«Деревня индивидуалистов»: история Переделкина, самого литературного городка в истории русской культуры

Точки на карте

В русской литературе существует традиция указывать в конце произведения место его создания. Москва, Ленинград, Алма-Аты, Ташкент, Мюнхен — по этим точкам можно следить за географией перемещений авторов, искать следы влияния, связывать узелками на воображаемой карте людей и локации. Но есть название, которое вызывает особенный трепет и встречается чаще других — не просто точка на карте, но своего рода столица литературоцентричной страны Советов, подмосковный поселок с ласковым, шепчущим названием Переделкино.

Идея специального городка для писателей кажется утопичной, сошедшей со страниц романов братьев Стругацких с их прогрессивным социализмом будущего.

Литература была критически важна для идеологии Советского Союза. Она воспитывала, учила и наставляла граждан. И поэтому к писателям относились с пиететом и осторожностью, почти как к пророкам.

Часто говорят, что с инициативой построить несколько десятков писательских дач в одном месте выступил Максим Горький. Иногда добавляют, что он обратился с этой идеей лично к Иосифу Сталину, а тот великодушно ее одобрил, и тогда для литераторов тут же возвели комфортабельные резиденции. Там ни в чем не нуждавшиеся литераторы свободно творили, ходили друг к другу в гости и гуляли по лесу. Примерно так — с большой натяжкой, конечно, — можно представить себе историю поселка Переделкино. Но мы попробуем рассказать ее более детально.

Есть несколько версий происхождения топонима «Переделкино». По одной из них (романтической), в эти места отправлял ссыльных подданных Иван Грозный на перевоспитание, то есть переделывание.

Дачи для литературной аристократии

В 1930 году Борис Пильняк предложил советским литераторам организовать дачный кооператив. Задумка понравилась, ее горячо одобрили и начали обсуждать. Судя по всему, довольно громко. Весной 1932 года в Москву приехал Максим Горький. Причины поездки он объяснял Константину Федину, будущему жителю Переделкина, так: «Отобрать человек 20–25 наиболее талантливых литераторов, поставить их в условия полнейшей материальной независимости, предоставить право изучения любого материала, и пусть они попробуют написать книги, которые отвечали бы солидности вопросов времени… Возражение: создается литературная аристократия — недействительно, „спецы“ всюду необходимы. В области литературы — особенно, ибо нашего читателя обременяют словесным хламом, а подлинным нашим литераторам — нет времени учиться и работать, им слишком много приходится тратить сил на завоевание примитивных удобств в жизни: поиска дач, питания и т. д.».

В октябре 1932 года на квартире у Максима Горького на Малой Никитской Сталин встретился с пятьюдесятью самыми видными писателями СССР. Там он впервые и назвал их «инженерами человеческих душ», рассказал им о намерении учредить Союз писателей, открыть Литературный институт, а заодно предложил построить для литераторов город.

Горький начал спорить (он не терпел элитарности, а об отдельном писательском городке в начале 1933 года писал Ивану Гронскому, будущему председателю оргкомитета Союза писателей, как об «искусственном создании касты» и «деревне индивидуалистов»).

Сталин признал, что подобная идея «может отдалить писателей от живой среды и развить в них самомнение». Но от задумки, видимо, не отказался.

В Переделкине располагалась родовая усадьба Самариных — Измалково. Они жили в ней с 1830 года. Там рос писатель и философ Юрий Самарин. Об этом месте Борис Пастернак писал в стихотворении «Старый парк»: «Парк преданьями состарен. / Здесь стоял Наполеон, / И славянофил Самарин / Послужил и погребен».

Воплощение идеи

19 июля 1933 года вышло постановление Совета народных комиссаров «О строительстве „Городка писателей“». Выбрали и место — недалеко от Москвы, но на природе, в окружении лесов. В тихом и живописном местечке рядом с обмелевшей рекой Сетунь под будущие дачи вырубили Измалковский лес. Первыми построили тридцать типовых дач. Но поселок-утопия на поверку оказался поселком-утопленником. Под некоторыми домами к моменту сдачи стояла вода. Строили в спешке и сдавали, не доделав. Корней Чуковский писал: «На нашей даче я уже провел сутки — и мне очень нравится. Тишина абсолютная. Лес. Можно не видеть ни одного человека неделями. Только ремонт сделан кое-как; всюду пахнет скверной масляной краской; денег потребуется уйма». Первоначально дома сдавались именно под дачи — не предполагалось, что кто-то будет жить там зимой.

