысленно (зачем тратить время?), но и безвкусно — это своего рода мейнстрим со знаком минус. Философия Ницше — пример даже более яркий, чем психоанализ Фрейда. О сверхчеловеке и нигилизме, прямо как в песне Вени Д’ркина, «знают взрослые и знают дети, знают маленькие и большие, знают негры и бледнолицые, краснокожие и голубые...» И по сути, тоже как в песне, «знают, знают всякие гадости...» Самая известная гадость — что ницшеанство идейно близко нацизму. Одновременно самая известная и самая опасная (и не только из-за очевидной антигуманности нацистских взглядов) — и потому подлежит обязательному осмыслению.
Так исторически сложилось
Один из универсальных ответов на вопрос «почему?» в данном случае не мем. Нацисты и правда обращались к философии Фридриха Вильгельма Ницше, внедряя выдвинутые философом тезисы в собственную идеологию и развивая свою риторику с помощью разработанного фонда золотых цитат. Вершиной таких смысловых заимствований становилась особая терминология — выглядит авторитетно, звучит емко (а потому используется и распространяется охотнее) и легко ассоциируется с чем угодно (а это зависит от того, кому это угодно).
Узнаваемый термин Ницше «сверхчеловек» стал основой «недочеловека» Третьего рейха. Эволюционная лестница, предложенная философом, «животное — человек — сверхчеловек» нашла воплощение в жестокой классификации, где человек был приравнен к животному. Видимо, именно от этого отталкивается Генрих Гиммлер в брошюре Der Untermensch («Недочеловек») 1942 года:
«Недочеловек — это биологически на первый взгляд полностью идентичное человеку создание природы с руками, ногами, своего рода мозгами, глазами и ртом. Но это совсем иное, ужасное создание. Это лишь подобие человека, с человекоподобными чертами лица, находящееся в духовном отношении гораздо ниже, чем зверь. В душе этих людей царит жестокий хаос диких необузданных страстей, неограниченное стремление к разрушению, примитивная зависть, самая неприкрытая подлость. Одним словом, недочеловек».
Нацистское определение было по-новому гротескно. Кстати, позаимствовали они этот ужасный термин (и, между прочим, надолго об этом забыли) из расистской книги американца Лотропа Стоддарда. Скорее всего, он первый сознательно использовал для своей аргументации один из основных трудов Фридриха Ницше. Но, так или иначе, на идеи Ницше нацисты обратили внимание неслучайно.
Для укрепления идеологии Третьему рейху не нужны были все произведения Ницше. Фактически основой стала книга «Воля к власти» (1901) — именно на этот труд обратил внимание Адольф Гитлер. Вот только «Волю к власти» Ницше не писал — под этим названием его сестра Элизабет Фёрстер-Ницше издала самостоятельно отредактированные заметки философа. А она поддерживала национал-социалистическую партию.
Судя по всему, отношения брата и сестры долгое время были теплыми. Фридрих поддерживал Элизабет в ее желании получить образование, он же пригласил ее к себе во время своего преподавания в университете (Ницше был талантливым филологом, что во многом объясняет его обширные познания в искусстве и общем устройстве Античности). Она заботилась о брате на протяжении десяти лет — вела хозяйство и помогала, когда его самочувствие было неважным (Ницше с детства был болезненным, имел проблемы со зрением, а в юности начал страдать от головных болей). А он брал ее на светские приемы и знакомил с высшим обществом.
Иронично, что именно на одном из таких мероприятий Элизабет — тогда еще Ницше — познакомилась со своим будущим мужем, антисемитом и политическим активистом. Бернард Фёрстер идейно был самым настоящим нацистом — превозносил арийскую расу и презирал евреев. Ни его деятельность, ни тем более взгляды не находили симпатии у Ницше. Он часто высказывался противоположным образом (иногда достаточно резко):
«Германия великая нация лишь потому, что в жилах ее народа течет столь много польской крови… Я горжусь своим польским происхождением».
Семейные узы со временем ослабли, а брат с сестрой не виделись почти до самой его смерти в 1900 году — тогда Фридрих был тяжело болен, а Элизабет уже успела выкупить у матери права на его наследство, основать архив Ницше и написать первый том его биографии. Философ не мог не понимать, какое толкование постепенно приобретают его труды, и до какого-то времени (вероятно, пока еще мог) пытался бороться. Вот фрагмент письма к Элизабет, написанного Ницше в Ницце в конце 1887 года:
«…Теперь дошло до того, что я должен изо всех сил защищаться, чтобы меня не приняли за антисемитскую каналью; после того, как моя собственная сестра… дали повод к такой самой злосчастной из всех мыслимых ошибок. После того, как в антисемитской корреспонденции мне повстречалось даже имя Заратустры, мое терпение иссякло — теперь я занял глухую оборону против партии Твоего супруга. Эти проклятые антисемитские дурни не смеют прикасаться к моему идеалу!!»
