Дорогая Кхалиси Ивановна, или Зачем мы заимствуем имена

В истории нередки случаи, когда иностранное имя поначалу закреплялось в королевской династии, а потом распространялось в народе. Монархи чаще, чем кто-либо, связаны родственными и брачными узами с другими странами, а иногда и сами иностранцы по происхождению.

Привычные нам имена Игорь, Ольга, Олег, Глеб вошли в обиход благодаря первым древнерусским князьям, имевшим скандинавские корни: Игорь — это скандинавское Ingvarr, Олег — Helgi, Ольга — Helga, Глеб — Guðleifr.

В наше время кое-кому кажется, будто признавать факт иностранного происхождения первых князей — непатриотично. Но Средневековье не знало идей крови и почвы, даже национальное самосознание как явление стало формироваться только в эпоху Возрождения.

Напротив, в Средневековье престижным считалось как раз иностранное, «заморское» в буквальном смысле слова происхождение основателя династии.

Так, древнеанглийская поэма «Беовульф» (не позднее XI в.) упоминает, что Скильд Скевинг, основатель легендарной династии Скильдингов, или, на скандинавский лад, Скьольдунгов, был найденышем — его принесло по морю в лодке. Согласно другой версии, в лодке нашли его предка Скева, который, вероятно, изначально был земледельческим божеством, — его имя на древнеанглийском означало «сноп» (по-английски и сейчас сноп — sheaf).

История Скева проясняет, почему приход будущего правителя «из-за моря» в Средневековье оценивался положительно: такой пришелец считался посланцем богов, ведь «за морем» в средневековых представлениях лежали иные, потусторонние миры.

Даже с развитием мореплавания и распространением христианства это представление не исчезло и бытовало еще много веков, пока не наступила эпоха Великих географических открытий. Потому в «Повести временных лет» славяне и посылают «за море» приглашение варягам княжить.

Игори, Олеги, Ольги и Глебы теперь нам привычны, эти имена вполне обрусели, а вот Рюриков что-то не видно, это имя если и встречается, то как редкий курьез: два наиболее известных Рюрика, у которых это было настоящее имя, а не псевдоним, — лингвист Р. К Миньяр-Белоручев и орнитолог Р. Л. Беме — родились в 1920-е гг., период самых бурных и эксцентрических экспериментов с именами в истории России.

Похоже, и в исторической династии Рюриковичей имя основателя особой популярностью не пользовалось — князей с этим именем очень мало. Почему судьба этого имени сложилась иначе, чем судьбы остальных русских имен скандинавского происхождения? Вероятно, дело в благозвучии: все-таки сочетание звуков рюр не самое удобопроизносимое для носителей русского языка, в котором таких звуковых комбинаций исконно нет.

Подобный процесс — когда заимствованное имя сначала возникает в правящей династии, а потом распространяется среди более широких слоев населения, — происходил и у самих скандинавов.

Многие современные шведы носят имя Магнус, и оно воспринимается как типично шведское. Но по происхождению оно латинское, от прилагательного magnus «великий», и у него есть точная дата рождения — 1024 г.

В этом году Альфхильда, англосаксонская наложница норвежского короля Олафа, тогда еще не Святого, родила от него ребенка. Будь младенец рожден в законном браке, он получил бы одно из династических имен предков, но внебрачным детям могли давать необычные имена. А малыш к тому же очутился в экстремальной ситуации — возникли опасения, что он не выживет. В Средневековье это означало, что надо срочно крестить. Король в это время спал.

Опасаясь королевского гнева, скальд Сигват не стал его будить, решил провести крещение сам и в качестве крестного отца ребенка выбрал ему имя. Видимо, он решил щегольнуть ученостью и вспомнил об императоре Карле Великом — по-латыни Carolus Magnus. Вот только знание латыни у королевского скальда оказалось несколько, хм, поверхностным, и он принял слово Magnus за второе имя. Так ребенок и стал Магнусом.

Король Олаф поначалу был несколько шокирован таким самоуправством, но Сигвату удалось убедить его в правильности своего поступка. Эту историю сохранил для нас Снорри Стурлусон в своем «Круге Земном» — собрании саг о королях, записанном в XIII в.