Списки первых резидентов обсуждались и согласовывались, и счастливчики, конечно, вызывали зависть. Квартирный вопрос был для москвичей больным местом. Михаил Булгаков в «Мастере и Маргарите» сатирически вывел Переделкино под именем дачного поселка МАССОЛИТа Перелыгино (от слова «лгать»).

— Не надо, товарищи, завидовать. Дач всего двадцать две, и строится еще только семь, а нас в МАССОЛИТе три тысячи.
— Три тысячи сто одиннадцать человек, — вставил кто-то из угла.
— Ну вот видите, — проговорила Штурман, — что же делать? Естественно, что дачи получили наиболее талантливые из нас…
— Генералы! — напрямик врезался в склоку Глухарев-сценарист.
Бескудников, искусственно зевнув, вышел из комнаты.
— Одни в пяти комнатах в Перелыгине, — вслед ему сказал Глухарев.
— Лаврович один в шести, — вскричал Денискин, — и столовая дубом обшита!
— Э, сейчас не в этом дело, — прогудел Абабков, — а в том, что половина двенадцатого.
Начался шум, назревало что-то вроде бунта. Стали звонить в ненавистное Перелыгино, попали не в ту дачу, к Лавровичу, узнали, что Лаврович ушел на реку, и совершенно от этого расстроились.

Михаил Булгаков «Мастер и Маргарита», глава 5 «Было дело в Грибоедове»

Дачи в Переделкине были символом признания. Они достались самым крупным писателям того времени. В первоначальном списке значились Исаак Бабель, Борис Пильняк, Борис Пастернак, Александр Афиногенов и другие. Дачи за хозяевами закреплялись пожизненно — после смерти прежнего арендатора следовало искать нового.

В окнах деревянных домиков нового городка загоралось всё больше огней — приезжали с семьями, перевозили вещи. На картах появилась точка — Переделкино.

Переделкинская дружба

«На первых порах переделкинской жизни постоянно устраивались читки новых произведений, только что вышедших из-под пера. Те из переделкинцев, которых не приглашали на эти (очень многолюдные) чтения, то ли чувствуя обиду, то ли из каких других, свойственных их натуре черт характера, узнав о таких чтениях, сообщали, что в Переделкине организуется некий „филиал“ Союза писателей. Ничего подобного, разумеется, и в помине не было, однако такие читки прекратились.

Но близкие друзья никогда не переставали читать друг другу».

Тамара Иванова, жена Всеволода Иванова, «Мои современники, какими я их знала»

Несмотря на свойственный писателям дух соперничества, добрососедские отношения между переделкинцами не были редкостью. Пастернак, например, крепко дружил с Константином Фединым — еще до переезда в поселок они были соседями по Лаврушинскому переулку в Москве.

Пастернак простодушно писал Федину еще в 1928 году: «Я Вас люблю и ревную». В Переделкине они тоже поселились неподалеку друг от друга. Из дома Пастернака в дом Федина слали записки: «Костя, радость моя, — у нас есть немножко пива и водка и у меня плохое настроение. Приходи, пожалуйста, когда стемнеет». Федин одним из первых читал «Доктора Живаго». Он говорил Чуковскому, что роман гениален. Помогали друг другу, выбивали путевки в санатории, врачей, публикации. Когда в июле 1947 года у Фединых загорелась дача, тушили ее всем Переделкиным.

«В беседке после читки почти все говорили об усталости от „псевдообщественной суматохи“, идущей по официальной линии. Многие обижены, раздражены, абсолютно не верят в искренность руководства Союза писателей, ухватились за переделкинскую дружбу».