Не только сам Ницше критиковал явную фальсификацию Элизабет Фёрстер — нелестный отзыв о биографии философа, написанной ею, оставил его друг богослов Франц Овербек. Противоречат видению Элизабет и воспоминания Лу Саломе, с которой Фридрих познакомился в Риме, — эта женщина оставила значимый след в его жизни.
Архив Фридриха Ницше после его смерти стал считаться центром философской презентации национал-социалистической идеологии. Его несколько раз посещал фюрер.
За эту деятельность Элизабет Фёрстер-Ницше была удостоена премии от Третьего рейха, до конца жизни она получала финансовую поддержку от нацистов.
«Воли к власти» и вольной биографии было достаточно, чтобы создать фальшивый образ на основе популярных умозаключений Ницше — именно тех, о которых и сегодня слышал каждый. Центральное место заняла идея о сверхчеловеке, но не обошлось и без бездумного цитирования «Генеалогии морали» (1887), высказываний Ницше о войне и о смерти Бога.
Говорим и показываем
«Так говорил Заратустра. Книга для всех и ни для кого» (1883–1885) — самый известный и, возможно, самый главный труд Ницше, в нем собрано всё, о чем философ писал ранее и напишет после. Его работы всегда выглядели метафорично и афористично, но именно эту книгу можно смело назвать художественным произведением. Ницше еще в своих филологических изысканиях писал о необходимости найти баланс между аполлоническим и дионисийским — между рациональным и чувственным. И если он его нашел, то именно в работе о Заратустре.
Художественность делает эту работу ключевой, потому что именно в искусстве сокрыто всё интуитивное и не до конца осознанное — и можно быть хоть четырежды гением, которому предложили преподавательское место еще в процессе обучения (как было с Ницше), но полностью отрефлексировать свои мысли и чувства невозможно.
Важен еще и тот факт, что творчество сложно незаметно переделать, поэтому шансов на то, что предприимчивые идеологи оставили рукопись нетронутой, гораздо больше.
«Человек — это канат, натянутый между животным и сверхчеловеком, — канат над пропастью. Опасно прохождение, опасно быть в пути, опасен взор, обращенный назад, опасны страх и остановка. В человеке важно то, что он мост, а не цель: в человеке можно любить только то, что он переход и гибель».
Ницше через Заратустру знакомит читателя со сверхчеловеком — фактически новым биологическим видом, настолько превосходящим человека, насколько тот превосходит животное. Для Заратустры человек ошибочен, мимолетен и неполноценен. Он должен отдаться земле, чтобы встретить свой закат, а вместе с ним и сверхчеловека. Эта ступень развития есть одновременно смерть и рождение — без человека не мог бы появиться сверхчеловек; но для того, чтобы тот появился, человеку придется освободиться от себя самого. Всё, что пророк любит в человеке, — это его возможность стать сверхчеловеком, безоглядное следование вперед, оно же созидание. Это и есть то, к чему человек должен стремиться, ведь жизнь — путь. И нет ничего хуже и противоестественнее остановки.
«Три превращения духа называю я вам: как дух становится верблюдом, львом верблюд и, наконец, ребенком становится лев».
Ницше вполне конкретен, когда выдвигает концепцию бесконечного созидания — он описывает, как человек становится сверхчеловеком. Для этого философ выделяет три стадии воплощения человеческого духа, предлагая еще одну цепочку «верблюд — лев — ребенок». Верблюд — наследник традиций и идеалов, именно на их основе он осуществляет свой путь. Он не создает эти ценности самостоятельно, а только накапливает их — так же, как животное накапливает воду. На этой стадии человек ведом, но только так он пока способен совершенствоваться. Когда этот процесс ему надоедает, верблюд становится львом — он сомневается и отрицает прежние ценности. При этом лев по-прежнему не может создавать свои, разница между верблюдом и львом только в том, каким образом традиция на них влияет. Рождение сверхчеловека Заратустра описывает буквально — после животных появляется ребенок. Ребенок создает новые смыслы в процессе игры, абсолютно свободный от оков прежних знаний. Сверхчеловеку не нужно подчиняться нормам морали, его существование гораздо выше и сложнее привычного человеку уклада, а сам он просто не помещается в общественные рамки. Только Заратустра не скрывает: стать сверхчеловеком может не каждый, хотя именно ради него и существуют другие.
