Краткая история телесных метафор в социологии

Социология XIX века — младшая сестра естественных наук

Связь социологии и биологии — не такая уж странная вещь, как может показаться на первый взгляд. Социология возникла в первой половине XIX века как попытка применить инструменты естественных наук для анализа общества. Большое влияние на нее оказала теория эволюции, породив направление социал-дарвинизма: всё те же идеи естественного отбора, только применительно к соперничеству людей в обществе.

Отцом социал-дарвинизма был британский социолог Герберт Спенсер, который также придумал органицизм — идею о том, что общество и живые организмы имеют одинаковую структуру. Подобные идеи находились на пике популярности до конца XIX века.

Другие открытия в биологии тоже влияли на социальных мыслителей. Серьезные перемены к середине XIX века произошли в области морфологии и физиологии. В 1824 году Фридрих Вёлер впервые синтезировал органическое вещество из неорганического — мочевину из цианата аммония. Разрушалось представление об организме как замкнутой системе. Было доказано, что организм черпает энергию извне и в нем нет ничего, кроме превращений различных видов энергии. Связь с окружающей средой тоже осуществлялась на основе энергии, а не только через механическое воздействие, как считалось раньше. Социологи размышляли, могут ли работать такие принципы в обществе.

Конечно, Спенсер был не первый — всё придумали в Античности, еще у Аристотеля встречались похожие мотивы. Но только в середине–конце XIX века эти идеи сложились в полноценные концепции. Социологи отождествляли не только общество с организмом, но и конкретные органы — со сферами общества.

Кровь — это деньги и дороги

Для отца органицизма Герберта Спенсера важную роль играла аналогия с кровью. По его мнению, кровь — это ресурсы общества, в особенности деньги. Без нее не будут работать органы, и чем больше крови приливает к органу, тем лучше он работает. Также кровь — это пути сообщения. Но дороги, опять же, нужны для циркуляции денег.

Кровь становится сложнее у более развитых организмов. У низших животных она не содержит эритроцитов, а у менее цивилизованных обществ нет денег. Спенсер даже называет это не кровью, а «неразработанной питательной жидкостью», которая перемещается по каналам без оболочки. Спенсер сравнивает эти каналы с дорогами в неразвитых странах. Они распределены случайно и с трудом пробиваются через природные ландшафты.

И кровь, и товары по таким каналам идут неравномерно, с долгими промежутками; перемещение в обоих случаях медленно и затруднительно.

Признак прогресса как у животных, так и в обществах — образование более совершенных путей сообщения. Кровеносные сосуды получают стенки, дороги засыпаются щебнем или заменяются железными дорогами.

В итоге государство получает еженедельные ярмарки, а торговый обмен становится регулярным. Все части организма постоянно связаны и поддерживают друг друга, что увеличивает силу организма в целом. Спенсер сопоставляет основные типы дорог и виды кровеносных сосудов:

«На главных линиях железных дорог по каждому направлению отправляются до двадцати поездов в день, с быстротой от тридцати до пятидесяти миль в час; через главные артерии кровь быстро прорывается последовательными волнами. По большим дорогам люди и товары перевозятся на лошадях с гораздо меньшей, хотя всё еще значительной, скоростью и с гораздо менее резким ритмом; в меньших артериях быстрота течения крови значительно уменьшается и пульс становится менее заметен. В провинции дороги уже более извилисты, устройство их менее совершенно, скорость движения по ним еще убавляется, а ритм становится почти неуловимым, как в самых отдаленных артериях. На тех, еще более несовершенных, побочных дорогах, которые ведут к разбросанным фермам и коттеджам, движение еще медленнее и уже очень неправильно — как в волосных сосудах».

Сравнение ресурсов с кровью объясняет вечный вопрос — почему денег не хватает на всех. И дело не в том, что у Гознака закончилась краска. Тут важны особенности внутренней жизни тела.

Кровь циркулирует по организму, концентрируясь в тех его частях, которые напрягаются в конкретный момент. Если активен мозг, то организм может забыть о голоде. Органы находятся в постоянной схватке, перетягивая кровоток на себя. Если каким-то образом в человеке станет в два раза больше крови, этот процесс не изменится. То же самое происходит в обществе: одни постоянно ищут способы изъять деньги у других, сколько бы их ни было. Это можно видеть и в беднейших, и в богатейших странах мира.