Справка от 9 января 1937 года «О настроениях среди писателей»

Но в разгар сталинских репрессий читать перестали совсем. Переделкино с его особым статусом в это время оказалось довольно опасным местом. В 1934 году здесь арестовали Льва Каменева (он получил право на аренду дачи как директор Института мировой литературы), через два года его расстреляли. Потом пришли за Бабелем, Пильняком, Зазубриным — в маленьком поселке все слышали, если забирали очередного неугодного. В одну из ночей 1937 года черная машина приехала и к дому Федина. Но искали не Федина, а Бруно Ясенского, перепутали адреса. Федин, по слухам, сам подошел к машине, проверил ордер, сказал: «Плохо работаете, товарищи» — и указал на нужный дом. Ясенского расстреляли через год.

«Жди меня, и я вернусь»

«В Переделкине мы почти не бываем. Там очень большая пальба», — писал Корней Чуковский дочери в 1941 году. Война пришла в Переделкино беспокойным ревом самолетов, летавших над вершинами деревьев. В деревне рыли траншеи: те литераторы, кто осмеливался приезжать, спускались туда во время бомбежек. Федин, например, если оставался, ходил ночевать к Пастернаку — было страшно. В некоторых домах располагались военные части.

В июле 1941 года поэт Константин Симонов на даче Льва Кассиля в Переделкине сочинил самое знаменитое стихотворение военного времени — «Жди меня».

Он вспоминал об этом: «Я ночевал на даче у Льва Кассиля в Переделкине и утром остался там, никуда не поехал. Сидел весь день на даче один и писал стихи. Кругом были высокие сосны, много земляники, высокая трава. Был жаркий летний день. И тишина. На несколько часов даже захотелось забыть, что на свете есть война. <…> Война, когда писались эти стихи, уже предчувствовалась долгой. „…Жди, когда снега метут…“ в тот жаркий июльский день было написано не для рифмы. Рифма, наверно, нашлась бы и другая».

Стихотворение напечатали не сразу. Сначала, в декабре 1941 года, Симонов прочитал его на радио. Оно казалось издателям и самому автору слишком личным, интимным, слишком адресным. Напечатали его только 14 января 1942 года — на третьей полосе «Правды». Три симоновские строфы сделали для боевого духа советской армии и народа больше, чем сотни страниц агитационных материалов. Стихотворение «Жди меня» многократно перепечатывали, размещали на листовках, читали вслух со сцены и по радио, переписывали от руки солдаты. Симонов говорил: «У стихотворения „Жди меня“ нет никакой особой истории. Просто я уехал на войну, а женщина, которую я любил, была на Урале, в тылу, и я ей написал письмо в стихах». Маленькая, как само Переделкино, история неожиданно оказалась близкой и понятной целой стране.

«„Жди меня“ не только было похоже на заклинание по своему жанру, но и функционировало как таковое в социальной практике. Многократное прочтение этого стихотворения само по себе имело психотехническую функцию. Врач Слава Менделевна Бескина, работавшая во время войны во фронтовых госпиталях, вспоминала, что раненые солдаты, когда им было особенно больно, читали наизусть „Жди меня“».

Литературный критик Илья Кукулин

Приезжие

Во время войны на даче для писательских детей в Переделкине (бывший дом Бруно Ясенского) жили Тарковские — Андрей, его сестра Марина и их мама Мария Вишнякова. Сюда к ним осенью 1943 года внезапно и ненадолго приехал с фронта отец — поэт Арсений Тарковский. Сцену встречи с отцом Андрей Тарковский потом воссоздал в фильме «Зеркало» — мужчина возвращается с фронта, обнимает детей, деревянный дом на фоне, холодный лес.

Марина Тарковская вспоминала: «Мы занимали крохотную комнату с кирпичной печуркой (остальные комнаты не отапливались). Сохранилось боковое крылечко, которое вело к нам. По соседству были дачи Инбер, Тренева, Павленко, подальше — Фадеева. С сыном Фадеева, Сашей, Андрей играл в „солдатики“. <…> История с игрой в солдатики всплыла в памяти, когда я увидела в „Зеркале“ старинный том с репродукциями. Сцена снималась в Переделкине у той же литфондовской дачи, где мы жили после эвакуации».