Если рассуждать об этом в рамках идеи (а именно так и рассуждали нацисты), то получается следующее: есть элита, которой можно всё; и есть все остальные, чья жизнь не важна. Тогда сверхчеловеком может стать ариец, получив при этом право создавать новый мир любым способом.
«Я учу вас о сверхчеловеке. Человек есть нечто, что должно превзойти. Что сделали вы, чтобы превзойти его?»
Но сверхчеловека пока еще нет. Есть только философы и свободные духом люди, готовые пережить новый закат. У сверхчеловека нет расы, веры, социального положения или гендера — у него всегда есть только он сам.
И если по форме макет сверхчеловека может быть применен к любой идеологии, то по сути он отрицает существование идеологии как таковой. Нет никаких привычных шаблонов, которые мы могли бы приложить к нему, потому что он всегда неизмеримо больше. Описать такое сложно, соответствующая мера длины (она же ценности) не создана — сверхчеловеку это будет не нужно, он каждый раз делает выбор сам. Но Ницше способен это почувствовать — в хаотичном, природном, неподвластном объяснении — именно в дионисийском и кроется сверхпотенциал.
«Я призываю вас не к работе, а к борьбе. Я призываю вас не к миру, а к победе. Да будет труд ваш борьбой и мир ваш победою!»
Главная черта сверхчеловека — воля к власти, главное его стремление — борьба. Ницше много рассуждает о борьбе и неравенстве, о необходимости отказаться от морали рабов и стремлении к господской морали. Решительная деятельность Третьего рейха кажется проявлением воли к власти, аморальность взглядов — подтверждением господского положения нацистов.
«Но самым опасным врагом, которого ты можешь встретить, будешь всегда ты сам; ты сам подстерегаешь себя в пещерах и лесах».
Заратустра говорит о борьбе не внешней, а внутренней. Прежде всего о борьбе с самим собой. Поэтому воля к власти — не желание и возможность подчинить себе другого, а созидание себя, борьба со своим личным демоном — духом тяжести.
Сверхчеловек — это творец и изобретатель. Он потому и не скован рамками, что живет в свободном измерении чувственного и созидательного — и бесконечно далек от суетливого мира людей и политики. Он гораздо ближе к искусству и знанию — которые просто не могут не быть интернациональными.
«Но когда Заратустра остался один, говорил он так в сердце своем: „Возможно ли это! Этот святой старец в своем лесу еще не слыхал о том, что Бог мертв“».
О смерти Бога Ницше писал еще в «Веселой науке» (1882), именно с этого высказывания начинается критика христианской морали. С точки зрения нацистской идеологии это доказательство священности воли, ведь сверхчеловек, по мнению Заратустры, должен будет занять место умершего Бога. Отныне не существует понятий о добре и зле, существует только сверхчеловек и его выбор. Значит, можно отказаться от предыдущих норм и создать собственные — те, которые станут новым законом и новой религией. Сам Ницше даже называет притчу о Заратустре пятым евангелием.
Часто исследователи описывают смерть Бога как следствие прогресса — индустриальный мир XX века сильно изменился, и теперь ему нужны новые ориентиры. Христианство мыслящего и свободного человека уже не удовлетворяет, и во многом потому, что религия тормозит развитие науки и искусства. У насилия появляется оправдание, так как в этом есть цель и необходимость — мир просто не может стоять на месте.
Ницше как будто презирает Бога за то, что тот сделал человека рабом. Но на самом деле в этом высказывании нет ничего личного — только констатация факта. Сама по себе концепция не кажется ему негативной или неверной — он даже писал о святости и ценности божественного идеала. Он понимает, насколько сильно человек опирается на идею Бога, и предупреждает об опасности возникшей пустоты:
«Бог мертв: но такова природа людей, что еще тысячелетиями, возможно, будут существовать пещеры, в которых показывают его тень».
Он презирает не Бога, а человека. Того, кто убил в себе созданного Бога, испугался права свободного выбора (парадоксально, но ведь первоначальная христианская идея базировалась именно на выборе), предпочтя свалить ответственность на своего кумира.
Человек взвешивает поступки с помощью весов добра и зла — и именно поэтому поступки теряют смысл и ценность, они перестают быть выбором. Даже жизнь перестает быть его выбором — отсюда мораль рабов, которые не хотят и не могут изменить свое положение, для которых происходящее — закон жизни.
«Для игры созидания нужно, мои братья, священное „да“ для жизни: своей воли хочет теперь дух».
Получается, что Ницше всё время пишет о свободе и выборе. Сверхчеловек у него — созидатель и индивидуалист. Тот, кто стремится к самосовершенствованию и преодолению себя. Люди не равны, но и путь у каждого из них свой — и потому самый правильный. Идеология нацизма же полностью противоречит замыслу Ницше: она отрицает свободу человеческой жизни, сводит ее к почти коллективизму (ведь ценности у всех одни) и существует за счет разрушения, а не созидания.