Нервная система: социальные рефлексы и правительство-мозг

Для организма нервная система составляет основу индивидуальности, поскольку соединяет в единое целое все ткани и органы, а также позволяет телу чувствовать внешние раздражители. Чем выше у животных развита нервная система, тем более они способны к самоопределению и осмысленной деятельности. Нервная система отвечает за распределение функций по частям организма.

Российский социолог Павел Лилиенфельд-Тоаль расширял понятие нервной системы, проецируя те же механизмы на социальные связи, в том числе среди животных. У высших организмов больше межклеточного вещества, которое позволяет клеткам свободно развиваться. У примитивных существ клетки сами вырабатывают это вещество, у более сложных материал для него берется из окружающей среды.

Лилиенфельд рассматривает улей как цельный организм, «межклеточный материал» для которого (воск) выделяют сами пчелы.

Этот материал намного богаче, чем у тутовых шелкопрядов, которые живут менее организованно. Что важно — пчелы не просто производят воск, они же его и потребляют. То же самое происходит с клетками и межклеточным веществом.

Человек, по теории Лилиенфельда, и есть клетка, производящая деньги и общественные блага и сама же их потребляющая. Человекоклетки более подвижны и не так жестко закреплены в общей структуре. Однако, куда бы они ни переместились, они всё равно продолжают создавать богатство для всего организма.

Может быть интересно

«Биологизаторство»: что такое вульгарный материализм, есть ли у человека инстинкты и можно ли предсказать судьбу по геному — рассказывают ученые

Ученый даже находит некое подобие в жизненном цикле клетки и человека. Молодая клетка свободно перемещается в межклеточном пространстве, но потом занимает положенное место. Люди же, выходя из детства, встраиваются в общественную систему и находят профессию, то есть начинают выполнять конкретную функцию.

Нервы взаимодействуют друг с другом при помощи рефлексов, передающих внешнее раздражение. Рефлексы вынуждают людей сбиваться в кучки нервов, то есть в союзы, которые своей деятельностью влияют на социальный организм в целом. По отношению к таким союзам личные представления выступают своего рода подсознанием, однако вместе они создают что-то новое. Высшим органом нервной системы является правительство, которое пытается осознать рефлексы всех людей.

Рефлексивное соприкосновение с другими может приводить к тому, что Лилиенфельд называет «нравственными эпидемиями». Группами овладевает мания, которая не дает объективно оценивать реальность. Распространиться она может на союз из любого количества людей. Им может быть как небольшая секта, так и целая нация — вспомним гитлеровскую Германию.

Размножение: государства-мужчины, государства-женщины и колонии-почки

Французский социолог Рене Вормс пошел дальше других органицистов и попытался понять процесс исторической преемственности. Он сравнил его с размножением живых организмов.

По мнению Вормса, общество может размножаться из-за собственной привлекательности. Франция XVIII века была воспроизведена по всей Европе — культурой, образом жизни, стилем. Для этого ей даже не понадобилось насильственное воздействие, только собственный дорогой шик. А когда начались завоевания, Франция была окружена множеством мелких республик: Батавской, Гельветической, Лигурийской.

Часто государства возникают путем слияния нескольких обществ: та же Франция вобрала в себя элементы культуры галлов, франков и римлян, Англия — саксов, датчан и норманнов. Вормс отмечает, что первоначально в слиянии участвовали только два элемента. Это обстоятельство приводит ученого к мысли, что процесс появления нового общества подобен половому размножению.

Вормс утверждает: если объединение происходит путем вооруженного захвата, то очевидно распределение половых ролей. Элементы культуры победившего государства проникают в проигравшее подобно сперматозоидам, оплодотворяющим яйцеклетку.

Прямой аналог можно найти в ситуации, когда мужчины-завоеватели берут в жены завоеванных женщин. Изначально общества не имеют «пола» как такового — он появляется только при соединении.

Впрочем, не все мыслители придерживались такого мнения. Писатель Жозеф де Гобино создал арийскую расовую теорию, которая во многом повлияла на идеи национал-социализма.