Много лет спустя внебрачный королевский сын, обязанный своим именем переводческому ляпу, в силу исторических превратностей взошел на престол и стал королем Магнусом Добрым.

С этого времени имя Магнус стало чрезвычайно популярным в королевских династиях Норвегии, Дании и Швеции (на самом деле короны и территории этих стран в течение веков многократно то соединялись в разных комбинациях, то разделялись, так что говорить о «Норвегии, Швеции и Дании» до XIX в. можно лишь условно, но не будем утомлять читателя подробностями средневековой геополитики). А впоследствии оно вошло в обиход и у рядового населения.

Как ни удивительно, это имя, которое русскому слуху кажется типично шведским, на самом деле славянского происхождения. Малыш — тезка нашего Святополка.

Только Святополк, давший это имя множеству шведских мальчиков, происходил не из Древней Руси, то есть не из восточных славян, а из Поморья, балтийского региона, где в Средневековье жили западные славяне. В западнославянских языках и в наше время сохраняются носовые звуки. Поэтому имя Святополк латиницей записывалось как Svantepolk. Сокращенно — Svante.

Отцом этого Святополка был Кнут, герцог Ревельский, внебрачный сын датского короля Вальдемара II. Общая закономерность: там, где в родословную затесались незаконнорожденные, туда заимствованные имена проникают гораздо легче.

О матери неизвестно почти ничего, кроме того, что она была славянкой. Подпорченная родословная не помешала Святополку-Свантеполку занимать довольно высокое общественное положение и жениться на родственнице шведских королей.

Он умер в 1310 г., а имя осталось в шведской традиции и дожило до наших дней. Среди прочих его получили знаменитый химик Сванте Аррениус (1859–1927) и наш любимый герой книги Астрид Линдгрен. Судя по тому, что и фамилия Малыша — Свантесон, его предки тоже носили это имя.

Обратим внимание, что ни Магнус Добрый, ни Сванте Кнутссон не были канонизированы как святые и не имели особых заслуг перед церковью, а наши князья Игорь и Олег даже не были христианами.

Их имена получили популярность потому, что стали восприниматься как престижные, связанные сначала с родословной монаршего дома, а в новейшее время — с национальной историей. Это чисто светский путь заимствования имен.

С некоторых пор необязательно быть в родстве с княжеской или королевской династией, чтобы поучаствовать в большой политике, которая отражается на заимствованиях имен.

Французы в эпоху Великой французской революции опробовали использование древнеримских имен. Такие экстремальные варианты, как Гракх Бабеф (Gracchus Babeuf, 1760–1797, настоящее имя Франсуа-Ноэль Бабеф), конечно, не прижились.

А вот имя Камиль (Camille, из римского Camillus) пришлось как нельзя кстати и теперь воспринимается как заурядное французское имя. К примеру, художник Камиль Коро, предтеча импрессионизма, родился как раз в годы Первой республики — в 1796 г., так что его имя тогда было знаком родительских симпатий к новой власти. Сейчас же революционные ассоциации стерлись, и оно звучит совершенно нейтрально.

В Советском Союзе XX в. римские имена особого энтузиазма не вызывали — более-менее обиходным стало только имя Спартак (не знаю, надо ли напоминать современному читателю, что так звали руководителя восстания гладиаторов в 73–71 гг. до н. э.). Самый знаменитый его носитель — актер Спартак Мишулин (1926–2005).

По забавному совпадению он играл в театре Карлсона, то есть история в некотором роде столкнула на одной сцене Святополка и Спартака.

Гораздо более востребованными оказались имена зарубежных идеологов и исторических деятелей более недавнего времени: Карл (в честь Карла Маркса), Клара (в честь Клары Цеткин), Роза (в честь Розы Люксембург), Эрнст (в честь Эрнста Тельмана).

До революции такие имена носили обрусевшие немцы, но в советское время они неожиданно обрели популярность среди народов союзных республик, что порождало такие фантастические сочетания, как Карл Молдахметович Байпаков (я не шучу, это реальное имя казахского археолога, умершего совсем недавно).