В поисках утраченного смысла
Сложно серьезно рассуждать о философии Ницше и игнорировать пятно безумия на его биографии. Это первый (и главный) аргумент против серьезных попыток осмысления идей философа. Когда-то умные мысли действительно со временем путаются и начинают противоречить себе — и дело уже не только в грубой фальсификации Элизабет Фёрстер.
Но что, если воспринимать Ницше не как ученого-филолога, а как творца, балансирующего между созидательной деятельностью и попытками осмыслить ее природу? В таком случае придется снова столкнуться с проблемой родства гениальности и безумства. Задуматься о Ван Гоге, Роберте Шумане, Эмили Дикинсон и многих других.
Творчество с точки зрения психиатрии исследуется давно — можно вспомнить о введении специального термина «патография» Юлиусом Мебиусом, распространении исследовательско-исторических сборников (как, например, труд Мишеля Фуко или советский журнал «Клинический архив гениальности и одаренности») или даже о случаях из врачебной практики, массово и художественно распространенных (помните «Человека, который принял жену за шляпу» Оливера Сакса?). Сегодня можно размышлять об этом и при просмотре кино. Свежий пример — «Кошачьи миры Луиса Уэйна» (правда, в оригинале это The Electrical Life of Louis Wain), которые привлекают потенциального зрителя не только темой котиков.
Рассуждать, будто такая связь обязательна, конечно, глупо — это самый настоящий софизм. В истории культуры найдется много талантливых личностей, о психическом состоянии которых нам либо ничего неизвестно, либо известно достаточно, чтобы не сомневаться — никакого безумства. Можно задаться вопросом: насколько такой талант яркий — может быть, истинных гениев не так уж и много? Но ответ не понадобится, если цель — определить, есть ли смысл прислушиваться к Ницше.
Еще в 2012 году исследователь креативности из Гарварда Шелли Карсон (как и многие после нее) обнаружила, что у безумия и гениальности действительно есть общая черта, называемая когнитивной расторможенностью. Это невозможность разделять мысли и явления на нужные и ненужные. Она основная причина возникновения хаоса в сознании и основной источник творчества.
Когнитивная расторможенность — не единственная черта из тех, что формируют мысле-инструмент гения. Вот почему не все гении безумны и не все безумцы — гении. А если применить это к Ницше, то не слишком претенциозно будет выглядеть такой вывод: безумие может являться следствием самой его гениальности (хотя это даже больше, чем неточно!), но никак не высказанных гениальных мыслей.
Значит, сопоставлять высказывания здорового Ницше и Ницше-безумца нечестно по отношению к философу как личности. Как будто безумие — цена истины, к которой так или иначе удалось прикоснуться. Примерно так рассуждал и сам Ницше, полностью осознающий свою болезнь:
«Великий поэт черпает только из своей реальности — до такой степени, что наконец он сам не выдерживает своего произведения…»
Но проблема в толковании всё равно интуитивно ощущается (что это, если не дионисийский подход?) — и даже если признаться, что невозможно проверить, понял ли кто-нибудь Ницше полностью (как и сам автор статьи, в конце концов), ясно, что какая-то общая, семантическая ошибка в подходе к толкованию есть.
И ошибка эта не в Ницше, а в нас самих. Получается, что именно в сознании исследователя кроется проблема.
Здоровое желание психики найти форму для любой сути как будто бы отдаляет нас от осознания идей философа — тогда как концепция сверхчеловека также свободна, как и он сам. Свобода от определений и толкований означает, что мысль существует сама по себе, и только так должна быть воспринята. Не нужно отвечать на вопрос: если не антисемит, то кто тогда? Как и на вопрос, был ли Ницше феминистом или шовинистом. Как и на многие другие вопросы.
Ясно только одно — идеи Ницше действительно сформулированы для всех и ни для никого, они созидательны для личности и опасны для общества. Философия свободы приближает человека к совершенной форме индивидуализма и творчества, но может стать оружием какой угодно идеологии. И нацизм в этом случае — самый яркий и кроваво-известный пример. А сколько еще их может быть? Научиться не делить людей на «маленьких и больших, негров и бледнолицых, краснокожих и голубых» и воспринимать их в акте свободного творчества, такими, какие они и есть, — сложно, иногда просто невозможно. Но если танцующий философ и должен нас чему-то научить, то именно этому. Может быть, только описанный им сверхчеловек действительно способен на такой подвиг. Хотя опять же: не попробуешь — не узнаешь.