Гобино приписывал негроидной расе сильную, но поверхностную чувствительность и неспособность к большим делам. Негроидов он обозначил женским полом. Белые же были определены мужским, поскольку они отличаются более высоким развитием интеллекта и воли. Кто кого должен оплодотворять пушками и «высокой культурой» — для Гобино и его немецких последователей было вполне очевидно.

Как и в природе, половое размножение — далеко не единственный способ. Часто общество размножается делением, особенно если речь идет об империях, завязанных на личности правителя. Такой была Македонская империя. Стоило умереть Александру, как его полководцы развязали серию войн на 20 лет и в итоге растащили империю на части. Та же участь постигала и более устойчивые империи, которые долго и красиво загнивали — как Римская империя, разделившаяся на Западную и Восточную.

Почкование, по мнению Вормса, — это колонизация. Империя увеличивает собственную площадь, «сажая» свою часть на другой стороне земли.

Колония сначала тесно связана с метрополией, полностью зависит от ее поддержки, заимствует образцы культуры и государственности. Поскольку у колоний есть пример для подражания, то многие стадии развития они проходят быстрее. Например, отпочковавшийся от Европы Новый свет избавился от рабства всего через четыре века с момента открытия. Благодаря этому со временем колония разрастается и становится независимой, иногда даже обходит «мать» по могуществу — так Карфаген стал куда мощнее, чем Тир.

Болезни: диссидентская чесотка и демократическая эпилепсия

В любом теле внутренние процессы могут дать сбой. Болезни общества философы трактовали в зависимости от своих политических взглядов. Наиболее подробно этот вопрос описывал еще в XVII столетии философ Томас Гоббс, автор «Левиафана» и убежденный монархист.

Гоббс болезнями называл те явления, которые нарушали «благородный» строй и вносили сумятицу демократии. Болезни, получаемые человеком от рождения, — аналог коренных проблем в государственном управлении, то есть отказа от монархии.

Обычно же социологи рассматривали болезни общества по аналогии с представлениями медицины XIX века. Все недуги, как считал Лилиенфельд, имеют один общий источник — отклонение особи от того направления движения, которое соответствует ее целям. В обществе же классы отклоняются от своего предназначения в экономической, юридической и политической областях. Социальная болезнь начинается с перерождения отдельных клеток, тканей или органов, а не всего организма в целом.

Гоббс также приводит подобные примеры. Люди, заболевшие чесоткой, раздирают себя ногтями до нестерпимой боли. С чесоткой Гоббс сравнивал диссидентов и мятежников, уничтожающих свою же среду обитания.

Демократию Гоббс не любил, поскольку простой народ необразован и не знает, как управлять собственной жизнью. Демократические идеи он сравнивал с эпилепсией. В обществе одна «душа», один источник власти — монарх. Если заявить, что в общественном теле есть и другая «душа» (например, народ), то получится, что внутри одного разума борются совершенно разные желания. А это уже клиника, как будто телом овладел чужой дух.

По Лилиенфельду, свобода и независимость общества имеют свою цену в виде возрастающего количества отклонений от здорового состояния. Подвижность элементов и отсутствие механических связей помогают легче проникать и распространяться в социальном организме «паразитам». К ним социолог относил разгулявшихся капиталистов, существующих за счет остального общества.

В XX веке органицизм оказался неактуален

«Телесные идеи» просуществовали не так долго, до конца XIX века. Вместе с ними социология отринула позитивизм — идею о том, что общество можно исследовать по аналогии с объектами изучения в естественных науках. Вместо этого стало появляться что-то свое.

Макс Вебер, один из самых влиятельных социологов в истории, предложил концепцию «понимающей социологии». Позитивизм и органицизм видели общество как систему, в которой отдельные люди-винтики или люди-клетки не имели большого значения. Вебер решил изучать, как отношение конкретных людей к общественным феноменам влияет на социальное развитие.

В XX веке эта тенденция набирала обороты: социология становилась всё более личностной, спускалась на нижние уровни жизни общества, в том числе на уровень межличностного общения. Метафоры тела исчезли из профессиональной среды.

Деньги — кровь, человек — нервная клетка. Как социологи XIX века использовали телесные метафоры, чтобы понять общество