«Очевидно, каждому солдату во время войны выдавалась, кроме ружья и шинели, книга Сталина „Основы ленинизма“. У нас в Переделкине в моей усадьбе стояли солдаты. Потом они ушли на фронт, и каждый из них кинул эту книгу в углу моей комнаты. Было экземпляров 60. Я предложил конторе Городка писателей взять у меня эти книги. Там обещали, но надули. Тогда я ночью, сознавая, что совершаю политическое преступление, засыпал этими бездарными книгами небольшой ров в лесочке и засыпал их глиной. Там они мирно гниют 24 года — эти священные творения нашего Мао».

Корней Чуковский

После войны в Переделкино провели телефонную линию. В 1946 году сюда приехал Николай Заболоцкий, успевший отсидеть и выйти, здесь он переводил «Слово о полку Игореве». Когда ехал на электричках, всматривался в попутчиков, иногда боязливо говорил, что сейчас повяжут. Но обошлось. Корней Чуковский построил детскую библиотеку и проводил праздники для детей. Жизнь медленно восстанавливалась, дома чинили. Сказка Чуковского «Приключения Бибигона» начинается словами: «Я живу на даче в Переделкине, это недалеко от Москвы». Но всё же самым знаменитым обитателем и одновременно самым большим поклонником этих мест считается другой человек. Вениамин Каверин писал, что Пастернак жил «так, как будто сам создал его [Переделкино] по своему образу и подобию».

Иногда говорят даже, что Переделкино — это и есть Пастернак.

«Библиотека действительно вышла на славу. Это лучшее мое произведение. Три уютные комнаты, теплые, светлые, нарядные, множество детей (в день не меньше 40 человек!), которые читают запоем — тут же, в библиотеке — за всеми столами — и делают уроки, и радуются каждой новой книге, которую я привожу из Москвы».

Корней Чуковский — Михаилу Слонимскому

Пастернаковское Переделкино

Пастернак жил в Переделкине как обычный дачник — копал огород, работал в теплице, следил за яблонями. У него в поселке было два адреса: первый дом семье не понравился, и они сумели переехать; «домом Пастернака» обычно называется второй — деревянный, двухэтажный, с полукруглой террасой, светлый. На входе всегда стояли резиновые сапоги — Пастернак много гулял. Большой рабочий стол, кровать, на первом этаже в гостиной был даже телевизор.

«Дачи строились на широкую ногу, по пять-шесть комнат, и все они стояли в сосновом бору. Мне не нравился наш участок — он был сырой и темный из-за леса, и в нем нельзя было посадить даже цветов. Мы были недовольны огромными размерами дома — шесть комнат с верандами и холлами, поэтому, когда умер в 1939 году писатель Малышкин, нам предложили переехать в чудную маленькую дачу с превосходным участком, солнечным и открытым».

Из воспоминаний Зинаиды Николаевны Пастернак

Сейчас в Переделкино проще всего добраться от станции метро «Новопеределкино», но во времена Пастернака жители чаще всего вызывали автомобили. Только не Борис Леонидович. Между поселком и Москвой он перемещался на поезде, останавливавшемся на полустанке. Выходил ранним утром («Я выходил в такое время, когда на улице ни зги»), возвращался поздно вечером («Поезд ушел. Насыпь черна. Где я дорогу впотьмах раздобуду?»). Пастернак написал о Переделкине так много стихов, что они складываются в особый цикл — простой, усталый, шумный, как гул поездов, благостный.

В течение десяти лет, с 1945 по 1955 гг., Пастернак работал в Переделкине над «Доктором Живаго». Когда роман был закончен, он предлагал его в советские издания — альманаху «Литературная Москва» и журналу «Новый мир». В публикации отказали. В редколлегии «Нового мира», отправившей письмо с отказом, были и Константин Симонов, и Константин Федин. Оба подписались под строчками: «Вы построили его как произведение, вполне откровенно и целиком поставленное на службу определенным политическим целям. <…> Как люди, стоящие на позиции, прямо противоположной Вашей, мы, естественно, считаем, что о публикации Вашего романа на страницах журнала „Новый мир“ не может быть и речи».

Пастернак решился отправить рукопись в Италию. Он говорил: «Напрасно Вы думаете, что я чем-то был до романа. Я начинаюсь только с этой книги, всё, что было прежде, — чепуха».