Насколько эти имена были распространены среди этнических русских, не очень понятно. История советской ономастики еще недостаточно изучена, литература на эту тему чаще всего ограничивается анекдотами о курьезах имянаречения 1920–1930-х гг., и неясно даже, достоверны ли эти сведения — существовали ли такие имена, или они выдуманы фельетонистами того времени.

Однако, например, про имя Жанна в честь Жанны д’Арк можно совершенно точно сказать, что оно стало «своим» и в русском быту, и у других народов бывшего СССР, и давно уже не воспринимается как идеологизированное: своеобразным свидетельством этого служит песня Владимира Преснякова — младшего «Стюардесса по имени Жанна», ставшая хитом в 1994 г.

Нарекая ребенка королевским именем, родители обычно надеются таким образом обеспечить ему долю славы и престижа, связанных с этой исторической фигурой. Тогда как использование имен типа Спартак, Клара или Lenin — это жест идеологической лояльности.

Конечно, в заимствовании имен играет роль и множество других причин — и межэтнические браки, и художественная литература (так, армянам почему-то полюбились имена шекспировских персонажей — Гамлет, Лаэрт, Джульетта), и просто мода.

Например, ни с того ни с сего коренные русские вдруг начинают называть детей Робертами; мы с детства привыкли слышать «поэт Роберт Рождественский», и нам это сочетание не кажется нелепым, а вот Анна Ахматова от него морщилась: «английское имя при поповской фамилии».

Об именах можно рассказывать до бесконечности, но тема нашей книги все-таки не происхождение имен, а природа и механизмы заимствований. Не станем отвлекаться и на обсуждение заимствованных фамилий — ведь фамилии чаще всего происходят от имен.

Так в чем же главное отличие заимствованных имен от других заимствованных слов? В том, что заимствование имен всегда происходит сознательно, волей конкретных людей.

Когда ребенку дают имя, не вписывающееся в прежнюю традицию, это всегда в той или иной степени жест, попытка выделить его, некое послание общественности.

Иногда выбор оказывается неудачным: например, русские дети, названные в 1920-е гг. Адольфами, очутились в скверном положении после 1933 г. Моя бабушка вспоминала одного такого Адольфа, которому пришлось срочно переименоваться в Алика.

Однако, как ни парадоксально, для того чтобы заимствованное имя прижилось в ономастиконе и не осталось единичным курьезом, нужно, чтобы его коммуникативная нагрузка хотя бы отчасти стерлась, и рано или поздно это происходит со многими заимствованиями.

Предельный случай такого стирания — христианские имена типа Петр (Peter, Pier(re) и т. д.), которые атеисты, без лишних раздумий, дают своим детям.

В начале мы говорили о том, что имена не обладают никаким собственным значением, кроме указания, что вы имеете дело с этим человеком, а не с другим. Это достаточно легко продемонстрировать: например, английское слово dick имеет непристойное значение, однако никого не смущает деловое письмо, подписанное именем Dick (и в наше время оно может быть не только уменьшительным от Richard, но и вполне официальным).

Заимствованные имена — замечательное опровержение идеи, что из-за невозможности назвать предметы вроде фрака или компьютера на родном языке иностранным словам выдается въездная виза. Такой «визы» не существует.

Заимствования происходят потому, что люди в силу своей социальной природы общаются между собой, а языки стремятся к этому общению приспособиться — ведь они служат его средством. И чаще всего это происходит помимо воли отдельных людей и даже целых групп людей.

Личные имена — исключение, только подтверждающее правило: даже имя не так просто ввести в обиход, не получилось же в России с Рюриками. Имя само по себе — не способ коммуникации, а лишь повод к ней.

Дорогая Кхалиси Ивановна, или Зачем мы заимствуем имена

Читайте также:

Как ни удивительно, это имя, которое русскому слуху кажется типично шведским, на самом деле славянского происхождения. Малыш — тезка нашего Святополка.

Читайте также:

Когда ребенку дают имя, не вписывающееся в прежнюю традицию, это всегда в той или иной степени жест, попытка выделить его, некое послание общественности.