Нобелевская драма

23 октября 1958 года Нобелевский комитет объявил о вручении Нобелевской премии по литературе советскому поэту Борису Пастернаку с формулировкой «За значительные достижения в современной лирической поэзии, а также за продолжение традиций великого русского эпического романа». Радостное известие Пастернак встретил на даче в Переделкине. Пришли гости, тут же накрыли стол. Пили и говорили тосты. Корней Чуковский, уже много лет не употреблявший алкоголь, сделал исключение. Ликовали все. На фотографиях того дня счастливый, улыбающийся Пастернак чокается с гостями. Он еще не знает, чем станет для него эта нобелевка. Евгений Пастернак, сын поэта, вспоминал: «Вечером того дня, когда в Москве стало известно, что отцу присудили Нобелевскую премию, мы радовались, что все неприятности позади, что получение премии означает поездку в Стокгольм и выступление с речью. Как это было бы красиво и содержательно сказано! Победа казалась нам такой полной и прекрасной. Но вышедшими на следующее же утро газетами наши мечты были посрамлены и растоптаны. Было стыдно и гадко на душе».

«Пришла в 11 часов Клара Лозовская, моя секретарша, и, прыгая от восторга, сообщила мне, что Пастернаку присуждена премия. <…> Я с Люшей бросился к нему и поздравил его. Он был счастлив, опьянен своей победой и рассказывал, что ночью у него был Всеволод Иванов, тоже поздравляя его».

Корней Чуковский о событиях 24 октября 1958 г.

Следующим утром Тамара Иванова видела с балкона своей дачи, как Федин пошел к Пастернаку — уговаривать отказаться от Нобелевской премии. Видела, как он «вылетел» оттуда позднее. Запись от 24 октября в дневнике Федина: «Я отдаю себе отчет, что в его представлении обо мне я, конечно, сольюсь со всеми, кто теперь будет „нажимать“ на него».

27 октября 1958 года Пастернака исключили из Союза писателей. Узнав об этом, он первым делом спросил: «Как думаете, у меня отнимут дачу?»

Началась травля; значительная часть высказанного в ходе нее можно свести к легендарной фразе: «Я Пастернака не читал, но осуждаю». 29 октября поэт дал в Нобелевский комитет телеграмму: «В силу того значения, которое получила присужденная мне награда в обществе, к которому я принадлежу, я должен от нее отказаться. Не сочтите за оскорбление мой добровольный отказ».

Он написал стихотворение «Нобелевская премия» — вместо речи, которую так и не произнес со сцены в Стокгольме. Пастернак хромал с детства — неудачно упал с лошади. Но всегда успешно скрывал хромоту, выработав специальную походку. Лидия Чуковская вспоминала, как после исключения из Союза писателей смотрела вслед Пастернаку и тогда впервые заметила, что он хромает.

Я пропал, как зверь в загоне.
Где-то люди, воля, свет,
А за мною шум погони,
Мне наружу ходу нет.
Темный лес и берег пруда,
Ели сваленной бревно.
Путь отрезан отовсюду.
Будь что будет, всё равно.
Что же сделал я за пакость,
Я убийца и злодей?
Я весь мир заставил плакать
Над красой земли моей.

Пастернак «Нобелевская премия»

Борис Пастернак умер 30 мая 1960 года. В комнате на первом этаже, где он лежал, распахнули настежь окна, чтобы поэт мог смотреть на сад и дышать воздухом. То и дело приходили люди — прощаться. Говорят, что на Киевском вокзале, откуда шли электрички в Переделкино, кто-то расклеивал листовки с сообщением о похоронах Пастернака. В день, когда они состоялись, погода была ясной. Константин Федин не пришел — он тяжело болел. Вениамин Каверин раздраженно написал ему: «Из твоего окна не было видно, как его провожала тысячная толпа, как его на вытянутых руках пронесли мимо твоего дома?»

Поэта похоронили на переделкинском кладбище — в дальней его части. Место его упокоения найти непросто: нужно идти от главного входа до могилы Арсения Тарковского, а от нее — к могиле Чуковского, и тогда по левую руку будет скромный памятник Пастернаку, а рядом — и Евгению Евтушенко, завещавшему похоронить его рядом.

«Здесь жил и умер Борис Пастернак. С давних времен я привык зимою и летом встречать его в этих местах. И теперь, в октябре — ноябре, всякий раз, когда я прохожу мимо знакомого ельника, мне чудится, что Борис Леонидович, как это бывало не раз, возникнет внезапно вот здесь, на опушке, с громадною вязанкою хвороста — моложавый, здоровый, приветливый, быстрый — и я услышу его мажорный, гудящий густой баритон».

Корней Чуковский

В 1989 году пастернаковскую Нобелевскую премию вручили сыну поэта, Евгению.

Живем дальше

В 1955 году в Переделкине построили новый Дом творчества писателей — каменный корпус на сорок комнат. В каждой — большой стол и минимум мебели. Комнатки были такими маленькими, что Арсений Тарковский называл их «родные пеналы». Позднее к зданию пристроили стеклянный корпус с кинотеатром и бильярдом. Сюда писатели приезжали работать по путевкам.

Надо сказать, что это учреждение не было единственным в своем роде. В 1956 году еще один Дом творчества открылся в поселке Комарово Ленинградской области. Там чаще работали ленинградские литераторы. Братья Стругацкие, например, проводили там время продуктивно: писали с десяток страниц «Обитаемого острова» в день. Аналогичные Дома творчества существовали в Царском селе, в Ялте, в Коктебеле.

В сентябре 1965 года в дом к Чуковскому приехал Солженицын. Чуковский предложил ему остаться пожить на некоторое время — ради безопасности. Солженицын вспоминал об этих днях: «Вне его дома меня можно было смахнуть как муху. А вот здесь — не возьмешь». Поселок Солженицыну не понравился. Зато Чуковский — очень.

В шестидесятых в Переделкино въехали Роберт Рождественский, Евгений Евтушенĸо, Андрей Вознесенский, Белла Ахмадулина, Василий Аĸсенов, Булат Оĸуджава.

Вознесенскому дача досталась случайно: в городе у него обострялась сезонная аллергия, а в Подмосковье становилось полегче. Семье выделили две комнаты без кухни на даче поэта Василия Казина. Перед смертью Казин свои комнаты передал соседям, сказал, что Вознесенский — хороший поэт и что нечего ему ютиться. Вознесенский потом писал о Переделкине: «Получилась же счастливейшая возможность жить и работать в одном из лучших мест России».

Так вышло, что живу я в Переделкино.
Когда пишу, в окне перед собой
я вижу в черно-белых прядях дерева
сосулек гребень темно-голубой…
И можно ли с усталостью мириться мне,
когда, старейший юноша в стране,
на мотоцикле вежливой милиции
Чуковский в гости жалует ко мне?
Он сам снимает меховой нагрудничек,
предупреждая: «Только без вина!»,
и что-то удивительно накручивает
про Зоргенфрея, Блока, Кузмина…

Евгений Евтушенко, фрагмент стихотворения «Переделкино»

Картины Евтушенко

В 2010 году Евтушенко на своем участке построил Музей-галерею. Она открылась к дню рождения поэта. На первом этаже выставлены фотографии, сделанные самим Евтушенко, и картины, подаренные ему художниками. Среди них работы Пабло Пикассо, Фернана Леже, Марка Шагала, Михаила Шемякина и многих других. На втором этаже воссоздан интерьер кабинета Евтушенко с рабочим столом, личными вещами, книгами. В музее выставлено несколько портретов поэта. С одним из них связана забавная история. Евтушенко позировал художнику Давиду Сикейросу. Когда тот закончил, показал работу Евгению Александровичу: лицо последнего выдавало неудовольствие. Сикейрос уточнил, в чем дело, и Евтушенко, пытаясь объясниться, ответил: «Сердца нет». Художник снова взялся за краски и нарисовал на груди поэта червовый туз, а в углу полотна написал: «Одно из тысячи лиц Евтушенко. Когда-нибудь нарисую остальные 999».

«Снимать Евгений Александрович начал довольно необычным образом. В 1974 году его пригласили на гастроли в Японию. Одно выступление предполагалось прямо на улице. Незадолго до начала поэт увидел немолодую японку, прислонившуюся к стволу сакуры. Он заметил то, на что никто, кроме него, не обратил внимания. Морщины ее лица совпали с корой дерева, как бы переходили в нее. Он попросил стоявшего рядом фотографа (Евгений Александрович знал 5 языков) сделать этот кадр, но тот отказался: „Ты заметил — ты и нажимай на спуск“. Евтушенко нажал, кадр получился. Его потом напечатали две японские газеты».

Нина Назирова, заведующая отделом Музея-галереи

С картиной Пикассо в коллекции Евтушенко история вышла не менее интересная.

Поэт был в гостях у Пикассо в Сан-Поль-де-Вансе, и тот предложил выбрать в подарок любое полотно, а Евтушенко… ничего не понравилось.

Художник очень смеялся — одна его подпись в углу картины стоила десятки тысяч долларов. Полотно Пикассо всё же попало в коллекцию Евтушенко — его подарила ему Нади Леже, вдова художника Фернана Леже.

Переделкино снег заметал.
Средь белейшей метели не мы ли
говорили, да губы немые
целовали мороз, как металл?
Не к добру в этой зимней ночи
полюбились мы пушкинским бесам.

Белла Ахмадулина, фрагмент стихотворения «Метель»

Кроме музея Евтушенко в Переделкине работают музеи Пастернака, Чуковского, Окуджавы, скульптора Зураба Церетели. Открытия музея Пастернака добивались множество людей, в том числе Евгений Евтушенко и Андрей Вознесенский. Он открылся 10 февраля 1999 года. Музей Чуковского тоже спасала не только семья писателя, но и Эдуард Асадов. На даче, которую так любил Корней Иванович, музей открыли в 1994 году.

Переделывание

В Переделкине жили, работали, растили детей, влюблялись, переживали, боялись и умирали поколения советских писателей. Кто-то до сих пор говорит о них как о слугах режима или касте аристократов. Но для небольшого поселка они оставались прежде всего его обитателями, а друг для друга — соседями. Переделкино видело семейные драмы, предательства и разборки. А еще — великие романы, сборники стихотворений, пленку кинокартин, поддержку и дружбу. Оно до сих пор частично сохранило прежний облик — можно прогуляться по лесу, пойти к роднику, зайти в гости к Борису Пастернаку или Корнею Чуковскому, вообразить себя переделкинцем.

Вопрос склонения топонима Переделкино до сих пор не решен однозначно. Так, например, Солженицын в 1963 году пишет Чуковскому: «За приглашение побыть в Переделкино — благодарю». И чуть позже, уже побывав в гостях, иначе: «Узнал от Л. Копелева, что Вы опять хвораете и уехали из Переделкина» и «Как могли Вы даже подумать, что мне в Переделкине не понравилось». В письмах, в прозе и в мемуарах литераторы чаще всего склоняли название, в поэзии — нет. У Олега Митяева: «В доме в Переделкино отключили свет. / А Булата Шалыча вот уж год как нет».

Дом творчества писателей Переделкина со временем пришел в упадок. Сначала там открыли гостиницу, а потом здание совсем забросили. Вокруг построили множество элитных коттеджей, поселок вписался в современный городской ландшафт, стал полноценной частью Москвы, от станции метро «Новопеределкино» до Дома творчества писателей — десять минут на такси.

В 2021 году Дом творчества снова открылся. Там сделали ремонт, восстановили библиотеку, открыли ресторан, поставили даже лежаки, по вечерам устраивают концерты. Создатели обновленного литературного пространства верят, что золотой век Переделкина еще впереди, а чтобы его приблизить, приглашают авторов на программу индивидуальных резиденций. Подход всё тот же, классический: писатели заселяются в удобные новые комнаты, их кормят, организуют им досуг, знакомят друг с другом, а просят за всё это сущую малость — писать. История зациклилась: в Переделкино снова приезжают поэты и прозаики, гуляют по лесам, ищут могилу Пастернака, Евтушенко, Тарковского, пишут и сдают рукописи, внизу которых, как и прежде, стоит литературный штемпель — «Переделкино». Всё по заветам Андрея Вознесенского, который как-то сказал: «Не Переделкино испортится, а дух этой местности рано или поздно исправит всех вновь прибывших. Что-то такое в пейзаже. И что-то такое в России, что она из всех своих передряг в конце концов делает Переделкино. Переделывает, так сказать».